— И не Толстопальцева. Катька тебя обманывает, иптригантка. Лучше уж твоя Лена-капризуля, чем гулящая Катька. Мы с отцом так решили.

— Разберусь, погодите.

Поднимаюсь по лестнице и вижу: дверь в квартиру открыта, Катька на пороге стоит — руки в боки.

— Мать твою, — заявляет, — я и раньше терпеть не могла. Вечно лезет не в свое дело.

— Значит, слышала ее обвинения?

— Кто же их не слышал, если все транслирует телик! Никаких романов у меня на стороне не было. Пашка твой — и ничей больше. Если сомневаешься — делай экспертизу.

А сама такая красивая, щеки алые, и высокая грудь ходит ходуном. 1 ак бы и уткнулся в декольте носом. Но характер выдержал и отправился на знакомство с сыном.

Славненький такой мальчик — весь в меня. И моргает похоже. Я его обнял, он ко мне приник, говорит: «Папа, папа!» — то ли Катька его подучила, то ли сам почувствовал.

Катерина смахивает слезу, спрашивает негромко:

— Убедился теперь?

— Убедился.

— Может быть, останешься? Заживем втроем. Или ты нас уже не любишь?

— Обожаю. Но и Лену не меньше. Как быть?

— Выбирай скорее.

— Надо время, чтобы очухаться. Я пока двину к маме на недельку в Воронеж. И со стороны погляжу на всех.

Что тут началось! Телезрители озверели, требуют конкретности, создают комитеты: кто — в поддержку Лены, кто — в защиту Катьки и Паши-младшего. Пикетируют дом моих родителей. Елкин на седьмом небе: рейтинг подскочил, от рекламодателей нет отбоя. Но по возвращении из Воронежа у меня на работе начались неприятности: покупатели вместо приобретения техники заполняют компьютерный центр, чтобы убедить меня сделать правильный шаг; их приходится выставлять охране. Сослуживцы перестали здороваться, даже Вероника Игнатьевна, наша техничка, процедила сквозь зубы: «Двоеженец!» Шеф туда же: «Павел, — говорит, — надо определяться. Личная твоя жизнь всех уже достала», — «Ну а вы как бы поступили на моем месте?» Он глаза закатил и вздыхает: «Слава богу, я пока на своем. На твоем — застрелился бы, наверное!»

Вдруг звонок от Лены: голос нервный, но не агрессивный, в чем-то даже трепетный.

— Надо, — говорит, — повстречаться. Важное известие.

— Что-нибудь случилось? — догадываюсь.

— Да, произошло. Только что была у врача. Я беременна.

И меня в глазах мушки закружились. Даже не подозревал, что настолько я плодовит. Еле шевелю языком:

— Радость-то какая. Это все меняет.

— Это ничего не меняет. Потому что, наверное, сделаю аборт.

Я ору:

— Нет, не смей! Запрещаю!

— Приезжай. Мы должны увидеться.

В общем, возвратился обратно к Лене. Но не тут-то было. Катька не успокоилась и однажды утром бросилась под колеса ленкиных «жигулей». Чтобы на нее не наехать, женушка моя вывернула руль и влетела в дерево. Катерина отделалась легкими царапинами об асфальт. А зато Лена потеряла ребенка, и ее в бессознательном состоянии увезли в больницу.

Настроение публики резко изменилось: все теперь сочувствовали несчастной и готовы были растерзать «эту разлучницу». Я дневал и ночевал в клинике у супруги, находившейся в коме. Через несколько суток та открыла глаза, но в сознание не пришла, никого не могла узнать и не помнила, как ее зовут. Врач сказал: это амнезия, и предполагать трудно, сколько она продлится.

Тут звонит Катерина и говорит: Паша-маленький заболел, подскочила температура, и его положили в реанимацию. Нужно срочное переливание крови. А его группа — очень редкая. Но такая же, как моя. Если я не дам кровь, мальчик может погибнуть. Да о чем речь! Взял такси и бросился к сыну.

Сделали переливание, парня мы спасли. Бывшая моя драгоценная встретила меня в коридоре, поблагодарила. А потом как начнет рыдать! Что такое? Не понимаю. А она сквозь слезы бормочет:

— Не бросай его… Скоро я, возможно, уйду… И ребенка заберут в детский дом…

Начинаю допытываться, в чем проблема. Наконец отвечает:

— Я больна… После удара об асфальт у меня растет опухоль… Через пару дней — операция… Не исключено, что не выживу… И вообще, для чего мне жить — без тебя?

