Впрочем, не только сие было в умах. Люди начитанные в фантастике, они – правда, больше в перекурах, в сауне или после еды для пищеварения – обсуждали и возможности приключенческого плана. В духе серий «Детской литературы» и «Молодой гвардии». Вот-де они еще что-то изобретут для системы ГиМ – и смогут посредством ее сигать на планеты MB. Каким-нибудь таким импульсом, без ракет.

А уж там-то – о-го-го! о-ля-ля!.. И тебе встречи с низшими по развитию существами, которые на наших покушаются и пленяют, но наши освобождаются и тех благородно воспитывают. И тебе встречи с высшими цивилизациями, где наши сначала ни хрена не понимают, но потом усекают и всех благородно воспитывают.

И пикантные инопланетянки для порции здорового секса. И душераздирающие ситуации… Вот, на выбор, одна, сочиненная Мишей Панкратовым, по молодости своей более других увлеченным фантастикой: как после высадки на живописную дикую планету мужественного Васюка и энтузиаста поиска «братьев по разуму» Любарского в импульсной системе забарахлило реле, управляющее задними электродами, кабина отскочила в медленное время. Подгорел контакт. И за минуту, пока зачищают контакт, на планете протекают десятилетия, наши герои терпят невзгоды, но не теряют надежды. Раз в неделю они приходят на место, где их высадили, ждут: вот-вот в просвете багровых туч появится кабина… А ее все нет, зачищают контакт. Любарский теряет очки и гибнет, сослепу приняв за «брата по разуму» молодого носорога. Толюня питается кореньями и ходит к месту высадки. От мучительной жизни он забыл, зачем наведывается сюда, кто он, чего ждет от небес, – это превращается в дикарский ритуал. Наконец исправили реле, кабина рванула к планете. Ее встречает изможденный дикарь в плавках, с седыми патлами и бородой. Глаза его блуждают, он ритуально помахивает авоськой с черепом Любарского и поет «Если б был я турецкий султан…» Толюню моют, стригут и возвращают в лоно семьи.

Но, натрепавшись, навеселившись, докурив сигареты, они возвращались к приборам и расчетам, к проекторам и реактивам, к наблюдениям и съемкам – к нормальному исследованию Меняющейся Вселенной. Наибольшая фантастика и наибольшая драма заключалась именно в нем. Ибо оно не было нормальным.

Когда в Америке появился первый беременный мужчина, на него насели репортеры: расскажите об успехах генной инженерии, кого ждете и тому подобное.

– При чем здесь гены? – ответил он. – Все началось с мытья посуды.

Так и здесь: все началось с повышенного внимания к планетам. К своему мирку.

…И бысть-хрясь-ономнясь тако же еще обобщение Корнева: «В зависимости от режима наблюдений образы Меняющейся Вселенной могут выглядеть:

– наиболее заметными деталями (метками) пространственно-временного потока материи – в самом крупномасштабном и слитном режиме;

– самостоятельными меняющимися живыми цельностями в пустоте – в согласованном режиме;

– неподвижно застывшими мертвыми объектами – в обычном для нас восприятии мира».

В отличие от других Александр Иванович не спешил объявить о своем открытии на семинарах. Процесс познания мира, начатый им, как и всеми нами, сначала: для получения хороших оценок и похвал, затем для стипендии, диплома, повышения по службе, диссертации… – теперь все более становился необходим ему самому. И Корнев проверял, подтверждал свое открытие-обобщение в каждом подъеме в MB. Сидел в пилотском кресле, работал педалями, переключателями, штурвалом, рукоятками на пульте Бурова, смотрел на экраны и в небо за куполом – и видел: нажатие левой педали выносит кабину к облаку «мерцаний»; оно размахивается фейерверком ярких вихриков-галактик и псевдогалактик; подход к ближней – она разворачивается сверкающей воронкой над куполом…

Но нажать правую педаль «время» – и остановилась, застыла галактика, живет теперь сама по себе; скручивается, маша рукавами, во все более тугой вихрь, конденсирует свой светящийся туман в точечные сгустки звезд, в огненные дождинки; теперь они вихляют вихриками света на несущих их незримых струях…

