Питание становилось все хуже и скуднее, а морозы все крепчали. На вахте у трапа, у трюма с боезапасом и вообще на улице сменялись каждый час или максимум через два часа. На такую вахту натягивали на себя весь вещевой аттестат: две тельняшки, фланелевую и суконку, бушлат, на него шинель, а на шинель – тулуп. Ниже, кроме двух кальсон и брюк, ватные брюки и, конечно, валенки. Под шапку-ушанку натягиваешь шерстяной подшлемник. Руки в шерстяных перчатках в больших теплых рукавицах едва держат винтовку, чтобы не упала. О том, чтобы из нее при необходимости прицелиться и выстрелить, не могло быть и речи. Запомнился случай, когда во время очередного артобстрела откуда-то издалека присвистел осколок и впился мне в валенок чуть выше стопы. Но не пробил его, т.к. был совсем на излете. Вытащил я его, показал потом ребятам и положил в рундук. Во время очередного «шмона» кто-то из проверяющих выбросил его в иллюминатор.

В моей маленькой записной книжке в графе 31 декабря короткая запись: «В 23.00 заступил на вахту». Так что Новый 1942 год встретил на боевом посту! В 00 часов вышел дежурный по кораблю (не помню кто), поздравил с наступившим Новым годом и пожелал самое главное – скорейшей победы над немецким фашизмом и чтобы нам дожить до этой победы. Немцы на Новый год молчали. Мороз за 20°. В 1.00 меня сменили, и я до 5 часов мог поспать.

В конце декабря произошли некоторые изменения среди командования в нашей БЧ-2: на должность командира батареи 76,2- мм орудий (которые так еще и не установлены) прибыл старший лейтенант Шаталов, который, говорят, командовал артиллерийской батареей на Ханко, командиром БЧ был назначен капитан-лейтенант Линич (наконец-то его освободили от давно уже непонятной старой должности «военный комендант судна»), а лейтенант Кузнецов стал командиром нашей 45-мм батареи. Для Кузнецова это, конечно, понижение в должности, но со старой должностью Линича надо было что-то решать.

Произошло радостное событие в первую очередь для Жентычко, а так же и для меня – из госпиталя вернулся Миша Кошель. Еще более тихий, спокойный, немногословный. Ранен он был осколками мины или снаряда в руку и ногу в начале ноября в первые же дни высадки под Невской Дубровкой на левый берег Невы. На наши расспросы – как там было, махал рукой и отвечал очень кратко: «Гарно страшно!»

О Толике Ломко сообщил очень немного: ранены они были в один день, но Толя очень тяжело – ему осколком снаряда оторвало левую руку. На правый берег Невы их эвакуировали на разных шлюпках, и о дальнейшей судьбе Толи он ничего не знает. Наверное, его сразу же отправили через Ладогу в тыл.

Кошель часто приходил к нам в кубрик к Жентычко, садился к нему на койку, и начинались воспоминания: «А помнишь, Алеха, как приходим вечером с гулянки домой, матка отрежет ломоть теплого черного хлеба и на него шмат холодного сала с ладонь! Жуешь, аж за ушами хруст». Сначала в кубрике тихо, и все слушают аппетитные воспоминания. Потом кто-нибудь не выдерживает: «Да, заткнитесь вы, хохлы! Хватит душу травить! Уже кишки сводит!»

В январе продолжался ремонт корабля, учебные занятия по материальной части и различные хозяйственные работы. Запомнились поиски для растопки котлов каких-нибудь досок, бревен и прочих деревянных предметов на территории завода. В цехах ничего не нашли. Все, что можно было сжечь, было сожжено в ноябре-декабре рабочими завода в самодельных печурках, а то и на кострах. Поиски в районе стапелей оказались успешными: там валялись здоровые тяжелые брусья из какого-то крепкого дерева, может, даже из дуба. Очевидно, они использовались при постройке кораблей, и рабочие не решились их взять, а может быть, просто не в силах были притащить и расколоть. Два таких бруса мы вчетвером за трос приволокли к кораблю. А уж в котельное отделение их затаскивали котельные машинисты. Как эти брусья они там разделывали – неизвестно.

В самом начале января на корабль из ЛФЭ прибыли человек 8 краснофлотцев и один мл. сержант Бондаренко Петр, который как- то скоро обратил на себя внимание не только армейской формой, но и поведением. Четверо краснофлотцев, в том числе Агафонов Сергей, Вересов и Гордеев были комендорами, хотя у нас на наших орудиях комендоров хватало, а старшина 1 статьи Румянцев – командир отделения пулеметчиков. В конце первой недели до нашего сведения довели приказ командира корабля о понижении в должности командира отделения машинистов Скорнякова в рядовые машинисты, за неоднократные жалобы на плохое питание и обвинение в этом нашего отдела снабжения и руководства корабля.

