Верно, смогли и раздробить. С Внешкольца НПВ-лучиками. До щебенки и пыли. Срезали все выступы и верхушки, разровняли. Получился настоящий остров в середине полигона, размером десять на одиннадцать километров. Низменные берега у НПВ-моря без воды, далее плато с холмами.

…Кроме МВ-солнц на все их усилия и достижения издевательски (пророчески?) смотрел Сорок девятый астероид с гребнем-шестеренкой. Его не тронули, так и оставили в центре.

– Теперь другое дело, можно работать. Площадь как раз как у знаменитой Аскании-Нова, – подытожил ГенБио. – Так давайте и назовем: Аскания-Нова-2. И сделаем не хуже той!

Он начинал в Аскании-Нова, в степях Херсонщины, молодым зоотехником до войны.

– Атлантида на «А» и Аскания на «А», – покривился Миша Панкратов. – Хай будэ.

…Но еще до того выпятился снова Вася Шпортько, который добыл необходимого человека-идею почти так, как в свое время добывал поросят для ускоренного откорма: через папу. Именно к Иорданцеву повезли они тогда директора, явившись к нему при всем параде.

Впрочем, уподоблять эти их действия тем, а равно и эту проблему той – профанация. Просто оскорбительно. Все было возвышенней и глубже.

Вася Шпортько, ныне начальник филиала в Овечьем, был любителем фантастики. В частности, писаний того самого зловредного хохла Савченко (возможно, из-за одинаковости окончания фамилий); в частности же, дважды прочел его роман «За перевалом». Этот роман оказался особенно близок его сельскохозяйственной душе.

Да и сверх того, душой этой он чуял неладное, неудовольствие – особенно когда начали загребать Ловушками природные тела. Из горной местности и вообще. Пока так брали имущество, ценности у других людей, это ладно – время такое, чтоб не плошать, все так делают. Но у безответной природы брать… как-то оно не того. Люди, особенно многоимущие, конечно, сволочи, но природа-то нет – зачем ее обижать?

Ладно, сейчас пока еще берут камни, но дальше-то на эти камни надо, как масло на хлеб, класть слой подпочвы, а на него почву, чтоб все росло и жило – иначе ж никак. Никакой Атлантиды не получится. И что же, начнем хапать так благодатный катаганский чернозем с тысяч гектаров? Подобно немцам, которые, батя рассказывал, вагонами под охраной автоматчиков перли его в свой суглинистый Дойчланд? Ой, не то делаем, не то!..

(В уме у Васи маячил именно проект К-Атлантиды, обширного Материка; он не во всех разговорах участвовал и не знал, что путь к нему чем дале, тем сложнее – можно не дойти. В воображении рисовалось, как стаскивают отовсюду на полигон плодородные почвы. Обдирают, оголяют степи, поля и луга…)

– …А вот у Савченка в том романе почвы – и даже начальную живность на них – создают микробиологически. Из пробирок, из ничего. Из мертвой породы на пустых планетах – все равно как на астероидах. Была бы энергия.

– …А энергии-то у нас тут предостаточно.

– …А у бати есть знакомый ученый-микробиолог, перед которым он благоговеет.

И Вася, старший инженер Василий Давыдович Шпортько-младший, человек от земли, от природы, понял: его час снова пришел.

…Именно так в порядке действий с опережением по подмоченной доктрине Бурова (чтоб не опосля) был привлечен в Институт НПВ еще один необычный человек. Его прозвище ГенБио можно было расшифровывать как по имени, так и как «генеральный биолог», а то и как «гениальный биолог» – последнее тоже шло в масть.

Привлекли для оживления Материка, которого еще не было и не ясно, создадут ли его вообще. Отец Васи знал Иорданцева со студенчества, он преподавал им микробиологию в Катаганском сельхозинституте. Это было еще до войны. Знакомство возобновилось после переезда ГенБио в Катагань.

В родной город Геннадий Борисович вернулся к концу века, и календарного, и своего, – доживать. Вернулся после работы во Франции, в Пастеровском институте, у знаменитого соотечественника-микробиолога, автора хемосинтеза, С. Н. Виноградского – после участия в Сопротивлении, после многих открытий, книг, дел, перемещений и мытарств. Вернулся академиком ВАСХНИЛ, героем соцтруда, лауреатом, почетным членом Французской академии, Лондонского Королевского общества и прочая, и прочая.

