На пролив и тундру опускалась холодная ночь.

Опьяневшие чукчи шумно брели к яранге Эттоя пить полученный Тымкаром спирт. У палатки проспекторов стало тихо.

Ночью Уэном был необычайно шумен. А на заре, когда все заснули, Тымкар выбрал якорь, и «Морской волк», разрезая тонкую пленку молодого льда, покинул чукотские берега.

Еще на борту «Морского волка» настроение Тымкара начало падать. Возможно, была тому причиной головная боль от выпитого спирта, но во всяком случае мысли об оставленных стариках, о Кайпэ делали его грустным. Даже сознание, что он приобрел винчестер, не могло приободрить его, хотя ружье, по расчетам Тымкара, открывало ему путь к Кайпэ.

Угрюмый, с воспаленными глазами, уже вторые сутки стоял он у штурвала.

Хозяин лишь изредка показывался из каюты. Проходил по палубе и скрывался вновь.

Тымкар крепился. Впереди уже видно это огромное стойбище американцев — город Ном, родившийся за последние два-три года на месте дикой и безмолвной тундры.

К полудню, на подходе к рейду, капитан, наконец, сам стал за руль.

Рейд открытый. Но для разгрузки кораблей в непогоду опущен в море длинный бетонный вал с железной башней посередине. К ней по подвесной канатной дороге сейчас ползла одинокая платформа от такой же башни на берегу.

Огражденный лесом мачт, берег выглядел беспорядочной ярмаркой, где наспех разбиты бесчисленные палатки, украшенные разноцветными флагами наций. А среди них в два ряда вытянулись вперемешку домишки-курятники, сараи, склады из оцинкованного железа, неуклюжие дома с мансардами, фанерные убежища от непогоды.

Казалось, что берег шевелился: так много там копошилось людей. Однако, видно, никто из них, думал Тымкар, не может выбраться из этого непонятного стойбища. Но вот он заметил, что какое-то черное чудовище, изрыгая искры и дым, с ревом и грохотом бросилось назад по своему старому следу из этого скопища палаток, складов, перевернутых лодок, флагов, инструментов, грузов, брезентовых шлангов, золотопромывочных люлек, разбросанных на изрытой, изувеченной земле. Тымкар приметил дорогу, по которой вырвалось к морю непонятное и страшное чудовище.

Резкие свистки паровозов — черных чудовищ, передвигающихся без помощи собак, тяжелые вздохи подъемных кранов, экскаваторов и драг, скрежет и лязганье металла, толкотня, шум и гул людских голосов, волны доносящейся из салунов музыки — все это пугало Тымкара, как наваждение, но и влекло к себе, как все неизвестное. И достаточно было «Морскому волку» ошвартоваться, как вслед за хозяином юноша сошел на берег и, всех сторонясь, озираясь, направился в непонятное стойбище.

Шапка его свалилась за спину, повисла на ремешке, завязанном вокруг шеи. Тымкар рассматривал все: невиданные строения и наряды женщин, лошадей, которых принимал за уродливых — без рогов — оленей, дощатые мостовые и нарты на колесах… Как все это страшно и смешно!

У причала и на единственной улице — Фронт-стрит — бурлила пестрая толпа. Американцы и шведы, норвежцы и англичане, японцы, эскимосы, алеуты, индейцы наполняли галдящий город.

Игорные палатки и аптеки, конторы и гостиницы, похожие на сараи, шантаны и бары, телеграф и масонский клуб, больницы и молельни, лавки и магазины с обеих сторон обступили Фронт-стрит, непрерывно поглощая и выплевывая из-под вывесок разноязычную толпу.

Город? Скорее всего это напоминало бестолковую ярмарку — грязную, захламленную, задавленную пестрыми вывесками, которые кричали, смеялись, уговаривали, соблазняли… Люди ходили сосредоточенные, подслушивали, что говорят другие, без конца бегали на телеграф, без конца заключали сделки. Казалось, достаточно какого-то сигнала, и вся эта масса свернет палатки, разберет склады и, обгоняя друг друга, бросится на новое место…

