— Да гетого проклятого Гитлера!.. Вон якое ён мыло выробляе.

Тамуров присмотрелся и неожиданно рассмеялся:

— Да разве, бабушка, это мыло? Да ты на нем можешь взорваться!

Оказалось, что старуха нашла где-то целый ящик немецкого толу и приняла его за мыло. Тамуров объяснил ей, что это за мыло, и в виде доказательства даже взорвал четырехсотграммовую шашку. Бабушка испугалась.

— Ой, якое ёно страшное!

И с удовольствием отдала партизанам весь ящик с толом.

Пять дней промелькнули незаметно в подготовке к походу, в изучении и обучении людей. Тридцать первого июля Батя опять пришел к Белому озеру — проводить выступавшие отряды. Побеседовал с бойцами, пожелал удачи. После обеда, когда солнце начало клониться к западу, отряды двинулись: я и Цыганов — на запад, Садовский — на восток, Сазонов — на юг, Перевышко — на юго-запад. На Белом озере, в новом «Военкомате», остался небольшой отряд под командой Александрова да еще отдельная группа — я уже упоминал о ней, — в которые входили люди, не включенные в боевые отряды, не вполне проверенные. Она представляла собой нечто вроде резерва, и состав ее постоянно менялся: проверенные уходили на боевую работу, а на место их приходили новые.

Шли мы почти сплошными безлюдными лесами и болотами. Скрываться здесь незачем, можно идти и ночью и днем, и, пользуясь этим, делали по 50–60 километров в сутки. Мы торопились. Обстановка на фронте складывалась трудная: немцы рвались к Волге. Там начались упорные бои. Как можно скорее надо добраться до места и бросить своих подрывников на важнейшие немецкие коммуникации.

Мы торопились. А Каплун — старый кавалерист — не привык к большим пешим переходам. А может быть и сапоги подвели. Степан Павлович растер и побил ноги. Едва дотягивал до привала. Но не унывал и сам посмеивался над своими ногами. Как-то, глядя на отдыхающих и переобувающихся бойцов, он сказал:

— У интендантов в эн-зэ все есть: и портянки, и консервы, и сапоги. А вот ног нет. А как бы это хорошо для партизан: дошел до привала — ноги не идут, отвинтил их — и в мешок, а из мешка достал другую пару, привинтил и пошел.

Слушая эту невеселую шутку, я невольно вспомнил странные на первый взгляд, но глубоко верные слова Суворова: «Победа зависит от ног, а руки — только орудие победы». Как это оправдывается в нашей партизанской обстановке, особенно — у подрывников!.

Проводником нашим был Николай Велько из отряда Каплуна. Уроженец деревни Борки, расположенной недалеко от Выгоновского озера, он великолепно знал и места, и людей и уверенно вел нас лесом по каким-то ему одному известным приметам. Он безошибочно находил броды на многочисленных мелких притоках Припяти. А там, где идти вброд было нельзя, нас опять выручали водные лыжи.

Необозримо широко раскинулись чащи западного Полесья. Когда-то — и не очень давно — ими владели князья Радзивиллы, самые знатные и самые богатые помещики Польши. Они приказали проложить по зыбкой почве между болот и озер узкие и длинные бревенчатые кладки — прямо в безлюдные трущобы. Делалось это не ради людской пользы, а ради своей хозяйской забавы: иногда князья или их именитые гости наезжали сюда на охоту. Велько в то время сам работал на этих кладках: валил сосны, обрубал сучья, ворочал тяжелые стволы. Теперь он вел нас по своим дорогам. А вокруг нетронутые громады смешанных лесов чередовались с обширными болотами, покрытыми мхами, высокими тростниками или совсем открытыми, где стоячая вода затягивается по краю зеленой ряской… Местами эти мокрые пустыни прорезали осушительные каналы и канавы, тянувшиеся иногда на десять и более километров. Попадались сухие луга с такой пышной и высокой травой, что люди совершенно исчезали за ее непроницаемой стеной. Населения здесь мало, но зато зверья было много, и не раз мы видели громадного лося, выходящего навстречу нам к водопою, не раз в густом малиннике сталкивались с диким кабаном, бредущим напролом через чащу кустарника.

