Идем по проспекту Декабристов. Он мне, почему-то, в своем начале напомнил Таллин: неширокий, высокие красные дома, тишина.

Тишина. Народу хотя сегодня и много, но на улицах необычайно тихо. Не видно ни одного автобуса, троллейбуса, трамвая. Все трамвайные пути занесены снегом, провода местами порваны, покрыты инеем. Вдоль сада Трудящихся, как и в декабре, замерли и замерзли десятки троллейбусов. Часть из них покорежена снарядами. Мороз не менее 20°.

Политотдел помещается в уже знакомом мне месте. Вход с четвертого подъезда. Пришли ровно в 13.15. Прошли по знакомым мне коридорам, нашли нужную комнату, заняли очередь и уселись в уголке. Перед нами проходят вступающие в ряды ВКП(б).

Вскоре вызвали нас с Кузнецовым. Вошли. Большая комната, по стенам шкафы, в левом углу три койки, посредине стол для приема. В заднем углу – высокое бюро. За средним столом, на котором я первым делом заметил «Морской сборник» за сентябрь 1941 года, сидит батальонный комиссар – председатель партийной комиссии.

Посмотрел он мои дела, какие-то бумажки и спрашивает у Кузнецова: «Вы все-таки решили его исключить из комсомола?» «Да, комсомольское собрание и бюро постановили: исключить».

(Ну, никаких следов не осталось а памяти ни об этом собрании, ни о бюро. Начисто вылетели из головы. Но дневник – «вещдок», значит, было такое «мероприятие»).

«А вы знаете, за что вас исключают из комсомола?» – спрашивает он меня. «Нет, говорю, только догадываюсь». «Ну, так вот, возьмите все это, посмотрите и вот здесь напишите, что вы считаете неверным, а я пока другими займусь».

Взял я все бумаги и начал их рассматривать. Посмотрел выписку из протокола, в чем меня обвиняют и за что исключают. Там 5 пунктов:

1. За утерю винтовки. (Где и как я мог на корабле, а не в лесу, потерять винтовку – ума не приложу и вспомнить не могу).

2. За халатное отношение к своему заведованию.

3. За пререкания и критику командиров.

4. За получение 6-ти нарядов и трех суток ареста.

5. За отрицание своих проступков – исключить из рядов ВЛКСМ.

Я написал, что пункты 2, 3 и 4 отрицаю полностью. Просмотрел остальные бумаги – это мои характеристики от Попова (старшина батареи), Емельянова (секретарь комс, организации) и Быкова (был ком. батареи). Попов и Емельянов перечислили все 5 пунктов, которые были в протоколе, но ни одного фактического примера. Быков тоже подтверждает, что дал мне трое суток за ведение «нежелательного» дневника. Обрадовало, что нет характеристики моего командира орудия – Панова. Хотя он друг Попова, но, очевидно, отрицательную характеристику писать отказался.

Ну, мне больше писать нечего. Сижу и жду, когда освободится комиссар. А он объясняет одному младшему лейтенанту, подавшему заявление о приеме его кандидатом в члены ВКП(б), что его характеристика неправильна.

В характеристике полно таких слов, как «дисциплинированный», «исполнительный», «храбрый», «смелый», «мужественный», но нет ни одного фактического примера в подтверждение этих слов. «Пройдет некоторое время, – говорит комиссар, – и для людей эти слова будут пустым звуком, а если бы были примеры – совсем другое дело». Я с ним полностью согласен.

Закончив рассмотрение дела мл. лейтенанта, комиссар сказал, что пойдет пообедать, а мне велел подождать. Через полчаса он вернулся, велел мне позвать Кузнецова, взял у меня бумаги и занялся мной. Я рассказал, в какое время и в какой обстановке у меня произошел случай с винтовкой, объяснил, почему отрицаю остальные свои «проступки».

«Вы знаете хотя бы один случай, когда Трифонов небрежно относился к своему заведованию, пререкался или критиковал командиров?» – спросил комиссар у Кузнецова. «Нет, – говорит, – я не знаю, но туг есть характеристики от его командиров». «В том-то и дело, что там у них ни одного факта, примера, а все пустые выражения, а этого недостаточно. С первым пунктом – утерей винтовки, я согласен. За это мы тов. Трифонова взгреем по заслугам, но валить на него все грехи нельзя, так что Трифонов вправе отрицать их, если их и не было».

