Раньше у нас бачковал Попов и никого не обделял. Потом эту миссию взял на себя Суворов, и теперь он себя «не обижает». Правда, все это мелочи, о которых стыдно писать, но мелочи и создают впечатление о человеке. У Суворова тактика верная: помешав в бачке чумичкой и заметив, что в бачке есть мясо, он мешает с таким расчетом, чтобы побольше кусочков поймать и вылить себе. В последнюю очередь он наливает мне и, если случайно окажется в чумичке кусочка два мяса, он осторожно сольет мне жижу, чтобы второй кусочек и часть остальной гущи остались в чумичке. Если он наливает мне первому, то проводит чумичкой по поверхности, а остальным и, в особенности себе, даже наклоняет бачок, что бы вся гуща в одном углу оказалась, и он ее вычерпывает. Когда оказывалось, что в бачке только три куска мяса на четверых, то Суворов разливает так, что я остаюсь без мяса. Думаю, что в ужин он это учтет и как-то компенсирует, но черта с два – это не по-«суворовски». Когда суп с мясом и с костями, у меня оказываются одни кости. Когда на второе мясо порциями, то у меня ребра, которые побольше, но на которых поменьше мяса. Выбирая мясо или котлеты из каши, он старается себе в миску захватить «попутно» и каши побольше. Когда была тушеная картошка с мясом, он все мясо выбирал себе в миску, захватив и картошки, а потом начинал делить мясо. Мешая второе, старается побольше размазать по стенкам бачка, чтобы потом все снять куском хлеба. Утром за хлебом он ходит всегда сам, и когда я раз как-то пошел вместо него, т.к. он где-то задержался, так он прибежал мне «на помощь». Больше я и не ходил за него.

Я бываю очень рад, когда он в расходе – тогда бачкует Манышин, который хотя и старается подражать Суворову, но все же уступает ему. Манышина «подкармливает» Гагарин из остатков стола в кают-компании. Нальет ему Гагарин миску супа, тот придет в кубрик, встанет в угол спиной ко мне и, чуть не захлебываясь, кроет через край. Первый раз я подумал, что он принес воду, и спросил, холодная она или горячая. «Холодная.» Но потом заметил купустину у него на носу – «щи!» Спрашиваю: «На камбузе добавили?» «Ага.» Через некоторое время, увидев, в каких он отношениях с Гагариным, я понял все. Однажды я ему все же сказал: «Да не захлебывайся ты, сядь за стол по-человечески, съешь спокойно. Или стесняешься меня? Зря.» Сел.

Что я еще заметил – у него вечно дрожат руки, когда, например, режет хлеб, обедает, мажет хлеб маслом. И это здорово заметно. Как будто «кур воровал». А когда мажет хлеб маслом и ест, всегда краснеет, будто чего-то стыдится. На обед у него редко остается хлеб. После чая сидит и по ломтику отрезает и ест. Когда я заговорил с ним на эту тему, ответил, что тремястами граммов хлеба утром он не наедается. А мы разве наедаемся? Разве Суворов пли я не в силах съесть утром все 800 граммов хлеба? За милую душу! Даже две пайки!

Гагарин мне совсем не нравится. Ведет себя слишком самоуверенно и разговаривает свысока. Чувствую, что придется с ним столкнуться. Это начинается уже сейчас. Попов по-прежнему спокоен, хорошо поправился, дежуря на камбузе, и фасоль уже не ест – «Не люблю». Зато ее любит Суворов. Замечаю, что в расход всегда получают первого в 1,5-2 раза больше, больше и второго, но меня, как специально, Фахрутдинов не ставит в третью смену. Хотя мало времени для сна, но зато обед и ужин хорошие.

Суворов и Манышин почти через день в расходе. Это хорошо, т.к. мы с Николаем Пановым спокойно обедаем. Плохо только, что, когда Суворов в расходе, Манышин с нами или наоборот. Лучше бы оба были в расходе. Они-то от этого тоже не теряют, особенно Суворов, у которого блат с коком и Гнездиловым.

Ну, всех расписал. Хватит!

Краснофлотец Андрей Манышин. Ленинград, весна 1942 г.

Сегодня ночью, когда стоял на зенитной вахте, было северное сияние, довольно ясное. Небо было чистое, легкий морозец – минус 5-6°.