Такие же дикие и прекрасные места окружали Выгоновское озеро и нашу новую базу, расположенную в нескольких километрах к северо-востоку. Местом для лагеря выбрали урочище Заболотье — сухой островок, покрытый высоким лесом и отрезанный от всего мира широким кольцом болот. Единственная кладка вела сюда от деревни Борки и дальше выходила на Хатыничи. На север от островка с большим трудом можно было добраться до Новеселок.

Пятого августа, в первый день нашего пребывания в Заболотье, оборудовали лагерь: поставили шалаши из жердей, устроили навес для кухни, а рядом — несколько столов и скамеек: это была столовая. На краю островка, по направлению к Боркам, сделали наблюдательный пункт: помост между вершинами четырех высоких деревьев и лестницу на него. И, конечно, вырыли колодец. В болотах, где так много воды, всегда испытываешь трудности с питьевой водой. Приходится выбирать местечко повыше, посуше и докапываться до грунтовых вод — да так, чтобы болотная вода не попадала в колодец.

В этот день первые четыре группы вышли на задания, а еще через день лейтенант Гусев открыл наш счет на новом месте. Группа его целиком состояла из «новичков», включая-самого командира, и только в качестве инструктора сопровождал их опытный подрывник Тамуров.

От одного из железнодорожников станции Буды они узнали, что там стоит большой эшелон с танками. Эшелон готов к отправке, но, прежде чем направить его дальше, фашисты хотят проверить линию, пустив по ней пробный поезд с лесоматериалами.

Партизаны залегли в удобном местечке около насыпи и спокойно смотрели, как громыхают мимо них старенький паровоз и восемь платформ с толстыми сосновыми бревнами. Но не успел еще огонек последнего вагона скрыться за поворотом, как Гусев подполз к полотну. Он обязательно хотел своими руками поставить эту мину. Тамуров следил за всеми его движениями и одобрительно приговаривал:

— Так… так… ну…. так.

Отползли в кусты. Ждать пришлось недолго. Когда загрохотал второй поезд, Тамуров протянул было руку к веревке, но Гусев предупредил:

— Нет, я сам.

Нервничая, он шептал Тамурову:

— Генка, а что, если веревка оборвется? Или взрыватель не сработает? Знаешь, у меня даже в горле пересохло.

— А вы поменьше волнуйтесь, товарищ лейтенант, — отвечал тот, строгим официальным «вы» подчеркивая свое спокойствие. — Все правильно. Как часы.

Поезд приближался.

— Пора!

Гусев дернул веревку, когда передние колеса паровоза были над миной. Сразу — облако дыма и пыли. Тяжелый удар. Паровоз свалился под насыпь. Платформы сталкивались, опрокидывались вместе с танками, падали в кусты и в болото по ту сторону полотна. Вся группа — ведь это был ее первый взрыв! — не могла оторваться от зрелища. И только Тамуров будничным голосом, едва слышным сквозь скрежет и лязг металла, сказал:

— Вот и все. Пошли.

Конечно, и он волновался, и он торжествовал сейчас победу, но считал ниже своего достоинства показывать это.

В лесу, в нескольких километрах от линии, на первом привале командир группы должен был подвести итоги операции. Но Гусев прежде всего обернулся к Тамурову:

— Ну… дай руку! Вот уж спасибо за твои уроки! Своими глазами вижу, что и один в поле воин.

А потом, погрозив кулаком далекому своему врагу, крикнул в пустоту леса:

— Что, гады? Дадим мы вам новый порядок! Будете помнить!..

Так сдавали экзамен новички. Правда, один взрыв не дает еще большого опыта. Молодых подрывников снова и снова приходилось посылать на операции с инструктором, приучая каждого к быстроте и точности движений. Но важно было то, что и на одном взрыве они собственными глазами видели разрушительную силу своего нового оружия, убеждались в его могуществе. Этой убежденности некоторым как раз и не хватало. Вспоминается интересный спор.

— Это такое средство! — горячился Тамуров и повторял слова Гусева: — Со взрывчаткой и один в поле воин. Нет теперь старой пословицы.

— Одному нельзя, — возражали ему. — Да и вообще это — не настоящее средство. Пушки, самолеты, танки — вот это так! А что пять человек с толом? Тут много не навоюешь.