— Ложки, вилки спрятали, Джон?

— Да, сэр. Я подвесил большой мешок на заднюю стенку комода… Ну, помните — в третьей гостиной, старинный такой…

— Ох, чует мое сердце, найдут, Джон! Они проникают в дома и двигают всю мебель. Умные люди при отъезде закапывают серебро, алюминиевую посуду и медные краны из ванных в саду. Я бы лишал церковного причастия всех тех, кто прямо на границе нескольких имений открывает пункты по приему алюминия и других цветных металлов! Вот что, закопайте все металлическое в клумбе и сразу сверху посадите маргаритки, чтобы было незаметно.

— Придется доставать лопату.

— А где у нас лопата?

— В прошлый отъезд умыкнули весь инструмент. Так теперь новый я связал в охапку и подтянул на веревке, замаскировав в листве дуба.

— Очень хорошо, Джон, очень хорошо… Ну, не трогайте, раз уже спрятали. Найдите, чем раскопать землю. Картины задрапировали?

— Да, сэр. На всех рембрандтов и хальсов сверху налеплены дешевые бумажные репродукции…

— Прекрасно, Джон. Надеюсь, оставили на столе в гостиной бутылку клинского, хлеб и окорок?

— Разумеется, сэр. Только, знаете ли… — он замялся. — Клинское слишком дорого, чтобы оставлять его ворам. Я оставил бордо 1956 года с южного склона.

— Ну, хорошо, бордо так бордо.

— И записку, что в холодильниках, шкафах, сейфах и подвалах больше ничего нет. С нижайшей просьбой не ломать и не гадить. Я скатал все ковры с пола и скатерти со столов.

— Что, Джон?

— Осмелюсь доложить, в имении Ростиксов на прошлой неделе прямо на рояле…

Слуга наклонился и возмущенно зашептал лорду на ухо.

— О, боже! — воскликнул сэр Генри Брифинг. — Прямо на старинном стэйнвзйке?! Варвары! Ну, идите, Джон, подготовьте собак… Как же я не люблю выезжать в город!

Джон вернулся скоро и весьма сконфуженный:

— Сзр, собак нет. Соседи видели: пока мы тут разговаривали, их украли и увезли, чтобы сделать унты.

— Ч-черт! Черт возьми! — вскипел лорд Олвэйз. — Как же мне это постоянное безобразие надоело! Продать бы все это обременительное имение и уехать куда-нибудь… Да вон хоть в далекую Россию, где, как пишут в газетах, миллионы людей счастливо живут на небольших угодьях в своих дачных домиках'

Набрать бы девок побольше… Нет, «побольше» — это мало.

Набрать совсем много девок! Вот! И поехать с ними в баню.

Вы поймите меня правильно: просто до бани на автобусе с ними я и так каждый день в спрессованном состоянии. У нас предприятие выходит углом на остановку, где на табличке как раз написано «Баня». Так вот, утром втиснешься в эту парилку под названием «маршрут № 7» — мало не покажется. Некоторые после поездки вместо офиса сразу в декрет уходят. (Это у нас на маршруте шутка такая.)

А хочется серьезного. Чтобы в баню, именно внутрь, значит. Вот они там, значит, раздеваются все. Много их! И группируются в помывочном. Тугой шум воды… Пар завораживающе-прозрачный… Розовые коленки, и все такое розовое…

И тут вхожу я. Конечно, визги для проформы. Разумеется, все, как одна, горящие взгляды на меня… И легкий смех, конечно… Нет, ну не «смех же смех» — мужик, он все-таки любой все равно мужик. А дальше, как попривыкнут, и хихикать перестанут — тако-ое с ними начать!.. Ых-ты!

Только две вещи не забыть. Во-первых, договориться сперва, чтобы, значит, не неожиданно для них. И во-вторых, из помывочного заранее все шайки и ковши убрать куда подальше.

А то я в прошлую субботу без договоренности… А их там, девок-то, много собралось. Нет, «много» — это не то. Уйма их там набралась, больше, чем в автобусе. И все — с шайками…

Теперь вот нас в третьей палате уже пять мужиков. Лежим, мечтаем. Об одной мечте я вот в вышеизложенном рассказал. А другая мечта тоже общая. Хотим выписаться и отыскать того архитектора, который коридоры в бане так спроектировал, что ни черта не разберешь, в какую дверь из мужской раздевалки именно в мужскую парилку входить надо.

1

Во второй раз Матвея Ивановича Венчальникова забрали в психушку прямо с центральной площади.

