Его аккуратно поставили на площадку для малых астероидов. Вошли, изъяли сейфы – а сам «замок» снова в ЛОМ и в режиме «На!» обратно. Часа не прошло, как оно низверглось с небес на место. Правда, с перекосом и сильно поврежденное, без стекол и витражей, стены в трещинах, даже с провалами. Но все равно: нам лишнего не надо. Восстановят, ничего. А уж как там истолкуют происшедшее, как отнесутся те, для кого это важно, что банк вернулся с небес без сейфов… это их проблемы. Здешние, наши, на какое-то время снова решены: есть чем платить людям, есть за что покупать, командировать. А при все возрастающей интенсивности дел и дорожании презренных денег надо все больше.

По этому случаю – правда, после него – было обсуждение с переходом в полемику.

Полилог типа «Они» (в самом излюбленном месте – в трензале на сто сорок четвертом уровне, потом в сауне, в обусловленное время сбора. Из него Варфоломей Дормидонтович сейчас вспоминал отдельные реплики):

– …Международное право – ах-ах! Во-первых, мне эти мандариновые иностранцы и посейчас как родные. Я их люблю и рад был доставить им развлечение. Ты представь, сколько там будет сказано «вах-вах!», сколько поцокиваний языками, возведенных вверх широких бровей, выкаченных глаз и вскинутых рук…

– А сколько бедняков там будут рады, что жирненьких грабанули!

– Столько же, как и у нас. Я ж говорю, мы с ними как родные… Во-вторых, наиболее международны сейчас не державки всякие, это отживает, а транснациональные корпорации. Это самые бандитские образования. Им все нипочем. Ради своей выгоды и правительства меняют, и разбомбить могут.

– …Ты спроси себя: если бы те, кого мы выпотрошили, имели наши Ловушки – удержало бы их международное право или там принцип священной частной собственности?..

Общий смех.

– A corsair est corsair et demi! – как говорят французы. Что в переводе значит: на корсара – корсар с половиной. Или: на бандита – полтора бандита. Как угодно.

Это вступил в разговор новый человек в институте, Геннадий Борисович Иорданцев, восьмидесяти семи лет, академик ВАСХНИЛ и прочее, и прочее, и прочее – замечательная личность. В просторечии он ГенБио. В силу своего содержательного прошлого старик одинаково безукоризненно изъясняется на французском и ботает по фене.

– В крупных делах в этом мире мы всегда оказываемся в мире бандитов, – продолжал он. – И даже куда менее благородных, чем Наполеон, более подлых, чем Талейран… хотя, казалось бы, куда уже. Единственно, что вызовет уважение, – если на каждого из них вы будете полтора бандита. А мы ведь можем не только полтора – а в К раз…

Любарский улыбнулся. Иорданцев ему был очень симпатичен. Человек, привлеченный для будущей К-Атлантиды. Еще один новый. И непонятно – откуда.

Мысли приняли другое направление.

«…К-полигон в зоне с Асканией-2 (теперь уже без нее): Контакт или нет? Ничего же вроде не прибавилось, как было место под Шаром, так и есть. Хоздвор НИИ, задняя часть у пустыря – самая удаленная и свободная от разгрузок/погрузок и прочего. Выделили там гектарчик под увлекательную идею. Что было, то и есть; но теперь туда светят солнца из МВ. И физическая территория, хоть пока почти пустая, – полтора миллиона квадратных километров (как добавил бы Альтер Абрамович: „Чтоб вы мне все так были здоровеньки!“)».

Сами влезли во вселенскую игру. Но может быть, так и надо? Не мы играем, так все равно с нами играют. Так пусть хоть будет интересно. Тиресно, как говорят мальчишки.

Эпопеи Аскании… их было несколько. И то, что это были эпопеи, думал сейчас Любарский, что в создание этого островка на полигоне, а тем более в оживление, образование на нем флоры и фауны – куцой флоры и чепуховой фауны, – затем и в обживание его они вкладывали душу и все силы, как раз и означало «под видом одного другое». Не души они вкладывали, а мелкость своих душ, – теперь, когда все позади, это ясно видно.