«А за что вы получили 6 нарядов и 3-е суток ареста?» – спрашивает у меня комиссар. «Наряды за ту же винтовку, а арест за ведение дневника. Пока дневники передавали в Особый отдел, я сидел трое суток». «Почему так? Вести дневник и смотреть за собой не вредно. Каждый грамотный человек может вести дневник. А сейчас вы ведете его?» «Нет, – говорю, – мне не разрешили и старые отобрали». «Почему отобрали? Разве они не ваши? Или они вам не нужны? А кто их у вас отобрал? Где они сейчас?» Я ответил, что дневники отобраны по распоряжению старпома и что они здесь, в Особом отделе.

Комиссар попросил у меня комсомольский билет, велел минутку подождать и вышел. Вскоре он возвратился с моими дневниками. «Ваши?» «мои». Он бегло просмотрел их и спросил: «Так почему вы не ведете сейчас дневник? Ведь это полезная вещь».

«Не хочу снова под арестом сидеть из-за него. Тогда я сидел в каюте 4-го механика, а теперь посадят в холодную ванную». «Нет, вы продолжайте вести дневник, но не на таких огрызках, а то у вас туг вот оборвана фраза, есть ошибки, здесь мысль не закончена. Вы ведите дневник грамотно, не торопясь, описывайте свою жизнь, где встретились с девушкой, как она вас поцеловала, когда назначила вам свидание. Помните, что о всем, что вы видите и знаете, писать нельзя. Помните, что если ваш дневник попадет к врагу, он может извлечь для себя кое-что полезное. Чтобы этого у вас не было! Ясно?» – закончил он твердо. «Ясно.» «Ну вот и забирайте ваши дневники. Просмотрите их, переделайте. Возьмите комсомольский билет и крепко держитесь за него! Мы следующий раз вызовем вас сюда на парткомиссию. За винтовку мы вас взгреем как следует, а сейчас можете идти.»

Время 16 часов. К тетке ехать нечего и думать.

Кузнецов пошел домой, а мы с Манышиным на свою «коробку». Хотел я найти хоть один магазин «Галантерея» или «Культтовары», но нет ни одного. К 17 часам мы были у себя.

На ужин один суп с самодельной лапшой, которой набралось ложки три. Пахло мясом, но его никто из нас не видел. На второе 1 стакан компота, в котором нашел 3 или 4 ягоды.

После ужина снова засел за дневник, воодушевленный словами комиссара. Начал писать карандашом в небольшом, но линованном блокнотике 14x9 см с сегодняшнего дня. Так давно не писал, что сегодня подробно описал весь день. Дорвался!

С 9 часов 7 человек на угольную погрузку. Оделись потеплее и во главе с главстаршиной из БЧ-5 Кузьминым отправились в военный порт за машиной. Наши уже 5 дней ловили машину, но не доставалось. Нам повезло. Машину получили и поехали к углеперегружателю «Нева». Кран на ней не работает. Будет готов после обеда. Пришлось нагружать 5 тонн вручную. Не особенно приятно: мороз градусов 25, руки мерзнут, ноги мерзнут.

Нагрузили одну машину и пошли греться на «Неву». Спустились в отсек команды: чисто, светло, тепло и уютно. Небольшая столовая на 12 человек, три каюты. Чувствуется уют, которого нет у нас на «Волынце». Прислали им обед – на 11 человек ведро супа. Каждому по две тарелки. Суп с макаронами и кильками. Получше, чем у нас. На второе макароны жирненькие, порция побольше раза в два, чем у нас. Пришла машина. Ее нагрузили краном и поехали обедать. Все здорово замерзли.

Вчера получил письмо от мамы, написанное 1 января. Чувствую, что им не особенно сладко, нужна была бы моя помощь. Но чем я могу помочь им? Я не знаю, можно ли у них купить что-нибудь за деньги? А много ли я смогу им послать? Мой тарифный разряд комендора-зенитного – 3-й имеет штатный оклад 80 рублей. По приказу №340 плюс 30% – 24 рубля. Морских 15%, это еще 12 руб. Итого 116. Сейчас у меня две сотни есть. В такое время ловкие люди запасаются мебелью, ценными вещами, костюмами. За два килограмма хлеба сейчас можно обменять часы, пальто. Папиросы продаются по 10-15 рублей пачка. Я бы мог загнать свои папиросы, но где? И неудобно. Меняю их на тетради и блокноты у своих ребят.