Вначале робко, а потом все смелее и смелее входил Тымкар в этот новый для него мир. Без стука, не спрашивая разрешения, как будто приходя к своим односельчанам-чукчам, он открывал двери несуразных яранг и так же удивленно и молча глядел на людей, как и они на него. В лоснящихся штанах и торбасах из тюленьих шкур, в коричневой кухлянке из шкур молодого оленя, черноволосый, черноглазый — таким он появлялся на порогах жилищ, салунов, почты, золотоскупок. Кое-где с ним заговаривали, предполагая в нем удачливого золотоискателя, в других домах указывали на дверь, в третьих, не стесняясь, смеялись над его первобытной одеждой и растерянностью в черных глазах. Пестро одетая блондинка заметила на улице своему спутнику:

— Смотрите, Роузен, какой чудесный индеец. Ресницы, нос, фигура… А как он гордо несет голову! Только почему в его шапке нет перьев?

Начинало смеркаться, когда усталый, пресыщенный впечатлениями юноша возвращался к морю. Вдруг на улице снова стало светло, как днем: зажгли газовые фонари. Тымкар вздрогнул, поднял голову, его отшатнуло в сторону, на лице отразился испуг.

Но тут кто-то бесцеремонно толкнул его, он ткнулся спиной в дверь, едва не свалился, когда она открылась, и оказался внутри большого сарая, где бесновалась толпа раскрасневшихся мужчин и женщин. Схватив друг друга за руки, в табачном дыму, они топтались парами почти на месте под грохот огромного бубна и рычащих, как звери, труб.

Не успел Тымкар осмотреться, как две девицы бросились к нему. Одна из них — красногубая, в коротком платье цвета пламени и в таких же чулках — отшвырнула другую, схватила его за руки и потащила к столу. В следующую минуту она уже протягивала ему кружку спирта, сидя у него на коленях. Однако через четверть часа, когда выяснилось, что золоту у него нет, двое солдат под свист и смех веселящихся вытолкнули его на улицу.

Ничего не понимая, оглушенный спиртом, мрачный, Тымкар заспешил к шхунам, быть может, ему удастся сейчас же вернуться домой, в Уэном.

На шхунах с трудом понимали его жесты и слова, смеялись, кричали:

— Ноу!

— Сан-Франциско.

— Шанхай.

— Мексико.

Так дошел Тымкар до места стоянки «Морского волка».

— Где шлялся? — с руганью набросился на него чернобородый. — Кто разрешил сходить на землю? — он кричал на него так, будто был богатым оленеводом, а Тымкар — его пастухом… Капитан-купец назвал его по-чукотски бродягой, грязным и вонючим чертом и еще хуже.

Ошарашенный юноша молчал. Он не понимал, почему в этом стойбище такие странные люди: то зовут, то выгоняют, то ругают неизвестно за что. Что плохого сделал он капитану? Ведь он довел его шхуну, более суток не отходил от штурвала. Он ничего плохого не делал.

— Что таращишь глаза? Пошел на борт! — орал хозяин уже по-английски, и Тымкар, конечно, не мог его понять.

Янки схватил его за плечо и начал подталкивать к трапу.

Резким движением всего корпуса Тымкар высвободился, но тут же ощутил удар по голове. Сжав кулаки, он начал подступать к обидчику — огромному, чернобородому, в высоких болотных сапогах.

— Винчестер! — прохрипел хозяин и отступил к трапу.

Все больше краснея, слегка приподняв сильные руки, Тымкар в нерешительности остановился. На мгновение ему показалось, что купец звал его на шхуну, чтобы отдать ему обещанный второй винчестер, и теперь велел принести ружье, но яростный вид янки говорил совсем о другом. Злобная усмешка змеилась на плотно стиснутых губах.

— Я вымуштрую тебя, дикий щенок! — отступая все дальше, пробормотал капитан.

Еще днем он продал Тымкара своему приятелю Биллу Бизнеру, шхуна которого стояла вдали от берега. В ее трюмах уже томилось около двадцати закованных в кандалы мужчин и женщин: всех их ожидало вечное рабство в южных штатах.

Каждый год после торгового рейса к берегам Азии капитан «Китти» наполнял трюмы живым товаром и продавал его там, где знали ему цену. Пленниками мистера Бизнера неизменно оказывались и возвращающиеся домой золотоискатели, и нанявшиеся в его команду матросы, и люди, купленные, как Тымкар, и гуляки, которых удавалось заманить на борт, и пьяные, подобранные у шантанов.

Моторист бежал с винчестером.