Главным теперь – и в тот же буквально день – стала исходная нацеленность «максутиков» на площадке в Овечьем ущелье вверх. Мимо облаков, теперь они были помехой. И намного дальше. В космос. На астероидный пояс. Неспроста эта их нацеленность с самого начала блазнилось директору Любарскому как некий намек.

Планеты были неинтересны – соринки в околосолнечной

круговерти пространства.

Да и Солнце тоже –

комок светящейся пены в центре вихря.

Интересно там, как и на Земле, было то, что можно взять.

…Здесь уж побоку пошли все симпатии-антипатии, интеллектуальные обиды. Подключился Буров, привлекли, привезя в Овечий филиал вместе с детьми, с Димычем и Сашичем, Алю как главную по мостовым схемам. И при первых проверках идеи НетСурьеза обнаружили чудесную вещь.

– Заброшенный на десятки миллионов километров в космическую высь, в астероидный пояс самостягивающийся НПВ-луч начинал вибрировать, когда в кончике его оказывалась «добыча». Так вибрирует туго натянутая леска, если на уду попадается серьезная рыбина. Это заметили сперва по приборам, затем Буров быстро перевел эффект в звучание. И оказалось, что по высоте тона этого звучания можно как бы «взвесить» попавшийся астероид: чем он крупнее и тяжелее, тем выше звук.

Внешне, геометрически протянувшееся за орбиту Марса из Овечьего ущелья неоднородное пространство-время (чужое, добытое, это стоит помнить, из МВ в Шаре) и представляло собой леску, тонкую струну. Но внутри, физически, оно было многотысячекилометровым в поперечнике; пространственная труба, сравнимая по диаметру с планетами. И то, что оказывалось около НПВ-острия этой «иглы», отнюдь не насаживалось на нее, а легко и свободно входило внутрь. Далее жабье втягивание НПВ-языка – и добыча на Земле.

– Подобно тому как сначала Ловушками брали у владельцев то, что плохо лежит.

– И потом в окрестностях Овечьего хватали то, что неаккуратно лежит в горах (именно неаккуратно, небрежно – и посему под угрозой схода лавин или оползней).

– А равно, впрочем, и то, что уже оползло, завалило ущелье или проход между горами… то есть для пользы человечества, конечно, не корысти ради; специально находили такие места, обозревая отраженным от облаков НПВ-лучом… нет, серьезно!

– Так вот, подобно этому и в космосе брали соответственно то, что, по мнению двух наибольших авторитетов, Дусика и Бармалеича… ну, не сказать, чтобы плохо лежало (там ничего не лежит), но, во всяком случае, плохо, ненадежно вращалось на орбитах; с большим, например, эксцентриситетом.

– …Если еще эксцентриситет увеличится, то астероид, того и гляди, перейдет с эллиптической орбиты на параболу, уйдет в кометы – ищи-свищи… так лучше давайте мы его заберем. «Пока не пропал», – довод Климова, с которым с кривой улыбкой соглашался и Варфоломей Дормидонтович.

Разровняли Ловушками-фрезами выше филиала площадку-котлован в несколько километров, устроили здесь «плоский схрон» при К20; помещали туда для оценки и просмотра первые уловленные космические глыбы. Глыбы километрового размера при захвате давали себя знать низким шмелиным гулом в динамике ЛОМДа.

Оптимальны были именно километровые астероиды. Со всех позиций: во-первых, не зарегистрированы астрономами, бесхозны; во-вторых, их много; в-третьих, легко узнать-«взвесить» по характерному гулу НПВ-луча и, наконец, удобны, в самый раз для дальнейших манипуляций. Они хорошо садились на титановое корыто, также распыляясь и дробясь снизу: самопритирались. И выходила примерно равная высота выстраивающегося на полигоне каре таких валунов (среди которых уже затерялись первые «острова», опорные пункты недавних наблюдений).

Да и откровенно сказать, брать еще более крупные, по нескольку километров в поперечнике, было просто страшно. И от километровых-то пробирала жуть.

