Котров предполагал, что его приведут в мастерскую, что он увидит пресс, штампы. Но он увидел самую обычную, довольно уютную комнатку. Кровать, аккуратно застеленная белым тканьевым одеялом, кружевная накидка на подушках, цветные дорожки и букет цветов на столике у трельяжа, заставленного флаконами, коробочками, безделушками. У Котрова невольно мелькнуло сомнение: туда ли он попал?
— Вы что так удивленно осматриваетесь? — улыбнулась Елизавета Васильевна. — Не бойтесь, все в порядке. За паспортом небось пришли?
Котров передал ей свою просьбу.
— Фотокарточка есть? — осведомилась Елизавета Васильевна.
Котров замялся.
— Карточка-то есть. Только отдавать ее мне не хочется…
— Что так?
— С надписью она… дареная.
— Ну, это еще полбеды! — Елизавета Васильевна засмеялась. — Вторую получите! А надпись я читать не буду. Уйдите-ка на минутку в прихожую — я вас позову…
Когда Котров снова вошел в комнату, он увидел на столике у трельяжа чернильницы, штампы, паспортный бланк.
— Садитесь и отвечайте, — сказала Елизавета Васильевна. — Фамилия… имя… отчество… год и место рождения?.. Так… А теперь помолчите.
Елизавета Васильевна что-то вписывала в паспортную книжку, ставила штампы. Потом, внимательно проверив свою работу, протянула Котрову паспорт и регистрационный листок с биржи труда.
— Получите. Все в надлежащем виде. Даже пометка о последней регистрации имеется…
— Откуда вы все это достали, Елизавета Васильевна? — удивленно спросил Котров, указывая на штампы и бланки.
— Вы очень любопытны!.. Это мой секрет. А кстати: у вас-то самого паспорт есть? Покажите-ка.
Перелистав паспортную книжку Котрова, Елизавета Васильевна удовлетворенно улыбнулась:
— Моя работа. Тут только одного штампа не хватает — о последней регистрации. Дайте-ка я вам его прихлопну… Ну, теперь все в порядке. Любому гестаповцу предъявите — не усомнится. Милости прошу заходить, когда будет нужда!..
Глава VII
Дня через три после осмотра Штифтом комбината на электростанцию начали приходить рабочие. Это были старые комбинатовские слесари, вызванные сюда через биржу труда, военнопленные из лагерей и даже служащие главной конторы — бухгалтеры, счетоводы, экономисты, лаборанты. Обычно их приводил фельдфебель Штроба. Покатилов с тревогой ждал, что к нему нагрянет команда немецкого технического батальона, о которой говорил Штифт, но она так и не явилась: то ли забыл о ней господин бетрибсфюрер, то ли ему в ней отказали. Фельдфебель Штроба оказался изрядным лентяем: дня два он повертелся на электростанции, а потом поручил наблюдение за работой своему помощнику, белобрысому верзиле Францу.
Работа шла через пень колоду. Старые комбинатовские слесари сознательно не торопились; для военнопленных и служащих главной конторы эта работа была новой, непривычной, и нужно было немалое время, чтобы они хотя бы кое-как освоили навыки своей новой профессии.
И все же работа хоть и очень медленно, но двигалась. Покатилов не решался пойти на открытый саботаж. К тому же верзила Франц первые дни внимательно следил за работой каждого: он переходил с места на место, всех подгонял, ругался, грозил. При нем невозможно было сидеть сложа руки. Когда же Франц уходил, многие продолжали работать, боясь, что он неожиданно нагрянет.
Покатилов, видя такое положение вещей, не на шутку встревожился. Выбрав свободную минутку, он пошел посоветоваться с Лысенко.
— Ничего, друг, ничего! — успокаивал его Свирид Сидорович. — Как бы ни работали твои новички, все равно толку от их работы мало. Главное — не сорваться, не выдать себя раньше времени. Мы сейчас ведем «тихую войну». И наша задача — сохранить основные силы для главного удара. Поэтому не горячись и будь осторожен…
Как-то раз верзила Франц, осматривая работу, остановился около старика-счетовода. Старика мучила астма. К тому же, очевидно, он никогда раньше не занимался физическим трудом. Франц ругал его особенно часто, угрожая примерным наказанием.