Во время батарейного учения лейтенант Кузнецов сказал, что назначает меня командиром орудия. Рощин остался установщиком прицела и целика, наводчик – Санин с 76-мм орудия (глядя на него, думаю: где тот Санин, с которым мы были в конце июня 41 года?), а подносчиком – Жентычко. По боевому расписанию подносчиком у нас Вавилов, котельный машинист, но он ни разу не вышел на занятия. Рощин болен и редко выходит, Санин и Жентычко расписаны на 76-мм, и поэтому вся ответственность за материальную часть падает на меня. Постараюсь не подвести, но особенного внимания на слова лейтенанта обращать не следует. Он даже не сказал об этом командиру отделения Попову и Фахрутдинову. Ну, да ладно.

Примерно в 19.30 сильный обстрел района нашего завода, но основные их цели немного западнее нас. А в двенадцатом часу ночи – сильный обстрел города. Ответили наши батареи, и взаимные «выяснения отношений» продолжались до полуночи. В это же время четко была слышна интенсивная арт. перестрелка на южном берегу.

Вечером получил открытку от Андрея от 12 марта и письма №9 и 10 за 24 февраля. Долго они шли. Есть над чем подумать. Обещал, что программы вышлет мне его тетушка из Москвы, которой он написал. На счет школы обещал все разузнать сам. Пишет, что шансов для поступления много, т.к. у них мало народу вообще и что одного артиллериста, который защищал Москву и приехал к ним, приняли беспрекословно. Мне трудно оставаться спокойным, читая эти письма, а между тем у меня дела не подвигаются, а до мая 20 дней.

Лейтенант сказал, что мой рапорт отдал командиру. Но почему он меня не вызывает?

Вечером снова вахта зенитная. Проводишь лишь время на мостике. Днем занятия и зачинил чехол у орудия, который сильно был изорван, сшил чехол для ящика с прицелом. Брезент, которым мы дополнительно накрывали орудие, куда-то исчез.

Сегодня написал письмо №18 и отправил его Андрею. Командир все не вызывает меня. Что он не читал письма от мамаши и не читал мой рапорт, что ли? Или считает его мелочью, которой не стоит заниматься? Не могу найти удобный момент, чтобы обратиться к нему, да и это надо с разрешения командира БЧ.

Получил письмо от мамы. Прямо обидно стало. Как думал, так и вышло. Она повидалась с преподавателями спецшколы, которые остались в Москве. И они ей сказали, что все зависит от директора школы Да я это и без них знаю. Я просил мамашу поговорить с директором клязьминской школы, чтобы они написали командиру затребование, а она… Эх! Ждут к маю и т.д. Ждите. Приеду черта с два. Надеялся на вас, а теперь ясно, что помощи от них ждать нечего. Выпутывайся сам. Надежды рушатся. Трудно оставаться спокойным.

Утром после проворачивания механизмов спустился в кубрик. Приходит дежурный по низам Фахрутдинов и, узнав, что я не на вахте, велит взять винтовку и встать у каюты арестованного командира БЧ-1 младшего лейтенанта Борцова. За что же его арестовали? Я об этом кое-что уже слышал.

Помню, когда он прибыл к нам в начале февраля, я стоял на вахте у трапа. Он был старпомом на «Молотове». К нам попал по следующей причине (как мне рассказал К.): в ноябре или в начале декабря, когда мы стояли подорвавшиеся, а «Ермак» и «Молотов» ходили за караваном на Гогланд, было, как мы все знаем, тяжелое время – 300 граммов хлеба и горох. На «Молотове» имелись в запасе кое-какие продукты, которые не выдавались на котел, хотя команде очень доставалось, особенно кочегарам. Военком тоже не разрешал выдавать продукты, говоря, что это НЗ. Борцов же, будучи старпомом, видя, в каком положении команда, распорядился выдать продукты, поспорив с комиссаром. Этим он завоевал себе авторитет у всей команды и, наоборот, потерял авторитет у военкома и командира корабля.

В Кронштадте военком хотел завести «дело» за перерасход продуктов и обратился в порт и в штаб. Но там якобы ответили: «Задание свое корабль и команда выполнили? Выполнили. Ну и все!»