Поверхность же всего, что не попало в сколы, была оплавлена. В том числе и грани зубьев «шестерни». Так что если и имелись на этих башнях фигуры или письмена, они все пропали.

Открытие, без которого они вполне могли бы обойтись. Обескураживающее, руки от него опускались. Одно дело таскать астероиды просто как небесные бесхозные камни – мало ли их, кому они интересны! – и совсем другое, когда это вон, оказывается, что.

…Крепость ли это была, храм ли, что-то еще – дело второе. Десятое, собственно. Главное же – да, между Марсом и Юпитером жила, вращалась под Солнцем планета. На ней была жизнь, обитали разумные существа. И судя по тому, что в итоге осталось облако обломков – да и по оплавлению поверхности, признаку многотысячеградусных температур, – она бабахнула, как осколочная граната. Раз – и нет. Как? Почему?..

А если судить по размерам и формам «шестерни», то создавшие ее и трудились долго, и работали явно на века, на тысячелетия – то есть были уверены в надежности, прочности своего мира. Как мы – в надежности и прочности своей планеты.

И… горячий привет! Очень горячий, тысячеградусный. Даже фигур, скульптур не осталось, оплавились; не угадаешь, какие они были.

Знание, без которого лучше бы обойтись. Живешь так действительно живешь – и…

Разговор с глазу на глаз.

– Послушайте, Витя, а в этом что-то есть, – сказал Варфоломей Дормидонтович.

– Что и в чем?

– Ну, что внешние факты и обстоятельства притормаживают нас, слишком быстрых на мысль и решения. Придерживают за штанишки, как зарвавшихся детей. Вот и Сорок девятый этот астероид с шестеренкой… Может, нам пора остановиться с небесными заготовками?.. Мы вправду разактивничались сверх меры. Вы знаете происхождение слова «халтура»?

Вопрос был неожиданный и с подтекстом.

– Ну… наверно, «плохая работа».

– Нет. «Халтурой» у воров именовалось обворовывание могил – со свежими покойниками, на другую ночь после похорон. Таких воров, соответственно, звали «халтурщиками». Это были последние люди в блатном мире.

– Так вы что, аналогию, что ли, проводите?!.. С нами, берущими из космоса!

– В какой-то мере да. Мы орудовали не в астероидном поясе, а на астероидном кладбище.

– Ну, знаете!.. И что же вы предлагаете?

– Остановиться, притормозить, подумать. Разобраться с тем, что мы набрали, наворотили на полигоне. Освоить как-то. И думать, думать дальше.

– Вы еще скажите: в этом и есть сермяжная правда – как Васисуалий Лоханкин, – мрачно буркнул Буров.

Разговор шел с ним. В кабинете директора.

– Не кукситесь, Витя, – мягко, вразумляюще, как старший сказал Любарский. – Сорок девятый с шестеренкой получился от катастрофы там. А здесь?.. Вы по карте не прикидывали, на какую территорию раскинулась градусная сетка нашего полигона – и насколько распространятся все камни… особенно если мы наполним «корыто» под завязку, под Материк… в случае чего? Ведь на реальные сотни километров. Сметая всё.

– Нет. Но страхующие Ловушки К8640 готовы, можно подвесить.

– Это хорошо. А все-таки давайте остановимся. И пусть то, что есть, окажется… ну, первой примеркой к Материку, что ли?

Полилог типа «Они» (сначала на зазубринах-башнях, под МВ-солнцем – слепяще-голубоватым и маленьким на сей раз, электросварочным каким-то; потом в башне, в сауне).

– Слушайте, как это может быть? Все гипотезы конца света, какие я читал, саму планету щадят. Поверхность, мол, пострадает, жизнь на ней уничтожится… но шарик будет летать дальше. Ведь здоровенный же, на тысячи километров!.. Как он может взорваться?

– Так разнести огромный шар, целую планету, мог только ядерный взрыв. Изнутри.

– Значит, такие они там творили дела.

– Никто там ничего не творил, все произошло природным путем. Нет, серьезно. Вы о радиогенном тепле слышали?

– Что идет из глубин Земли от распада урана и тория? Конечно.

