И советские люди не мирились, не могли примириться с врагом. Местные жители, военнослужащие, оказавшиеся в окружении, партийные и советские работники, специально оставленные для этой цели, организовывали почти в каждом районе вооруженные группы. Так было и на берегу Лукомльского озера. Еще не доходя до него, мы услыхали, что в деревне Симоновичи стоит партизанский отряд.

На закате погожего июльского дня подошли к озеру. Направо от лесной дороги побежала тропинка, и мы, свернув на нее, увидели впереди ясную, веселую синеву. Тропинка пошла под уклон, темные суровые дубы расступились, открывая неожиданный после лесной тесноты широкий горизонт. Озеро было неспокойно: свежий западный ветер вспенивал его белыми барашками, которые возникали, исчезали и снова возникали, убегая к далекому противоположному берегу. А там, подернутые легкой дымкой, лежали покатые холмы, темнели домики каких-то селений и четким силуэтом маячила тригонометрическая вышка.

Вдоль тропинки, почти до самого берега, шли кусты орешника, за ними виднелась полоска песку, а чуть севернее начиналась деревня. Хаты и огороды протянулись почти параллельно берегу, дальше — опять подъем, пестрые прямоугольники засеянных полей и опять селение: верхушка колокольни торчала над кудрявыми кронами деревьев. Несколько ближе, на мыске, выдвинувшемся в озеро, выглядывал из зелени сада двухэтажный кирпичный дом. Против первой деревни — островок с густыми зарослями тальника и тонкими березками.

— Это курорт, — сказал Куликов, оглядываясь кругом.

И верно: после тяжелых переходов, неожиданных стычек с немцами, после постоянной настороженности — курортной тишиной пахнуло на нас от этой картины. Дымок курился над хатами. Рыбачья бригада закидывала в воду большой пятидесятиметровый невод. Но сознание того, что враг недалеко, может быть рядом, в соседних деревнях, стало еще острее на фоне этого кажущегося спокойствия.

Рыбаки встретили нас приветливо, как и всегда встречали своих защитников русские люди на оккупированной врагом земле. Они поделились с нами уловом, наши ребята помогли им вытягивать невод. Разложили костер, Сураев взялся варить в ведрах уху.

— Это Симоновичи? — спросил я у одного из рыбаков, хотя мы сегодня подробно разузнали обо всем у лесника.

— Симоновичи.

— А там на горе?

— Деревня Гурец.

— Так и называется?

— Так и называется.

— А это что? — и я указал на зеленый мысок с кирпичным домом.

— Рыбхоз. Раньше тут усадьба была.

— Ну и что же, этот Рыбхоз не работает? Уничтожен?

— Нет, управляющий ушел, а снасти есть. Ловят еще понемногу.

— Для немцев ловят?

— Нет, для себя.

— Немцы бы и хотели рыбки, да не дается она им, — усмехнулся молодой рыбак.

— Дело, товарищи, в том, — объяснил другой, постарше, — что в Рыбхоз приезжали какие-то… Ну, я не знаю, представители ихние, что ли? Мы так поняли, что это и есть капиталист и с ним, должно быть, управляющий. Ну, и конечно, охрана. Привозил их уполномоченный из Холопиничей, от коменданта. Ходили, осматривали, любовались. Уехали, а управляющий задержался. Все выспрашивал да записывал. Рабочих вызывал, тоже всех переписал, словно мы у него крепостные. А потом, когда поехал, наши хлопцы его и прикончили.

— Крестьяне прикончили?

— Нет, тут у нас военные стоят, командиром у них Василий Иванович. — Рыбак не назвал фамилию Василия Ивановича. Видимо, его не зовут здесь иначе.

Оставив группу отдыхать на берегу, я с двумя рыбаками отправился в деревню. На окраине, около огородов, несколько человек варили что-то в большом котле, взятом, наверное, на колхозной ферме. Они были в красноармейских гимнастерках, но без ремней, без пилоток и босиком.

— Вы местные? — спросил я, подходя к ним.

— Нет, мы из окружения. Военные.

— Какой части?

И мы разговорились.

Вскоре к костру подошел командир этой группы лейтенант Василий Иванович Нелюбов.

