Стою перед ним, как стукнутый, с инструментом в больной правой руке, и думаю: «Этот человек или сумасшедший, или вот вот сойдет с ума, или меня принимает за идиота».

И то, что задумал, стал воплощать, то есть хитрить.

— Это дело так не делается, дядя Герган. Надо увеличить дозу наркоза, иначе разрушишь дом криками…

— Давай!

— Что давать? Бутылка в твоих руках…

— И сколько еще надо?

— Чем больше, тем лучше.

Он поднял бутылку, взболтнул ее, измерил глазами содержимое и… глотнул, забыв подержать во рту.

— Ну, вот теперь легче пошла! Прямо эликсир! Браво твоему дяде! Ты не можешь попросить его выслать и мне бутылочку, а я смастерю в благодарность какую-нибудь мебельку? Ну, что скажешь — еще или довольно?

— Еще, еще! Надо довести себя до кондиции…

Он отпил еще три-четыре глотка, закачался на стуле, уронил бутылку и шлепнулся плашмя у стола. Я быстро поднял бутылку, чтобы не разлилась оставшаяся жидкость, сунул инструмент в ящик. И подумал: «Я достиг своего — напоил гостя!» Но в тот момент не сообразил — хорошо это или плохо. В это время отворилась дверь. Младший братец, просунувшись, удивленно спросил:

— Васька, кто этот человек? Почему он валяется на полу?

— Это не твое дело! — строго заметил я. — Беги обратно на поляну, пока мама не придет!

— Ты послушай — он же хрипит! Пьяный, что ли? У-у, как воняет ракией!

— Я что сказал? Иди играй и не приставай!

— Хочу есть! Дай чего-нибудь, а, Васька?

Я отрезал кусок хлеба, посолил с красным перцем, он схватил его и выкатился прочь. Ладно, с братом разобрался, а что делать с этим? Лежит пьяный и не шевелится, забыв про зуб и все на свете. Да, но это лишь видимость, вдруг встанет и начнет буянить… И тут я вспомнил о происхождении маминого чудо-инструмента. Во время Балканской войны (Болгария воевала с Турцией) мой дедушка служил санитаром в походном лазарете. Был там и зубной врач — австриец. Дедушка стал его помощником — держал руки пациентам, да и головы придерживал, к груди прижимал более буйствующих солдат, чтобы не мешали работе врача. Несколько месяцев он служил, подсматривая, как удаляют зубы. Таким образом, он научился, как делается это несложное, но и очень ответственное дело. Когда пришел день уволиться, австриец в знак благодарности подарил дедушке один инструмент на память. Так он и вернулся с ним в кармане домой. Мать была еще маленькой. Когда подросла, дедушке пришло в голову научить ее этому ремеслу. Сначала с боязнью, потом рука окрепла, и она стала рвать зубы всем, кто нуждался в этом. В городе тогда, бывало, редко встретишь зубного врача, а в селах — тем более. Потом мать вышла замуж за отца, переселилась в Пордим, где я спустя год появился на белый свет. Вот почему все стали звать ее зубным лекарем. Сколько людей мать спасла от зубной боли! Не сосчитать. Проходили годы, а тут сын сельского попа, окончив зубоврачебный институт, заделался врачом, и моя мать стала лишней, без прав, без диплома.

— О, вот и она! Ее голос во дворе!

— Ты почему не запер кур? До каких пор будут гулять во дворе? — упрекнула она, сбрасывая с плеча пустую торбу.

— Потому! У меня были дела поважнее!.. — виновато опустил я голову.

— Какие еще дела? Ты знаешь свои обязанности: заботиться о брате и готовиться к экзаменам.

— Мама, у нас гость. — И я рассказал всю историю с дядей Герганом. Как только увидела захмелевшего больного, стала причитать, по-женски ругаясь. Что делать с этим пьяным человеком, разлегшимся посередине комнаты? Пыталась разбудить его, но он лишь перевернулся на бок.

— Вынесем на улицу, чтобы тут не нагадил… Держи за ноги!

Убрали пьяного без особого труда — он был худощав: то ли оттого, что много пил, то ли оттого, что мало ел. Устроили рядом с домом, мать накинула на него старое одеяло.

