Тот уже поставил ногу в стремя и обернулся:

— И разведчики, и агитаторы. Плохой ты будешь разведчик, если агитировать не умеешь. И плохой будет партизанский агитатор, если он позабудет о разведке.

Распрощались. По дороге наши бойцы делились впечатлениями. Я шел впереди и слышал за спиной высокий тенористый голос Камышанского:

— Вот это настоящие. Посмотреть приятно!.. И у них целая армия. Пушки есть, пулеметы есть. Как двинет такая махина!.. А что мы? Рассыпались человек по десять, и не видно нас…

— Стало быть, мы, по-твоему, не настоящие? — рассердился Дмитриев. — Да?.. Нет, вот мы-то как раз и есть настоящие. Партизаны должны просачиваться везде, партизаны должны быть неуловимыми. Что надо!..

Вступил в разговор Зубков.

— Ты со мной на операцию ходил? Не понравилось?

— Мне нравится с ветерком, — отвечал Камышанский, — с шумом, с гиком — вот как у Ковпака.

— Ну, так и уходи к ковпаковцам.

— А что? — сразу осекся Камышанский. — Нет, я у себя в отряде… я…

— Чего же ты болтаешь?

И, как всегда, Есенков спокойным и негромким голосом словно подводил итоги дискуссии.

— А по-моему, и те, и другие — партизаны, и те, и другие — настоящие. Все нужно. Плотник и столяр по-разному работают, а оба нужны. Так и у нас. Вот то-то и хорошо — что ни выдумай, как ни воюй, только бы побольше вреда принести фашистам. Они теперь и не знают, куда оборачиваться, где нас искать. Народ на выдумки хитер…

Я уже упоминал о Сазонове — командире отряда, высланного Батей на Украину. Отряд этот, базировавшийся около Олевска и «обслуживавший» крушениями железные дороги Сарны — Коростень и Сарны — Лунинец, был первой целью нашего пути. Вскоре после встречи с ковпаковцами — часам к десяти — перед нами замаячила на фоне серого ненастного неба тригонометрическая вышка, отмеченная на нашей карте. А вот и роща, в которой нас должны дожидаться… И уже ждут! В одинокой фигуре на опушке я узнаю Сазонова. И он узнает меня. Машет рукой. Идет навстречу.

— Товарищ комиссар!

— Здравствуй!.. Но никаких комиссаров. Теперь, вместо комиссара, дядя Петя.

Сазонов удивлен, и меня, даже несколько забавляет его удивление.

— Да, да. Комиссара нет. И другим скажи, кто меня знает.

— Это теперь дядя Петя!.. Это полковник Перевертайло!.. Комиссар в Белоруссии остался! — наперебой объясняют мои спутники, радостно здороваясь с Сазоновым. И когда мы добираемся до сазоновских бойцов и подвод, спрятанных в роще, он уже знает суть нашего замысла и зовет меня дядей Петей.

Сазонов — наш старый товарищ. Был младшим командиром в Чонгарской дивизии, потом — курсантом пулеметно-минометного училища, а к нам присоединился в марте 1942 года на Витебщине, партизанил там вместе с нами и вместе с нами пришел оттуда на Белое озеро. Назначенный командиром отряда, он оправдал наши ожидания. Отряд оказался активным и дисциплинированным. И сейчас я снова убедился в этом. Даже внешне — в каждом бойце, в общем виде лагеря, в отношении к крестьянам — чувствовалась рука неплохого командира…

Лагерь в лесу под Олевском был многолюден. Вернее, даже не лагерь, а лагеря, потому что невдалеке от сазоновских землянок приютились шалаши партизанского отряда Попова. О нем я слышал еще на Центральной базе. Отряд этот оперировал в южной части Пинской области, потом раскололся: половина его, во главе с военинженером Колесниковым, решила присоединиться к батинцам, к Сазонову, остальные, во главе с Поповым, хотели идти на восток, через фронт, на соединение с Красной Армией. Сазонов не мог самолично принять Колесникова и послал его на Центральную базу к Бате. Там мы встретились, и Батя попутно с остальными вопросами поручил мне разрешить этот вопрос. Колесников вернулся от Бати вместе с нами. А Попов со своими людьми все еще не двигался, все еще медлил. Должно быть, и его взяло сомнение: не остаться ли?