…Снять плоское НПВ-поле К20 – и даже такая глыба сразу возвысится над скалами, разворотит окрестность, сотрясет почвы. Боже упаси, его снять! А если несколько километров!..

Поэтому, оценив, прикинув: куда ее и как, глыбу снова вбирали в ЛОМ и освоенным уже «На!» – «Дай!»-способом пересылали на Внешкольцо, опускали в полигон.

…Но все равно по мере накопления и таких небесных глыб на полигоне (внешним размером, напомним, со стадион), выстраивания их там, в центре, в изрядное каре – возникал, не мог не возникнуть, зудел в умах и душах вопрос: что будет, если аварийно сбросится это сконцентрированное плоскозевными Ловушками, поддерживаемое ими же пространство К8640? Аварийно. Мало ли что?.. Даже если не всеми сразу, а только одна выйдет из строя: упустит контроль над своей частью полигона. Все ж разворотит.

Пока там был только засосанный воздух, это грозило взрывной ударной волной, которая, ладно уж, обрушила бы башню. А сейчас… эти камни наверняка распространятся на добрый десяток километров – и сотрут с лица земли то, что здесь есть. То есть институт, поселок Ширму и ближнюю часть Катагани.

А?..

Эти опасения обсуждали, но тоже не пропустили в информсеть. Ниивцы «верхние» уже многое не пропускали туда.

Оставалось надеяться, что не сбросится. Не было такого факта. Тем не менее Буров распорядился срочно изготовить второй комплект таких Ловушек.

Дублирование – основа надежности.

То есть лучше бы, безопаснее – еще мельче. Но тогда утрачивается производительность.

– Послушайте, – уныло сказал Шурик Иерихонский, – но если брать такие километровые крохотулечки, то для Материка их понадобится, я извиняюсь, добрый миллион! Это ж на сколько лет работы? На века?..

Работа шла в «нулевом» времени. За день успевали взять десяток-полтора астероидов.

Иерихонский сделал соответствующий пересчет этого миллиона небесных валунов на дни работы в Овечьем, на пересылку, упаковку на полигоне… Да, получилось на век с гаком.

Выходило, что и эта мысля – не та. Не наилучшая.

В этот день случилось открытие, без которого они могли бы обойтись.

С размытой шлейфовой орбиты за Марсом был добыт Сорок девятый астероид. Очередная километровых размеров глыба рваных очертаний была выужена Ловушками и доставлена на площадку-котлован выше Овечьего ущелья. Назвать космический камень с прописной буквы пришлось вот почему: когда опустили его на смотровую площадку, обратили внимание, что зазубрины на стороне его, оказавшейся вверху, странно периодичны: выступ – впадина, выступ – впадина… по огибающей, по дуге. Равных размеров и высот.

– Шестеренка, – сказал Панкратов.

– Без часов, – добавил Климов.

Действительно, на фоне искаженного розово-синего неба вырисовывался как бы краешек гигантской шестерни.

– Никакие это не часы, не шестеренка, – выразил мнение Шпортько, любитель фантастики. – Просто признак разумности. Искусственная структура.

Они втроем добывали эту глыбу.

– Вот что, на полигоне ее ставим в середке и этим местом вверх. Там и рассмотрим.

Там и рассмотрели. Сперва с Внешкольца, потом с «Бригантины», потом, когда вскарабкались, – вблизи. Да, это была часть не то сооружения, не то изделия. Не сооружения, потому что не сооружали, не собирали – удаляли лишнее из каменного монолита. Есть в Индии, в Гималаях, храмы, вытесанные в цельной скале подобным образом – с колоннами, алтарем, скульптурами. На этой глыбе таких подробностей не оказалось; каждый выступ – «зубец шестеренки» – был размерами с крепостную башню. Внизу все они переходили в отвесную стену, вдоль которой шел также вытесанный в монолите ров.

Все это располагалось на выпятившемся утесом краю глыбы и со всех сторон оборвано сколами; по ним легко угадывался материал: гранит и базальт. Осадочных пород, как и признаков наличия морей, воды, не было.