Странно, солнце – каждый день одинаковое

над застывшими скалами…

В этот день с утра были облака над Овечьим филиалом, над предгорьем, и начали брать в горах утесы под острова. Работали все четыре ЛОМа на площадке; всех их повернули на юг. Выискивали в горах места повыше, за три тысячи метров, и поглуше, где заведомо никого нет.

Под острова. Так наперед назвали опорные пункты на полигон-корыте: пару в центре и четыре-пять по краям. На них требовалось установить различные датчики, приборы наблюдения, чтоб знать, какая здесь температура К-днями и К-ночами, какая влажность, далеко ли видно вверх, в стороны – и что именно. И причалы для НПВ-барж и глиссеров, места выхода и отдыха. Словом, обживать.

С первым утесом, взятым у Тебердинского хребта – размером метров в сорок, с шестнадцатиэтажный дом, – выяснилась приятная сторона: и взять НПВ-лучом можно легко, отделить от скалы, срезать, как кусок масла ножом (поскольку камень, не проводник), и поставить на полигоне можно легко и прочно. Нижняя часть утеса, оседая на крутой НПВ-барьер над титановым поддоном, сама дробилась, выравнивалась, подравнивалась… и он будто здесь всегда и стоял. Осталось подровнять НПВ-фрезами верх, склоны, – это не было проблемой.

Первый камень поставили на востоке полигона; внешне – у Восточного входного овала и НПВ-шлюза, в четырнадцати метрах от него по прикидке с Внешкольца, в двадцати метрах от опорной мачты высоковольтной линии, что подходила с пустыря. По внутреннему же счету он был в ста километрах от того шлюза.

Так и назвали: Первый камень.

Более хлопотно оказалось с доставкой. Внутреннюю камеру ЛОМа, вторую ступень – полуметровый металлический цилиндр с «многоэтажным» вложением, – извлекали из Ловушки, вертолетом доставляли в НИИ, поднимали на Внешкольцо; там строго в нужном месте опускали жерлом вниз в пространство К8640 полигона – и высвобождали Ловушку, сбрасывая поля и сам камень.

Пока не вошли во вкус, брала оторопь, что утесом в десятки метров манипулируют так, будто его внутри, в цилиндре, и нет, несут его, как бочонок; а потом он виден с кольца на К-полигоне крупицей, светящейся во тьме. Точкой. Звездочкой.

– Созвездия вверху, созвездия внизу… – задумчиво молвил Толюн, глядя вниз сквозь штанги кольца.

– Будут! – уточняюще поднял палец Буров. – Будут созвездия внизу, когда наберем достаточно островов. Созвездия-архипелаги. Так что полетели в Овечье.

В целом занятие оказалось канительным. Дождаться подходящего облака, через него направить НПВ-поисковый луч в горы, найти подходящий утес – это все при К1, в «нулевом времени»! – взять, доставить на Ми-4 (час лета!) и еще возиться на нижних уровнях башни, при К2-5. Труд был как на всех уровнях, но время расходовали самое дорогое.

В этот день установили только три островка: еще один – с западной стороны, один – в центре полигона. Три светящиеся крупицы среди океана тьмы при взгляде с Внешкольца.

– Слушайте, этак мы состаримся и ничего не успеем! – обеспокоился Буров.

– Хорошо еще, хоть там их оборудовать можно практически сразу, вне времени, – заметил Панкратов.

– Вне времени, но не вне жизни нашей, – буркнул Васюк-Басистов. – Ее тоже надо бы беречь.

Он знал, о чем говорил; хлебнул К-трудов еще при Корневе.

Оборудовали.

Центральный назвали «Вэ Вэ», западный «Александр Корнев». На Вэ Вэ поставили телескоп (все тот же «максутик» из спасенных). В него – да и просто так – наблюдали МВ-солнце с «обручами». А вот решетку Внешкольца не рассмотрели – из-за спектрального сдвига ее в холодную тьму.

Но наряду с тем, что что-то делалось медленно и плохо, немало было и того, что делалось быстро и хорошо: в руки давалось. В НИИ НПВ много людей много всего делают, – это уж точно.

