Минеры явились сюда тоже с живой приманкой. Только здесь не пьяный хряк в мешке, а два молодых бычка.

Минеры долгое время неподвижно лежат в кустах. Бычки стоят рядом, меланхолично жуя свою жвачку.

Но вот по ту сторону разъезда раздается пронзительный кабаний визг. Потом — топот ног и возбужденные голоса.

Немецкие постовые ничего не понимают. Они выскакивают из ближайшего дзота и настороженно прислушиваются. Но минуты через две, очевидно, догадываются, в чем дело, и многие из них, оставив винтовки, бегут к разъезду, надеясь, надо думать, получить свою долю в этой забавной охоте.

Вот тогда-то Федосов и выпускает бычков.

Не знаю, чем наши минеры «взбодрили» свою приманку. Но бычки вылетают из кустов как очумелые. Задрав хвосты, они несутся к насыпи и, взобравшись на нее, замирают на мгновение. Потом, резко повернув, бегут вдоль бровки.

Немецкие постовые устремляются за бычками. Размахивая винтовками, они стараются согнать бычков с насыпи. Но бычки упорно бегут по полотну.

Здесь повторяется то же, что и у Бибикова. Федосов быстро закладывает мины на второй колее, маскирует их и ныряет в кусты.

Бычки, услышав выстрелы, шарахаются в сторону и пропадают в темноте ночи.

И снова тихо на полотне. Безмолвно стоят немецкие часовые у своих постов. Медленно шагают обходчики…

Через полчаса со стороны Усть-Лабы возникает шум подходящего поезда. Он все ближе и ближе. Мчится бронедрезина, благополучно проскакивая заминированный мост. Освещая путь фонарями, по мосту пробегают четыре немецких обходчика, внимательно осматривая настил. Они сигналят: мост проверен. И к мосту подлетает поезд…

Гремит взрыв. Столб пламени вырывается из-под паровозных колес и тотчас же окутывается облаком пара из лопнувшего котла.

Два новых взрыва сливаются в один оглушительный грохот: это рвутся мины замедленного действия под вагонами поезда…

К разъезду подходит встречный поезд. Впереди него снова проносится бронедрезина, снова сигналят: путь свободен. Поезд приближается — и по другую сторону разъезда грохочет новый взрыв: сработали мины, заложенные Федосовым.

Вагоны наскакивают друг на друга, разбиваются в щепы и образуют бесформенную груду обломков, объятых пламенем…

На следующий день мне приносят радиограмму, только что полученную нашим лагерным радистом от Вали из Краснодара:

«Купили две арбы. Цена высокая».

Это значит: «Взорваны два поезда. Результаты взрыва хорошие».

Под радиограммой стоит таинственная подпись: «Сапожник». Я знаю, кто прислал радиограмму: Яков Ильич Бибиков.

Вскоре после диверсии на железной дороге Жору вызвал к себе полковник Кристман. Войдя к нему в кабинет, Жора сразу заметил, что шеф гестаповцев не в духе.

— Вы знакомы с обычаями черкесов? — спросил Кристман.

— Черкесы — наши соседи, — ответил Жора. — К тому же у моего отца и у меня было немало друзей среди них.

— Тем лучше… Недалеко от Краснодара есть черкесский аул Понежукай. Мне нужно ознакомиться с обстановкой в этом ауле. Ваша помощь будет полезна… я не знаю обычаев черкесов.

— Когда вы собираетесь выехать? — спросил Жора.

— Мы выедем завтра или послезавтра.

Кристман встал, подошел к окну и с минуту стоял молча, постукивая пальцами по стеклу. Жора, достаточно хорошо знавший полковника, понял: шеф нервничает.

— У меня есть основания предполагать, — сказал, помолчав, полковник, — что краснодарское подполье имеет разветвленную сеть филиалов и что один из этих филиалов — аул Понежукай. Но пока это только предположение… И вообще за последние дни я перестал понимать что-либо, — добавил он, хмурясь.

Кристман прошелся по комнате. Остановился, вынул папиросу, хотел закурить. Спички одна за другой ломались у него в руках, и он бросил коробок на стол. Жора еще никогда не видел полковника таким взволнованным.