Все это пришло отнюдь не сразу… В конце 1940-х, когда он прибыл в Советский Союз помогать Родине подниматься из руин после войны, то попал как раз на самую лысенковскую «охоту на ведьм» в биологии. Понятно, что его – с зарубежным прошлым и свободными взглядами на развитие наук – оставить на свободе было нельзя. Никак. Да к тому еще кавалер ордена Почетного легиона – не Красного Знамени, не Ленина… «Нас не поймут». Шесть лет он провел под конвоем в «шарашке» за Уралом, участвовал в разработках биооружия и мер защиты от него, не слишком, впрочем, усердно.

Потом реабилитация, восстановление доброго имени и званий, работа в Подмосковье – на сей раз успешная, увенчанная премиями и наградами. Когда после крушения СССР началась под видом «демократии» эпоха свинства и отупения, перехода с прямохождения на четыре лапы (его определения и его отношение к этому делу), многие умы потянулись на Запад, Геннадию Борисовичу поздно было везти свои мозги обратно в Пастеровский институт. Он вернулся в родную Катагань.

Жил уединенно с двумя родственницами и своим «вечным лаборантом» Витюшей, шестидесяти лет. В колхозе Давыда Никитича, отца Васи Шпортько, он был вроде почетного агронома-зоотехника – наезжал порыбалить, осматривал все, что растет и пасется, давал дельные советы.

Как настоящий, каких не бывает, врач – специалист не по болезням, а по здоровью, так и подлинный биолог – специалист по жизни. Прежде всего по собственной. Таков был Павлов (1849–1936), еще более таким был учитель Иорданцева Сергей Николаевич Виноградский (1856–1953). Таков был биохимик академик Владимир Энгельгардт (1894–1984, включая годы отсидки). Таков был и сам Геннадий Борисович.

В свои восемьдесят три года он выглядел на неполные шестьдесят; даже еще не пенсионер. Правда, весь седой: и шевелюра, и усы, заостренные на французский манер, – но прямая спина, крутые плечи, вообще фигура зрелого мужика, живой взгляд, живая речь, быстрые движения. Его родственницы… а может, и не родственницы, просто перевел их на свою фамилию, – молодки Надя и Лариса любили его не только всей душой, но и телом. Об этом догадывались, об этом судачили. Они не слишком и таились; тем более что громкое имя уберегало от высоконравственного вмешательства катаганской общественности. Да и нравственность, кстати, вскоре сильно подупала.

Вася знал о ГенБио от отца Давыда Никитича, потому что после рыболовецких его визитов на ставки колхоза, конечно же, всегда было хорошее южное застолье с интересными разговорами. И даже песнями. Он, наезжая в гости, раз-другой попал на такой пир.

И Шпортько-старший после истории с поросятами уверовал в НПВ и в НИИ НПВ, рассказал об этом Иорданцеву. Тот заинтересовался.

После этого и произошел тот официальный, при галстуках, визит двух Шпортьков к Любарскому. Тот тоже заинтересовался, без колебаний – человек не гордый – отправился с ними в гости к академику.

Так и состыковались.

В НИИ НПВ ГенБио пришел легко и охотно, не набивая себе цену, не упираясь; в работы же на полигоне, в оживление Аскании-Нова-2, просто ринулся.

…Главным для него было, что остались нереализованы два самых крупных открытия; да и не просто открытия, больше – разработки, биотехнологии. Первое он сделал в той «шарашке» при участии лаборанта Витюши; второе – позже, в Подмосковье.

Первое – это был Чистильщик; именно так, с большой буквы. («Людей… точнее сказать, ментов, что этим занимаются, с большой буквы не называют. А у нас – бактерии!..» – и лаборант Витюша, ныне названный ниивцами – за значительность вида и тяжелую походку – Статуя Командора, возводил кустистые брови, поднимал палец…)

Второе – микробиологическое оживление, развитие метода хемосинтеза Виноградского.