— Пусть лежит здесь до утра, а как протрезвится, увидим, что с ним делать — зуб рвать или голову снимать. А ты, — повернулась она ко мне, — додумался: разве можно давать бутылку в руки пациенту, да такому пьянице? Он вылакал полбутылки, а это первак, помереть можно от такого количества! Что бы тогда мы делали? — упрекала она меня, а я моргал глазами, не зная, что ответить, как оправдаться, хотя я сам не виноват, по-моему, я поступил правильно, иначе (он угрожал мне) мог быть побитым… Вернувшись домой, мать занялась хозяйственными делами, сказав мне:

— Долой с моих глаз, пока не получил затрещину! Пойди за братом, чего он так поздно разгулялся — все дети уже дома. Я приготовлю ужин. Пошел!

Наверное, это уже было к утру, пропели первые петухи, слышу хриплый голос под открытым окном:

— Катерина, слышь, а? Ты — мать, ты — отец! Опять зуб заныл, да так, что хоть волком вой! Слышь, Катя, ликвидируй его, чтобы посветлело, а то вон какой мрак кругом! — Он спохватился. — Подожди, подожди, действительно, почему так темно? Я же пришел — было еще светло… Ну, и дела у меня, сдурел, что ли? Эй, Вася, мать вернулась с поля или мне померещилось?

Мать вскочила, зажгла свет, быстро надела платье и подошла к окну:

— Ты протрезвел, пьянчужка? Убить тебя мало! Напился, как свинья, в чужом доме! Ну-ка, мотай отсюда!

— Куда мотать, Катюша? Дерни зуб, а потом — убей, не возражаю, мне жить неохота при такой боли. Прошу как Богородицу.

— Герган, ты же ненабожный!

— Будь на моем месте — поверишь и в черта. Извини, прости, впусти, век не забуду, отблагодарю! Золота у меня нет, но золотых рук хватает… Будь человеком, хотя ты женщина, но какая женщина! Нет на селе равной тебе — зубодер! Да что там на селе, в округе не сыщешь, а то и во всей Болгарии. Я так высоко ценю тебя, что, будь моя воля, приставил бы — плечикам крылышки, чтобы ты летала и где надо зубы риала. Но сначала мой, черт бы его побрал!..

— Забормотал… Понесло, поехало… Ты что, не выспался на сухой земле? Иди, доспи, место твое еще никто не

— Нет, матушка! Я зачем тебя расхваливал? Чтобы ты

послала меня подальше? Или ты мне — зуб, или я тебе — дом… Брось спички, а то нечем поджечь!

— Ты что, с ума сошел?! Я тебе дам, поджигатель! Ну, входи, бог с тобой.

Быстрей ученого зубодера, ловчее профессора мать, съежившись в рассветной мгле, рванула коренной зуб дяди Гергана так, что он не успел опомниться. Сунула ему в рот тампон, смоченный ракией, у двери схватила за плечо:

— И больше не смей переступать мой порог! Понял? Ну, отвечай!..

Дядя Герган лишь кивал головой, прижимая платок к губам.

Через несколько дней, было уже к вечеру, мы с матерью поливали грядки перца, как из-за калитки послышался голос, а потом показался сам дядя Герган:

— Катерина, здравствуй, спасительница моя, и добрый вечер! Я принес тебе благодарность — подарок для детей, — и положил на землю два стула. — Дай Бог, чтобы они тоже пошли по твоему пути — стали суперзубными врачами. А то я просил Ваську до тебя дернуть зуб, но… Не получилось… Научится, я уверен! И еще многому научится, лишь бы хорошему, а то пошли люди — дрянь: одни от пьянства, другие от бедности, третьи от глупости. Дай бог, побольше людей, как ты, Катюша, и мир уцелеет!

Мир-то уцелел, но крайней мере, до сегодняшнего дня. А вот горемыка дядя Герган давно завязал с выпивкой — говорят, что на том свете «сухой закон». Но до того света он еще долгие годы навещал наш дом и после каждого вырванного зуба тащил стул, так что этой мебели стало у нас в пять раз больше, чем седалищ в нашей семье.

Я — болгарин, а друг мой Боря — с Урала, из Перьми. Готовились стать великими писателями, если не в ближайшее время, то хотя бы в обозримом будущем. Итак, наш рассказ о русской бане, которую мне довелось испытать на собственной шкуре.

Зима, снег по колено, жгучий холод сшибает воробья прямо на лету, даже ртуть в термометрах на реке Каме, слыхал, замерзла. И туман — снежной пелериной окутывает землю. Сунешь нос наружу, кажется, тут же превратишься в сосульку. Вот почему на улицах большого уральского города люди проявляются, как видения художника, и исчезают, растворенные его кистью. Так длилось почти неделю, пока погода не сжалилась, показав даже солнце над лесом. Но разве это солнце? Протяни руку к нему, так рука окоченеет.