В этом молодом офицере, невысоком, но коренастом и крепко сложенном, бросались в глаза необычайная подвижность и энергия, резкость и быстрота разговора. Темно-русые волосы, зачесанные назад, слегка кучерявились сбоку, голубые глаза глядели открыто и смело. Несмотря на резкость тона, он сразу располагал к себе, и вполне естественным казалось, что этот энергичный и волевой человек, настоящий советский патриот, стал душою одного из первых партизанских отрядов Белоруссии.

Василий Иванович рассказал мне о своей работе, о первых стычках с немцами, главным образом с теми проводниками гитлеровского «нового порядка», который уже начинали насаждать фашисты. Тут же у костра он познакомил меня с другим офицером его отряда младшим лейтенантом Немовым. Немов был тоже молод, но, в противоположность Нелюбову, нетороплив и спокоен. Говорил не быстро и не сразу, как бы обдумывая каждое слово. Чувствовалась в нем большая внутренняя дисциплина и требовательность к себе и к другим. Москвич по происхождению, коммунист, он, видимо, был образцовым офицером. Взвод его, выходивший с боями из окружения, целиком влился в Гурецкий отряд, но и в партизанском отряде сохранил свою цельность, продолжая оставаться взводом регулярной Красной Армии. Немовские бойцы отличались своей выдержанностью и дисциплинированностью.

Наша группа объединилась с отрядом Нелюбова, насчитывавшим к тому времени несколько десятков человек. Нелюбов стал командиром объединенного отряда, я — комиссаром.

Сейчас, когда вспоминаешь эти первые недели нашей борьбы, многое кажется странным и даже наивным. Но ведь тогда мы только что вступали в партизанскую войну с врагом, вступали безо всякого опыта, без подготовки.

Мы совсем открыто занимали две деревни, расположенные рядом, — Гурец и Симоновичи, составляя как бы советский гарнизон на территории, занятой немцами.

На колокольне гурецкой церкви установили пулемет и устроили наблюдательный пункт, хотя, по правде сказать, обзор оттуда был невелик: леса, подступившие близко к деревне, стеной закрывали горизонт. Хозяйничал на этом наблюдательном пункте на колокольне боец Литвяков из взвода Немова.

Мы вырыли окопы, регулярно выставляли караулы, заняв, как обычная воинская часть, круговую оборону. В гурецкой школе расположился штаб. Может быть, это слово покажется слишком громким — ведь в отряде на первых порах было только 150 человек, — но отсюда исходило руководство смелыми налетами и борьбой с фашистами на 60 километров вокруг.

Ясным июльским утром — чуть только начало рассветать — прибежал в штаб Сашка Матрос из сторожевого охранения.

— Товарищ командир, там хлопцы на окраине задержали одного. Брешет, как собака, а сам глазами так и шныряет.

— Ну что же, ведите сюда, — ответил я, — мы с ним потолкуем.

Привел широкоплечего парня в красноармейской форме с плащ-палаткой, переброшенной через плечо. Он не стал дожидаться, пока его спросят, а сразу же, переступив порог и вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Старший лейтенант Щербина. Прислан по спецзаданию для работы в тылу.

Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга. Может быть, мои товарищи и недоверчиво отнеслись к задержанному, но мне этот парень понравился сразу. И вовсе он не шнырял глазами: лицо у него было открытое, смелое и взгляд прямой.

Тишину нарушил Нелюбов.

— Говоришь, прислан для работы, так почему же ты не работаешь? Где твои люди?

Щербина замялся.

— Люди?.. Нет у меня людей. Погибли мои люди. Вот теперь я и пришел до вас.

И он виновато улыбнулся.

— Садитесь, рассказывайте.

Из его слов мы узнали, что три человека, переброшенных вместе с ним через линию фронта, погибли в первой же стычке с немцами, и он некоторое время скитался, ища встречи с партизанами. Около Полоцка, где он служил прежде и где у него были верные люди, он собрал и сумел спрятать оружие и боеприпасы, рассчитывая, что они пригодятся или ему, если он сам сорганизует группу, или партизанам, если он их встретит.