— Как, а сын? Ты должна поправиться ради него!

В общем, Кате сделали операцию, но ее положение не улучшилось. И тогда ей на помощь пришла мамина знакомая из Воронежа — ясновидящая Белая Оксана. Та сказала, что излечит недужную, а для этого надо раздобыть сердце годовалой гадюки. И поймать ее должен только я.

Елкин арендовал вертолет, и с двумя змееловами-профессионалами съемочная группа вылетела на таежный остров Лепетуй, что в низовьях Печоры. Там гадюки самые ядовитые. Экспедиция длилась неделю. Жрали нас комары, а ночами нам приходилось отгонять горящими головешками стаи оголодавших волков и аборигенов. Но в конце концов выследили одну крупную гадюку. Окружили ее нору, начали выманивать. И когда она уже билась в наших силках, то в последний момент, ловко изогнувшись, укусила меня в интимное место. Я от боли вскрикнул и упал, потеряв сознание. Между тем змееловы вынули из убитой рептилии сердце и доставили Белой Оксане, чтоб спасти Катерину. А меня Елкин положил в местную больницу, где врачи трое суток боролись, чтоб спасти мою жизнь и мужское достоинство. Терапия прошла успешно, но в себя я не приходил.

На десятый день что-то прояснилось в моей голове. Я открыл глаза и увидел Лену. Та стояла возле кровати и кивала радостно. Я ей говорю тихо:

— У тебя прошла амнезия?

— Да, недавно. Я упала с кровати и все вспомнила.

— Слава богу! — радуюсь. — Надо было раньше упасть!

— И еще одна прекрасная новость: наш с тобой ребенок не умер!

— Как — не умер?!

— Медики его откачали, и теперь он живет в пробирке. Должен родиться через семь с половиной месяцев. Это девочка, Я хочу ее назвать Павлой.

Мы целуемся. Лена продолжает:

— Белая Оксана соборовала и причастила Катю, накормила бульоном из гадючьего сердца. Осложнения как рукой сняло. Паша-маленький тоже поправляется. И теперь они оба уезжают в Австралию.

— Почему в Австралию? — изумляюсь я.

— Потому что у Толстопальцева там дядя самых честных правил, когда не в шутку захворал, он завещание составил и все племяшке отписал. А был он — владелец заводов, газет, пароходов и миллиарда австралийских долларов. От такого стресса Толстопальцев с ходу завязал, и Катерина его простила. Тем более что Паша оказался все-таки не твоим.

— Неужели?

— Точно. Провели генетический анализ и доказали, что мальчик от Толстопальцева. Ты не рад?

— Честно говоря, я в шоке.

И тут же запустили рекламу: «Шок — это по-нашему!»

Жуткое подозрение появилось у меня в голове: Елкин! Уж не он ли все это напридумывал, чтобы телезрители не скучали? И когда Ванька появился в палате, напрямую спросил его об этом. Тот нахмурился и многозначительно покивал в сторону красного огонька включенной телекамеры:

— Не теперь!.. Не здесь!..

— Нет, теперь и здесь! — говорю и кидаю в бывшего одноклассника уткой-судном. Начинается драка. Я его душу. Он хрипит, но счастливо улыбается:

— Так! Еще! Сильней!.. Мощный эпизод… Рейтинг снова вырастет…

Это были его последние слова.

Нет, само собой, он остался жив. Елкины бессмертны. Подоспевшие доктора привели его в чувство. Рейтинг передачи действительно вырос, но я твердо решил из нес уйти. Что и заявил громогласно в прямом эфире.

Вместе с Леной проводили Катьку в Шереметьево-2. Паша-маленький обнимал Толстопальцева за шею и кричал, что тот — его папа. У меня на сердце царапались кошки. Катерина, прощаясь, отдала мне конверт. Я смотрю и вижу, что внутри находится банковский чек. Спрашиваю ее:

— Это что?

— Двадцать тысяч баксов. Чтобы ты и Лена вышли из елкинского проекта. Наш с Толстопальпсвым вам подарок. Пошалили и будет…

Я смущенно благодарю…

Ванька переживал, умолял пас остаться, обещал не придумывать больше никаких каверз. Мы стояли железно. Заплатили сумму, сняли с себя микрофоны и уехали. Патрик встретил нас дома радостным лаем…