Испокон века дело с этой треугольной градообразующей единицей обстояло так. С одной стороны ее ограничивало старое шоссе, на которое, как шашлык на шампур, был нанизан весь остальной райцентр. Сбоку торжественный плац упирался в ряд облупленных трибун и в заросший парк. А с третьей стороны широкий, выложенный серо-розовой плиткой клин отгораживало административное здание с флагом. Угол здания почти втыкался в шоссейный бордюр.

Когда-то внутри описанного периметра в полном соответствии с календарем праздничных и памятных дат проходили демонстрации, унылые из-за своей примелькавшейся яркости. Теперь людей в центр городка никто не сгонял, а если вдруг по случаю какого демторжества звали и агитировали, они не шли. Разве что сбивались к трибуне самые безответственные — за халявное пиво.

Поэтому на пустынной-то площади Венчальникова заприметили сразу. Секретарша первого зама присела на подоконник покурить, оглянулась на улицу и заприметила. Потом из распахнутых по случаю жары административных окон долго и со все возрастающей тревогой наблюдали, как Матвей Иванович на четвереньках пресмыкался по рядам квадратных плит.

Чуть виляя приподнятым задом, он внимательно оглядывал травку, пробившуюся в плиточных стыках. И, остановившись, наконец, скомандовал громким, хорошо поставленным голосом на всю гулкую в объятьях высоких домов площадь:

— К торжественному параду — товсь!

Тут же сам себе ответил:

— Есть, к параду товсь!

И бойко пополз дальше. Возле следующей плитки он замер, наклонил физиономию к самой поверхности и, взяв под козырек, отрапортовал:

— Товарищу Сталину — ура!

Преодолев по площади еще полметра, Матвей Иванович забеспокоился, заозирался. Но, наконец, разглядев что-то между хилыми травинками, опять резко взял под козырек, потеряв при этом равновесие и едва не уткнувшись носом и подбородком в камень:

— Товарищу и господину Ельцину, борцу и продолжателю — ура!

Районные власти не пожелали дальше любоваться на это безобразие. И, посовещавшись накоротке, задумали было сплавить Венчальникова в вытрезвитель. Но при повторном, более пристальном взгляде из окна их смутила чеканность фраз и четкость отдания чести. На сильно выпившего Венчальников не тянул даже в глазах щепетильных японцев,

предполагаемых в райцентре по причине модного братания городов.

И тогда зам. главы администрации позвонил главврачу.

2

В первый раз Матвея Ивановича Венчальникова забрали в психушку, когда он залег в зарослях лебеды и двухлетних лопухов на окраине города с духовым ружьем. Одноэтажная окраина не привлекала новых богатеев. Томными вечерами застоявшийся воздух наполнялся там деловитыми разговорами соседей-огородников, тарахтеньем дешевых автомобилей и выливающимися в открытые окна вздохами телесериалов. Утром и днем по старому асфальту бродили куры.

Матвей Иванович угнездился перед канавой на перекрестке. Оттуда хорошо просматривались две улицы.

Послюнив большой палец, он снаряжал пульку в винтовку, ерзал в бурьяне, прицеливаясь и выгадывая сектор обстрела, а потом бабахал по беспечным пернатым.

— Манкурты! — плотоядно бормотал при этом стрелок. _ Агенты ворья! Питекантропы недобитые!..

Особенно насторожило вызванных врачей и омоновцев то, что при задержании Венчальников сопротивления не оказал, на борьбу с птичьим гриппом не ссылался, а все пытался что-то втолковать сердитым конвоирам — возбужденно, слюняво, невнятно.

3

Вдохновению ж не прикажешь. Оно является как дефолт — бурно, внезапно и ярко.

В конце восьмидесятых на волне перестройки, обновления партии и внедрения трезвости нормой жизни ваятеля Венчальникова осенило. Новая и очень оригинальная идея состояла в том, чтобы создать образ В.И. Ленина. Но не просто так, а с тремя кепками.

Купленные на последние деньги полкузова глины не пропали зря. Ленин вышел замечательный, ростом 3 метра 15 сантиметров от постамента, обосновавшегося в глубине смотровой ямы, до балок перекрытия (выше не позволял потолок переделанного под мастерскую гаража). Одна кепка была у вождя на голове как знак простоты и пролетарскости, вторая — в вытянутой руке как весомый указатель направления светлого будущего, третья — выглядывала козырьком из кармана развевающегося на революционном ветру простенького пальто как доказательство нестяжательства и большевистской аскетичности.