И в сей же день измерениями на островах за многие К-дни и К-месяцы разобрались с тепловым режимом на полигоне. Выяснили, что запас тепла, забранный вместе с воздухом Земли, уже исчерпался, рассеялся. Теперь все зависело о МВ-солнц: светят – жарко, не светят – лютый, почти космический холод. Слабо светят – тоже не позагораешь.

На островах еще оставался запас тепла от самих камней.

Ясно стало, что на окраинных камнях всегда будет прохладней, чем в центре, где МВ-солнца возникали почти в зените.

Так наметились очертания климата будущей К-Атлантиды.

Под это дело Иерихонский предложил материковый К-календарь, спроектированный им на компьютере (уж это-то всегда легко ему в руки давалось). Во-первых, обосновал он, раз там появились опорные пункты с приборами, нужен и свой счет времени. Реального. Кто-когда-где-чего-что – работал, жил-был, сколько часов и дней. По свойствам и специфике будущего Материка.

Специфика была та же, от его первой идеи: час – это год, пять минут – К-месяц, десять секунд – сутки; только теперь все было красиво конкретизировано:

– все К-годы имеют по 360 дней; високосных не надо;

– все месяцы тоже ровно по 30 дней;

– согласование с земным временем: К-год заканчивается с последним пиканьем ежечасных сигналов точного времени на Земле, в частности в Катагани; этим там завершается К-декабрь (только не 31-е, а 30-е число);

– как только обрывается последнее удлиненное «пииии…», пошел новый К-год. 1 января.

(когда это обсуждали в сауне)

А на полигоне 5 К-января неизвестного года:

– …А лучше бы не января, а пеценя, – продолжал он свой доклад в сауне на уровне К144, на средней полке – розовый, голый, с налипшими на спине листьями от веника, при пристальном внимании бывших тут же Бурова, Климова, Панкратова, Толюна, бригадира связистов Терещенко. Любарский отсутствовал. – Раз уж мы камешки эти по-своему называем, по историческим, так сказать, именам НИИ, надо бы и здесь. Пока что у меня три названия: вместо января пецень, вместо февраля сашень, вместо марта шарень… – Он выразительно указал вверх. – А далее пусть пока будет обычно: К-апрель, май и так далее.

– Пока кто-нибудь еще героически копыта не откинет, – добавил Миша.

– В самом деле, – произнес, помахивая веничком, багроволицый Буров, – что нам тут Юлий Цезарь, Октавиан Август, двуликий Янус! Найдем свои имена.

Собственно, эти реплики означали принятие идеи. Чего ж ее действительно отвергать: все правильно рассчитано.

– А годы как будем считать?

– От образования полигон-корыта, как еще! У нас зафиксирован день и час.

– Нет, лучше от пуска солнцепровода. Как в Библии: да будет свет!

Поспорили. Не сошлись. Решили давать и так, и так, через дробь.

– Сейчас у нас восьмое октября, двадцать часов четырнадцать минут пять секунд Земли… – провозгласил Иерихонский, глядя на экранчик своих ЧЛВ (он уже ввел там эту строку), – а на полигоне и на островах двадцать третье сашеня сорок девятого-дробь-тридцать первого К-года!

– Это введем и в табло времен на Внешкольце, – скрепил Буров.

– Бармалеич не утвердит, – сказал Миша, помахивая около спины веником. – Он же сторонник дробных «дней текущих». И Малюта взвоет.

– Шашлык по-карски, время по-любарски, – добавил кто-то. – А теперь вот еще и по-иерихонски.

– Осилим, ничего, – пообещал Виктор Федорович. – Убедим.

…От частого упоминания встреч, диалогов и даже важных решений, принятых в сауне или в тренировочном зале на сто сорок четвертом уровне может возникнуть впечатление, что «верхние» ниивцы постоянно там околачивались; только и делали, что хлестались вениками или качали мышцы. Какое там! Между такими посещениями проходили многие дни, а то и К-недели, наполненные делами, работой. Просто здесь были общие, хорошо согласованные во времени, точки встречи.