Потому что всю их суету на полигоне издевательски освещали МВ-солнца, каждый день новые и разные; солнца, проживающие в этот К-день всю свою жизнь. Освещала иная Вселенная – меняющаяся.

Да и эта менялась, наша: в ней плыл фантом М31. Из неба галактик к их Шару.

Варфоломей Дормидонтович потер лицо ладонями. Нет, это все было не зря и не просто так. Но что было главное во множестве их усилий и дел?

…Прекратили ловить астероиды. Начали осваивать, обживать собранное на полигоне. Легко сказать: обжить космические километровые глыбы. Горная страна, Альпы без ледников и почв, вообще без ничего. Нетронутые ни ветрами, ни дождями земными, с острыми изломами граней и трещин. Они принесли и космический холод; пришлось для сугрева их изменить режим МВ-солнц не только на летний – на «африканский».

По мере того как остров-«открытку» собирали, прогревались под МВ-светилами небесные камни, и она при взгляде сверху, с Внешкольца, то есть из в тысячу четыреста сорок раз более медленного времени (минута – сутки), все ярче пылала: обычное для земли и камней тепловое излучение смещалось в яркий свет с ультрафиолетовой составляющей. Вниз нельзя было смотреть незащищенными глазами. Не хладные камни, а будто озеро расплавленной лавы. От ультрафиолета даже озоном веяло.

Наверху все операторы Внешкольца были в очках-фильтрах, а при выходе из отсеков на штанги обязаны были надеть шлем типа сварочной маски. Но делали это не всегда и не все. Поэтому лица у операторов загорелые.

Чтобы обезопасить работающих в зоне, Миша Панкратов и Мендельзон неоднородность пространства полигона перераспределили так, чтобы излучение шло только верх. Незримое искажение электрических полей было подобно тому, как баба заворачивает в капустные листы помещаемые в печь пироги – чтоб не подгорели; отсюда и название.

С боков защитили электродами три овальных входа на полигон. Они же «поддувала», они же приовалья: Западное, Восточное и Центральное.

Из кабин Внешкольца смещались вниз в пространстве и по К во времени. Тогда сама кабина с оператором уменьшалась, начинала светиться. Под прозрачным днищем ее вещественный участочек Аскании площадью десять на одиннадцать К-километров выглядел не как красочная открытка на дне металлического корыта, а как вполне солидная территория.

На ней те сорокаметровые камешки, взятые с окрестных гор, острова наблюдения, архипелаг Большие Панкраты и другие затерялись среди новых гор; какие уж теперь они большие!

…Это была одна стотысячная от того, что требовалось для задуманной в конце сентября К-Атлантиды. Но все-таки не пустое место, не «корыто» и не баржа.

Первая сложность: как на сии осколки планеты взбираться? Километр высоты – это гора. НПВ-баржи и НПВ-катера скользили вблизи титанового дна полигона на крутом барьере, то есть совсем внизу. И причаливали к камням внизу. На валуны с Теберды еще как-то карабкались; фрезерными Ловушками проделали ступени, тропки. Но на километр ввысь это надо быть альпинистом. Да еще тащить технику.

Принялись мудрить с НПВ-лифтами – развитие той же «На!»-транспортировки. Это было шатко и опасно; мало того что все работавшие с крутым НПВ ходили безбровые, безусые и всегда будто стриженные наголо, но ведь еще есть эффекты РР (оставляющий без одежды и обуви) и даже СВ…

Тут, спасибо ему, вмешался Геннадий Борисович. Он имел свои виды на эти камни:

– Нет-нет, cher ami, мне Альпы не нужны, надо все разровнять. Чтоб было как у нормальных островов: берег низкий, а вглубь можно и повыше. Вообще, мне эти валуны ни к чему, дробите их к чертям. На камень не сеют. Что, трудно? Ну-ну!.. Ах-ах!.. Смогли вон откуда добыть, а теперь им трудно!..