В этот день Франц явился на работу явно не в духе и сразу же подошел к старику. Старик его не заметил. Он стоял, положив напильник, и держался руками за грудь: у него был приступ астмы.
Франц обругал, потом о чем-то спросил его. Старик молчал, тяжело, с хрипом дыша: он не мог ответить из-за мучительной боли в груди. Немец размахнулся и ударил его кулаком по лицу.
Старик упал. Его лицо было в крови, Франц, выкрикивая немецкие ругательства, начал бить лежащего старика своими коваными сапогами.
Все замерли. В громадном зале электростанции стало тихо. Слышались только ругань Франца, глухие удары и стоны избиваемого…
Молодой слесарь, стоявший рядом с Покатиловым, схватил тяжелый железный шкворень. Еще секунда — и он бросился бы на немца… Но Покатилов вовремя удержал его за руку.
— Не смей! — прошептал он, бледнея.
Франц в последний раз ударил старика сапогом и отошел в сторону, утирая вспотевшее лицо. Старик лежал без сознания.
— Убрать! — крикнул Франц.
Несколько рабочих молча вынесли старика из зала…
Еще около часа Франц злился и ругался. Рабочие сумрачно молчали. Только и слышен был стук молотков, визг сверл, скрежет напильников.
Покатилов очень внимательно следил за рабочими. Он понимал, что нервы у всех напряжены, и боялся взрыва.
Накричавшись, немец, наконец, направился к выходу. Как только за ним закрылась дверь, все тотчас бросили работу…
С тех пор это вошло в обычай. Стоило верзиле Францу выйти из котельной, как Покатилов давал команду: «Закуривай!» — и работа прекращалась. Только один рабочий, Иван Остроленко, продолжал стучать своим молотком.
Это был странный человек. Он появился на комбинате незадолго до войны. Держался в стороне ото всех, был тих, неразговорчив. Работал хорошо, но как-то холодно, без огонька, без увлечения. И рабочие не любили его. Вернее, они почти не замечали Ивана Остроленко.
Но теперь его поведение откровенно возмутило товарищей. Они пробовали уговаривать Остроленко, стыдить, молодежь как-то даже пригрозила ему расправой — он отмалчивался. Покатилов решил поговорить с ним один на один и во время перерыва отозвал его в сторону.
— Что же ты, Остроленко, как белая ворона среди нас?
— Я рабочий человек, — хмуро отозвался тот, — а рабочему человеку положено работать…
— А ты понимаешь, на кого работаешь?
— Мне все одно на кого… мое дело работать. Все прочее меня не касается… А потом, — Остроленко беспокойно осмотрелся по сторонам, — видел ты, что немец со стариком сделал?
— Трусишь? — резко спросил Покатилов.
— Известное дело, трушу, — спокойно ответил Остроленко. — Каждый человек за свою жизнь дрожит. Умирать никому неохота…
И, повернувшись спиной к Покатилову, он медленно пошел на свое место.
С тех пор товарищи оставили Остроленко в покое. Они не здоровались с ним, не разговаривали, словно его и не было. А он молчал и продолжал работать…
Вначале все шло благополучно. Дело в том, что верзила Франц был пунктуально аккуратен: точно в назначенную минуту являлся на работу, точно уходил и всегда в одно и то же время снова возвращался в котельную.
Как только за Францем закрывалась дверь, рабочие спокойно прекращали работу. И Покатилов со временем стал проявлять известную небрежность: он даже не выставлял постов у дверей и ограничивался только тем, что следил за часами.
Как-то раз верзила Франц ушел из котельной. Работа тотчас прекратилась. Люди спокойно закурили, занялись разговорами. И только Иван Остроленко размеренно постукивал своим молотком.
Дверь неожиданно отворилась — вошел сам Герберт Штифт. То ли бетрибсфюрер решил захватить всех врасплох, то ли это произошло случайно.
Все растерялись. Бетрибсфюрер с минуту молча смотрел на рабочих. Потом резко и холодно сказал:
— Господин директор, я хочу осмотреть работу!
Покатилов повел Штифта по котельной…
«Признаюсь, изрядно я перетрусил! — рассказывал потом Покатилов. — Ведь этот проклятый немец действительно кое-что понимал в нашем деле. А показывать, в сущности, было нечего…»
