На другой день подморозило, полетел пушистый и легкий снежок. А мы снова брели по этому звериному бездорожью, и снова Нешково было от нас отрезано цепью непроходимых болот. Даже троп никаких не было, только следы медведей да лосей. Наконец, потеряв всякую надежду пройти прямиком, мы повернули обратно и, проплутав до вечера, выбрались на довольно широкую лесную дорогу. Видно было, что колхозники возили здесь сено. Значит, деревня недалеко. В сумерках мы узнавали знакомые места: поляну, по которой не раз проходили, ручеек, начинающийся в соседнем болоте. Километра три осталось до Стайска. Но мы знали, что почти все селения вокруг заняты карателями.
В темноте подошли к деревне. Сначала огоньки весело замигали нам навстречу и донёсся нестройный гул деревенской улицы. Потом потянуло дымом, жильем и, кажется, даже чем-то жареным.
— Драченики пекут, — сказал кто-то, глотая голодную слюну.
— Как раз для тебя, — зло ответил другой голос.
А мы уже были недалеко от околицы. Звуки становились яснее, вскоре отчетливо послышался характерный гортанный немецкий говор.
— Слышишь? Вот тебе и драченики.
Невольно замедлили шаг.
— Ну что же?
— Выбивать будем!
Я понимал, что здесь может оказаться и рота, и даже батальон немцев, а нас всего-навсего два десятка человек. Но огоньки так звали к себе, а мы так устали, замерзли, были так голодны!..
— Выбивать будем!
И чтобы не медлить, чтобы сомнение или робость не успели закрасться в души бойцов, крикнул пулеметчикам:
— Аминев, давай направо!.. А ты, Кузяев, слева будешь!
Обернулся к остальным:
— В цепь! Приготовить гранаты! Огонь!..
Затрещали пулеметы и автоматы, разорвалось несколько гранат, и мы ворвались в деревню. Стреляли наугад, но бой длился ровно столько времени, сколько потребовалось фашистам, чтобы собраться и бегом вырваться с противоположного конца деревни на большак.
Теперь мы сумеем отдохнуть и наскоро перекусить, А может быть, и просушиться успеем, но это только в том случае, если гитлеровцы, которых мы прогнали отсюда, не воротятся обратно с большими силами.
— Перевышко, организуй охранение. Остальные — по хатам! Поесть и привести себя в порядок.
Местные жители не только накормили нас и дали нам обогреться, но и помогли нести караул в эту ночь.
Мы с Черкасовым и Перевышко зашли в одну хату.
Вся семья была в сборе: отец, мать, две девушки и маленький мальчуган. Топилась печь. Варилась картошка. Было тепло. Но больше всего нас обрадовала приветливость хозяев.
— Садитесь, садитесь, родные, грейтесь. Кушать хотите?
— Не только хотим, а прямо еле-еле дышим!
И вот уже на столе появился целый чугун горячей картошки, глечик молока, буханка хлеба. Если бы мне сказали раньше, что я могу столько съесть, я бы не поверил. Но хозяева не удивлялись, и старуха все потчевала:
— Кушайте, соколики!.. Вон как оголодали! Мученики вы наши, страдальцы!..
Насытившись, Перевышко пошел проверить караулы. А мы с Черкасовым разделись и в чем мать родила залезли на горячую печку. Оставаться в мокрой одежде мы не могли, хотя положение группы было довольно рискованное. Нам уже рассказали, что вчера отряд немцев пошел из Стайска в Терешки, а гитлеровцы, которых мы выбили из деревни, бросились к Лепелю. Вдруг те или другие вернутся, чем черт не шутит?..
Перевышко вернулся, взглянул на нас, и веселые искорки заиграли у него в глазах. Но он доложил, как полагается, что караулы в порядке, и уж только после этого разразился смехом.
— Хоть бы одеялами прикрылись… И главное, гранаты перед собой разложили… Вы что же думаете, что вам так и придется без штанов воевать?
— Может случиться, — ответил Черкасов, стараясь сохранить серьезность, — всякое бывает.
— Да вы, товарищ капитан, одним своим видом любого испугаете. Зачем вам гранаты?
А сам смеется. И мы не выдержали.
— Уйди, артист! — крикнул сквозь смех Черкасов.
— Нет, лучше раздевайся, — сказал я, — и полезай к нам, Тебе тоже надо обсушиться и отдохнуть.