В первый же день, когда я беседовал с Сазоновым, в землянку зашел невысокий плотный партизан в обычном гражданском пиджаке и военной ушанке.

— Вот, — указал на него Сазонов, — он у Попова комиссаром.

Лицо вошедшего показалось мне знакомым.

— Где я вас видел? Как вас зовут?

— Поддубов.

Но мне эта фамилия ничего не сказала. Я слышал ее впервые и догадался, что она выдуманная, один из тех псевдонимов, к которым очень часто прибегали партизаны в целях конспирации. Я снова вгляделся, стараясь припомнить.

— Нет, вы мне Поддубовых не называйте, говорите настоящую.

Он немного покраснел.

— Корчев.

— Ага… Корчев. Это мне знакомо. Но где мы встречались?

— На сборах политсостава.

— Ну да, конечно. В Минске. Верно ведь?

— Верно. И в Бобруйске.

— Так… А теперь вы комиссаром у Попова?

— Да.

— Как же вы допустили раскол отряда?

Корчев смутился.

— Видите ли, партизанское дело — это добровольное дело. Силой не потянешь.

— Но бороться с врагом все-таки обязательно. Если уж объединились, надо подчиняться. В отряде должна быть не добровольность, а дисциплина. Партизанский отряд — это военный отряд.

— Я знаю. Теперь уж я знаю. Мы присмотрелись, как поставлено дело у Сазонова… А у нас почти половина отряда решила идти на соединение с Красной Армией. Они по-своему правы…

— Неверно!

— Я их не оправдываю. Но ведь, товарищ комиссар… товарищ дядя Петя, вы представляете себе, как тяжело тут будет без связи с Москвой… Сидим в лесу, а в деревнях — немцы. Со всех сторон. Облавы устраивают, как на зверей. Мы облав не боимся. Но ведь там, на Большой земле, и не знают про нас, считают, что мы погибли, пропали без вести. Мы это чувствуем. Трудно это выразить. Но одиночество какое-то, оторванность угнетают. И, по-моему, это играет очень большую роль. Поэтому и хотят идти через линию фронта.

— Нет, этого нельзя допускать. Надо налаживать работу здесь. Вот поговорим сейчас с Поповым…

Попов явился и с первых же слов произвел на меня благоприятное впечатление. Старший сержант, артиллерист, командовал огневым взводом, остался в окружении, но не прекратил борьбу. Судя по нашему разговору и по отзывам знавших его людей, волевой, дельный, инициативный парень. И люди в отряде неплохие. Но работа не ладится. Ненужная демократия, митинговщина, дисциплины нет, общее недовольство, в результате — текучесть личного состава и пассивность отряда в целом. Поэтому, должно быть, и решили идти на восток через линию фронта. От меня они ждали совета, вернее, даже решения. На меня смотрели, как на представителя центра. И я сказал:

— Оставайтесь здесь. Работайте с Сазоновым. Он вам поможет. Дисциплину наладите. Все дело в дисциплине.

Конечно, это говорилось не так просто и не так коротко. Пришлось убеждать и доказывать. Но дело было ясное — и командир и комиссар согласились. Однако Корчеву уже не хотелось оставаться в этом отряде, и, когда я стал собираться дальше, он попросил:

— Заберите меня с собой, дядя Петя.

— А как же отряд?

— Отряд останется у Сазонова. Справятся… А некоторых мы с собой захватим.

[стр. 294–295]

ишиас — болезнь, нередкая среди военных. Нога слушаться не хотела, и боль пронизывала ее сверху донизу на каждом шагу. Хорошо еще, что по этой дороге, вернее сказать, по этому бездорожью, волей-неволей приходилось идти с палкой, и я, тяжело опираясь на нее, закусив губу, заставлял себя двигаться, кажется, даже шагу не убавлял. Ребята несколько раз предлагали достать повозку или соорудить носилки, но я и слушать не хотел, только злился и отмахивался от разговоров. Поэтому и на привале после «гражданского лагеря» я сразу же улегся, выбрав местечко посуше и подложив плащ-палатку, и прикрыл глаза, будто бы задремал. А на самом деле я просто отдыхал и слушал.

Начал Есенков — все еще под впечатлением виденного и слышанного:

— Вот я тридцать два года прожил, вчера сравнялось — вчера у меня день рождения был. Много приходилось видеть всякого, но только сейчас я начал по-настоящему женщину уважать.