Дожать еще педаль «время»… – замерли и они: над кабиной отдаленное звездное небо, в которое можно внедриться дожатием левой педали… дожать ее, переключиться на пульте Бурова: разбегается по сторонам звездная мелочь, нет галактики, есть участок тьмы с десятками ярких вихревых точек; они несутся в потоке пространства, кружат друг около друга, меняют яркости, вихляют – по недоступному для математического описания, но очевидному для глаз закону турбулентного волнения…

Переключениями на пульте максимально приблизить свое время ко времени того пространства – и очищается от блеклой мути тьма, гаснут радиозвезды, подлинные светила накаляются, уплотняются до точек, замедляют бег. Нет потока – есть небо в определенных фигурах созвездий, присыпанное сверху золотым песочком Млечного Пути; нормальное звездное небо, подобное тому, что наблюдаем мы, наблюдали наши предки и предки этих предков, когда поднимали воющие, чавкающие или рычащие морды вверх. И сразу спокойно-торжественно на душе – как и подобает при созерцании сделанного навсегда мироздания.

Новые повороты ручек, нажатия педалей, переключения, – выделилась звезда с планетами. Ее пылающий диск греет лицо, кабину чуть пошатывает гравитационное поле мечущейся по орбите большой планеты. Но нет, без синхронизации и звезда не звезда, и планета не планета: все погружено в туманный вихрь светящейся пыли, светило – лишь яркий центр этой воронки пространства; планеты, окутанные ионными шлейфами, водят хоровод круговертей около нее: ближние – быстро, дальние – медленно…

Но переход на согласованный импульсный режим Бурова: висит в черной пустоте солнцеподобный шар, застыла на орбите в нужном месте планета – и только живет, меняет свой облик, плотнеет, очетчивается выразительно… А переключиться на большую частоту снований «кадров» – и все мертво застывает: планета – неподвижный прочный мир-фундамент.

Повороты ручек, нажатия клавишей и педалей, щелканье переключателями… В одну сторону – от потока к убедительно неподвижным объектам-мирам, в другую – от мертвых миров через наблюдение их эволюции-жизни к простому и цельному потоку материи-времени. В одну сторону от единства к разнообразию, в другую – от разнообразия к единству.

И зыбок становился для Александра Ивановича обычный мир, когда он покидал башню; смотрел он на него все более тревожно и недоверчиво. Волна, меняющая под собой и в себе воду на пути к берегу, умеет выглядеть неподвижной. Воронка воды и пены над сливом в ванной тоже имеет определенный рисунок.

Истина одна? Да. Но она многолика.

Полилог типа «Они» (отрывки из июльских магнитозаписей в той введенной Пецем в башне системе «тотального архивирования»):

Голос Корнева:

– Куда летит Земля?

Другой голос:

– Ну?

– Что – ну?

– Ну дальше? Вы же хотите рассказать анекдот? Слушаю.

– Какой анекдот, мы живем на космическом теле, которое вместе с породившей его звездой движется во Вселенной. Между прочим, со скоростью, двести пятьдесят километров в секунду. С учетом массы это столь громадное движение-действие, что все остальные на планете против него ничто. Так вот: куда летим? Укажите направление или хоть сообщите ориентиры. Неужто не задумывались?

– Ах, Саша. Мне бы ваши вопросы.

– Может быть, вы, Витя: куда летит Земля?

– Если я заблуждаюсь, Александр Иванович, пусть меня поправят, но, по-моему, к чертовой матери. Скажите мне лучше, когда Людмила Сергеевна выдаст нам свой персептрон?

– Бармалеич, куда летит Земля?

– Детский вопрос: в направлении между Цефеем и головой Дракона. Это в общегалактическом вихревом потоке со скоростью двести пятьдесят километров в секунду. Кроме того, есть еще движение местной группы звезд, включающей Солнце, – к апексу, в созвездие Геркулеса. Правда, его скорость невелика, девятнадцать километров в секунду. А что?