— Здесь, в вашей Кубани, я попал в какой-то заколдованный лабиринт, — проговорил Кристман. — Порой кажется — нашел наконец выход, но сделаешь шаг — и опять тупик!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, господин полковник.

— С вашей помощью мне удалось раскрыть подпольную радиостанцию. Мне казалось, я получил звено, которое позволит вытащить всю цепь. И действительно, радиостанция привела меня к Лысенко. Чего же больше? Он был, бесспорно, одним из руководителей подполья. Но я оказался в тупике: Лысенко умер, не сказав ни слова. Мы пошли искать дальше. Нам повезло: набрели на след штаб-квартиры подпольщиков. И снова тупик: мы нашли всего лишь какие-то обрывки действительно интересных данных. Но и это не все. Ко мне в руки попадает Шлыков. Как вы знаете, я уже давно следил за ним. Но он был умен, опытен и ловко заметал следы. И вот — Шлыков у меня. На этот раз я был твердо убежден, что получил основное звено, что в моих руках — сердце прекрасно организованного подполья. Но фактически я ни на шаг не подвинулся вперед…

— Вы хотите сказать, господин полковник, что Шлыков умер, никого не выдав?

Кристман, сдвинув брови, посмотрел на Жору:

— Нет, он жив… Но эти люди не чувствительны к страданиям. Или я разучился понимать людей… Вас известят, когда мы поедем к черкесам; быть может, они будут более сговорчивыми, чем эти казаки…

Вечером Жора встретился с Арсением Сильвестровичем на одной из конспиративных квартир в селе Калинине и рассказал ему о разговоре с Кристманом. Жора предложил уничтожить Кристмана, рассчитывая, что в ауле для этого будет больше возможностей, чем в городе. Но у Арсения Сильвестровича возникла другая мысль: попытаться захватить полковника живым, когда он поедет в аул Понежукай, в расчете на то, что, быть может, потом удастся обменять его на Шлыкова.

Они долго обсуждали план похищения. А перед уходом Жоры Арсений Сильвестрович вынул из кармана тот номер ташкентской газеты, который когда-то Кристман отдал Жоре как доказательство ареста и казни его отца.

— Я знал, конечно, — сказал Арсений Сильвестрович, — что Кристман лжет. Но я решил проверить… Вчера мне доставили с Большой Земли номер «Правды Востока» за то же число. Как видишь, вместо извещения прокуратуры, сфабрикованного полковником, в настоящей газете помещена корреспонденция о рекорде самаркандцев на Фархадстрое. А теперь вглядись внимательно: шрифты газет заметно отличаются друг от друга. Газета, переданная тебе Кристманом, набрана теми же шрифтами, что и «Кубань», издаваемая в Краснодаре с благословения все того же господина полковника! — Арсений Сильвестрович развернул перед Жорой номер краснодарской газеты.

— Как видишь, — продолжал он, — трюк Кристмана довольно прост, хотя на доверчивого человека он и может произвести впечатление: ташкентскую газету набрали и отпечатали специально для тебя у нас, на Красноармейской. Но я не ограничился тем, что достал настоящую ташкентскую газету. Я поручил связаться с твоим отцом. На днях пришел ответ: он здоров, живет по-прежнему в Ташкенте и просит передать, что гордится своим сыном.

Жора порывисто схватил руку Арсения Сильвестровича и крепко пожал ее.

— Я никогда ни минуты не сомневался в отце! — проговорил он, стараясь преодолеть охватившее его волнение.

…Через два дня утром Жору снова вызвали к Кристману. Но какие-то неотложные дела задержали полковника, и он смог поехать в Понежукай лишь после обеда.

Жора ждал его в кабинете у лейтенанта Штейнбока. В тот момент, когда раздался телефонный звонок и полковник сообщил своему адъютанту, что он готов ехать, машинистка принесла Штейнбоку какие-то списки. Жора мельком взглянул на них и случайно увидел свою фамилию.

— Поторопитесь, — сказал адъютант, надевая шинель, — полковник не любит ждать.

— Одну минутку, я вас догоню, — ответил юноша, делая вид, что не может попасть рукой в рукав пальто.

— Захлопните дверь! — крикнул Штейнбок, выходя из кабинета.

Жора быстро сунул в карман один из экземпляров списка: он знал — здесь ему больше не бывать, а если его и приведут сюда, все равно: семь бед — один ответ…