– А знаете, какой от него геотермический градиент? Три градуса на сто метров в глубину. Тридцать на километр. Проверено до пяти-шести километров, там под сто пятьдесят, двести градусов по Цельсию. Вы хоть представляете, что это такое? Если перенести на поверхность, то в десяти километрах отсюда, в станице Глинской, на триста градусов жарче; там все сварятся и изжарятся. А в Катагани температура как на поверхности Солнца…

– Ничего себе! Выходит, мы живем на раскаляющейся сковородке?

– Если экстраполировать этот градиент линейно, то на глубине в тысячу километров под землей за тридцать тысяч градусов, на пяти тысячах кэмэ, около ядра, сто пятьдесят тысяч градусов…

– Но это же внутризвездные температуры!

– Выходит, и наша планета так может шарахнуть? На куски?.. В любой момент?

– Наверное, не в любой. Сначала сильно повысится сейсмическая активность: землетрясения, оживут старые вулканы, появятся новые… Ведь действительно шар здоровенный, он не может так вдруг рвануть.

– Так что не спеши надевать чистую рубаху.

– А чистые рубахи и для жизни, между прочим, хороши. И для работы.

– Постойте, но почему мы такого не наблюдали в МВ?

– Взрыв – это краткий миг. Попробуй выйти на него. То, как планеты саморазогреваются, начинают интенсивно излучать и затем расплываются жарким облаком, мы видели не раз. А уж что там: пар, пыль или обломки, – дело второе.

– Постойте-постойте! Но тогда тот драматический вывод Корнева, что от активности нашей разрушаются миры, от творчества… вообще, от цивилизаций, – неверен. Не от нас и не от нее они разогреваются и разрушаются. Есть процессы мощнее и глубиннее.

– Пожалуй, да.

– То есть цивилизация лишь признак приближения конца. Вон и у тех она явно была.

– Вам от этого легче, Бармалеич?

– Знаете, да. Все-таки не мальчики с одухотворенными глазами виноваты.

– Но это означает, что и активничать сверх меры не надо. Просто глупо. Ведь натужную активность с жаждой подняться и далее таким всегда быть подпирает уверенность в стабильном бытии. Но раз мы обитаем в резко нестационарном мире…

– …И цивилизация лишь одно из проявлений этой нестационарности…

– …Так какое уж тут «всегда»! Жить надо спокойно.

– И работать тоже.

– Жаль, Корнев этого не видел и не знал. Жил бы сейчас.

Знание, без которого они могли обойтись.

Впечатление от Сорок девятого астероида на «верхних» ниивцев было грустным и отрезвляющим.

Там же, на полигоне, осмотрели остальные выловленные на замарсианских орбитах камни: нет ли и на тех подобных примет? Ничего не увидели: сколы, трещины, разломы планетного монолита блистали, искрились под МВ-солнцем. Каре этих глыб занимало добрый десяток километров в центре титанового корыта.

Уплыли посуху на НПВ-«Бригантине» в НИИ, наверх – думать дальше.

– Послушайте, а не захватываем ли мы с этими камнями еще кое-что? Пси-поле бывшей планеты, ныне тучи астероидов, ее судьбу?

– Между прочим, температура Венеры – признак, что там еще более все подогрелось. И может рвануть. Температура раскаленного утюга! Никакими «парниковыми эффектами» такую не объяснишь.

– А у Марса видик, будто там все уже произошло.

– Так что наша Земля – последняя планета из этой четверки?..

– Значит, у нас все впереди. В будущем, которое началось.

– Слушайте, бездоказательно все это: про Марс да Венеру… да и про Землю. И с четвертой планетой мы, если честно, не знаем, что случилось.

Помолчали.

– Но главное, брать-то все-таки оттуда нехорошо. С планетного кладбища. Бармалеич прав.

– Не только поэтому. Ясно, что теми астероидами мы полигон не заполним, там работы на сто лет…

– …если не на тысячу. Нулевого времени.

– Но если не оттуда, то откуда еще? Из кольца Сатурна?

– Да оно совсем далеко. Миллиард километров.

– Брать или не брать – вот в чем вопрос. To take or not to take?