Когда Перевышко присоединился к нам, Черкасов уже серьезным тоном рассказал:
— Ничего смешного: надо будет — и голый пойдешь. В гражданскую войну, помню, на польском фронте, целым эскадроном наши купались. Лошадей-то надо мыть, самим-то надо мыться?.. А тут как раз налетели белополяки. Одеваться некогда. Командир эскадрона командует: «По коням!» Шашки к бою — и айда! — в чем мать родила. Разбили поляков, потом вернулись одеваться. Ничего, силы не убыло оттого, что голые…
Колхозники вместе с нашими бойцами держали караулы по всей деревне. Стоял караул и на большаке. Наш гостеприимный хозяин, пока мы сушились, тоже дежурил на улице.
Отдохнули. Беспокойный Перевышко успел обегать деревню и у бывшего сторожа сельмага достал нам по пачке махорки.
— Закурим, товарищ комиссар!.. Все в порядке!
Я вспомнил, как шел он вчера: мрачный, согнувшийся. Теперь его было не узнать.
— Да, все в порядке. Пора двигаться.
Пели третьи петухи, было три или четыре часа утра, когда мы, поблагодарив хозяев, вышли из хаты. Весело перекликаясь, собирались наши партизаны. Их тоже нельзя было узнать.
— Все в сборе?.. Пошли!
И вовремя. Вскоре, когда мы уже были на проселочной дороге, с противоположной окраины села раздались выстрелы: фашисты вернулись. Вступать с ними в перестрелку мы, конечно, не стали, но и они не могли преследовать нас в темноте по лесной дороге.
Часам к двенадцати двадцать девятого октября явились мы на базу. Батя посмеялся над нами и пожурил нас:
— Такие взрослые дяди — и заблудились. Сразу видно, что не знаете леса. Разве можно такими болотами ходить напрямик?.. Ну, вперед будете умнее.
Нам даже отдохнуть не удалось как следует после этого приключения. Вокруг отряда стягивалось кольцо немецких карателей. Целый полк, двигавшийся к фронту, брошен был против нас. В Стайске, Велевщине, Островах, в Замошье, в Стаичевке, в Черной Лозе — везде были фашисты. Тридцатого октября, рано утром, еще затемно, они начали наступление на Нешково. Но отряда там уже не было: дня за два до этого он перебрался в новый лесной лагерь.
О наступлении немцев мы знали заранее от местного населения и подготовились к нему. Черкасов с группой партизан был выслан от лагеря к Нешкову по лесной дороге, а я с двумя взводами получил приказание сделать засаду около дороги Терешки — Нешково, там, где выходит на нее тропа из нашего лагеря.
Мы окопались и залегли на высотке. Ждать пришлось недолго. Часов в пять показалась первая группа гитлеровцев. Шли тихо, только слышалось шарканье ног да негромкое позвякиванье оружия. Зная, что это — головная походная застава, я приказал пропустить ее и послал к Бате связного, чтобы сообщить о начале наступления врага. Через некоторое время прошла еще колонна — более двухсот фашистов. Мы ее тоже не тронули, ожидая главные силы. Наконец в предутренней тишине послышался стук колес и храп лошадей… Ближе… Ближе… Поравнялись с нами… Пора! Пропустив голову колонны, я скомандовал:
— Огонь!
Разом заговорили все наши пулеметы и автоматы. Фашисты сначала растерялись, смешались, отхлынули, но потом, отступив немного и заняв удобную позицию на другой стороне дороги, открыли ответный огонь. В глубине леса начали рваться мины.
Мы выполнили то, что нам было поручено, и начали отходить. Здесь не обошлось без комического эпизода. Некоторые необстрелянные бойцы из пополнения поторопились отступить раньше других, а надо было переходить болото, неглубокое, но вязкое. И вот, выбираясь из болота на другую сторону, я увидел белобрысого парня, который сидел на пенечке в одном сапоге, подняв босую грязную ногу, и кричал кому-то из наших ребят:
— Эх, вы и трусы! А еще партизанами называетесь! Шли после меня — нет, чтобы мой сапог подобрать!
В лагерь возвратились без потерь. Со стороны Нешкова слышна была перестрелка. Это Черкасов встретился с головным отрядом карателей. Часам к одиннадцати вернулся и он. Зная, что враги не оставят нас в покое, мы все же рассчитывали продержаться на своей базе до ночи, а потом под покровом темноты выбраться из окружения. Но уже к двум часам немцы нащупали нашу партизанскую тропу и вступили в бой со взводом Перевышко, который стоял в заставе. А потом и со стороны Нешкова, и с другой стороны, с северо-востока, фашисты ворвались в лес, очевидно рассчитывая взять нас в клещи.