Числа 10-го приказом по кораблю наконец-то снят старший кок Яковлев «Жора» и посажен на 10 суток строгого ареста за хищение продуктов с камбуза для обмена на часы у рабочего завода, а затем переведен в БЧ-5. Был также отстранен от дежурств на камбузе Климкин. Старшим коком назначен Дроганчук, только прибывший на корабль, а коком – пожилой краснофлотец из запасников Николаев, из БЧ-5, который у нас с 25 августа.

Утром после чая все свободные собрались в кают-компании, где с 8.30 до 9.00 выступал старший политрук из штаба Отряда о партизанском движении. Сразу после его выступления кинофильм «Заключенные». Шел хорошо, быстро. Я смотрел эту картину первый раз. Да! Вот с кого надо брать пример! Из таких бандитов, как Костя-капитан, вредителей, закоренелых воров сделать людей не так просто. Сколько надо иметь наблюдательности, настойчивости, хладнокровия, чтобы «обработать» их. Вот это чекисты!

Во время перерыва командир нашей батареи лейтенант Кузнецов сказал мне, чтобы к 11.00 я был готов идти в политотдел ЛВМБ. Вчера сказал, что пойдем в 2 часа, а сегодня в – 11.

Наконец Кузнецов узнал, что туда нужно успеть к 14 часам, а пойдем тотчас после обеда. Быстро связал часть книг, которые поменьше, сунул в противогазную сумку и пошел узнать, нельзя ли забежать после политотдела домой к тетке?

Оказывается, нам с Манышиным дана одна командировочная до 18 часов. Дело дрянь. А, хотя, не очень. Если мы рано освободимся, то я могу отдать командировочную Манышину, а сам газану к тетке. Ну а в воротах завода как-нибудь проберусь. Это, думаю, не очень трудно. Кузнецов все бегает, торопит, чтобы скорее обедали и одевались, а то опоздаем. Но обеда все равно еще не дают, а одеться-то я всегда успею.

Сегодня воскресенье и сходить к тете было бы очень удобно. Может быть, даже дядю застану. Интересно, как они теперь живут?

Я уже две недели собираюсь сходить к ним, да все откладываю. Отпустит кап.-лейт. Линич или нет – не знаю. Что-то сомнительно. Хорошо бы уйти тогда, когда дежурный по низам будет кто-нибудь из наших. Но как далеко идти! Ведь это в противоположном конце города. Трамвай туда шел 50 минут, а пешком и при теперешних силах за сколько времени я туда доберусь? Часа два с половиной. Да, не особенно легко. А ждать, когда начнут ходить трамваи – это ждать у моря погоды. Когда восстановят линии, связь, а главное – когда будет ток? А деньги домой отсылать нужно. Ходили бы трамваи я бы часа за 3-4 успел бы съездить, а теперь и за 6 часов не успеешь.

В половине двенадцатого получили бачок. Сегодня обед лучше: на первое суп с самодельными ржаными галушками. Я насчитал их 35 штук! Столько мне первый раз попалось. Галушки, конечно, мелкие, как яйца трясогусок, которые мы находили на болоте дома. Но четыре столовые ложки их вышло. Говорят, что суп с мясом, но у нас никому не попалось ни кусочка. Но на поверхности супа кружки жира плавали. На второе – самодельная мучная кашица, довольно густая, пахнет рыбой, но ее тоже не видно. Кашицы полных четыре столовых ложки. Если бы таких порции три – было бы хорошо. На обед у меня остается граммов 100-150 хлеба, который я крошу в суп и потом съедаю с гущей и со вторым. Вообще, если бы давали по две порции первого и второго – мы были бы сыты.

Только успели пообедать, прибегает Кузнецов: «Одевайся скорее, тебя ждем. Где Манышин?» Я спросил, можно ли вынести книги? Ответил, что надо выписывать пропуск, а сейчас некогда этим делом заниматься. Ну, черт с ним! Отнес книги в кубрик и снял противогаз. Пошли. Время 12 часов. Кузнецов почти бежит, боится опоздать, я едва за ним поспеваю. Говорит, что придем не раньше, чем 40 минут второго, а я говорю, что минут десять второго.