Кони-Айленд, Бродвей… Вот где он был усыплен мечтой о богатстве и окончательно отравлен жаждой золота.

Сколько фантастических планов зрело уже тогда в его юной голове! Одно время он задумал разбогатеть в Аргентине, но у него не нашлось трех долларов на проезд. Потом решил жениться на дочери владельца чикагской скотобойни, но ему не удалось познакомиться с ней. Наконец, он помчался на Аляску, туда, где можно было стать миллионером в один день, — однако он опоздал захватить ценный участок.

И вот уже двадцать лет он гоняется за призраком богатства, едва замечая, как проходит жизнь. Он уверовал в возможность разбогатеть и, как фанатик, отдал жизнь этому призраку.

…Упрямо наклонив голову, Ройс шел по безлюдной тундре. Ноги то и дело продавливали тонкую пленку льда между кочками. Ройс почти ни о чем не думал: мозг его так же устал, как и тело. Он только старался убедить себя, что встретит кочевников, дойдет до «Золотого ущелья», найдет там золото.

Да почему бы этому и не случиться! Разве мало кочует по тундре оленеводов? Или не стало больше золота в земле? И разве так уже много лет Ройсу? Ведь жить ему предсказано долго…

Уже совсем темнело, когда норвежец заметил бегущего по тундре человека.

Тот тоже увидел его, остановился: Ройс двинулся к нему навстречу.

Кутыкай сделал шаг назад. Он лишь сейчас убедился, что это таньг, хотя и одетый, как чукча. Откуда мог взяться этот таньг здесь, так глубоко в тундре, где даже чукчу из другого стойбища встретишь не часто? Не козни ли это духов? Пастух огляделся по сторонам.

Ройс приветствовал его по-чукотски.

Пастух неуверенно отозвался, не двигаясь с места. Норвежец заметил испуг на его лице и, зная, как велико суеверие у чукчей, полез в карман за трубкой: во-первых, курят все-таки люди, а не духи, во-вторых, ведь и чукча захочет курить!

— Я таньг, но я живу в Энурмино. Моя жена Тэнэт.

Пастух внимательно рассматривал таньга со всем его скарбом за спиной.

— Как звать тебя? — спросил он.

— Бент Ройс.

— Я пастух Омрыквута Кутыкай, — в свою очередь назвал себя тот, не сводя глаз с иноземца. — Но Энурмино, однако, далеко: на оленях две руки дней ехать надо. Как пойдешь? Ночь скоро. К тому же ты, видно, устал и хочешь кушать.

Путник утвердительно кивнул головой.

— Стойбище близко. Идем, я покажу тебе.

Не подпуская таньга к себе близко и тревожно оглядываясь, Кутыкай повел его к стойбищу.

Едва стали заметны силуэты яранг, пастух отбежал в сторону и, указывая на них, проговорил:

— Я ищу оленей. Волки разогнали, — и затрусил назад.

Но вдруг остановился, крикнул:

— Если ты человек, не говори Омрыквуту, что видел меня. Омрыквут не любит… — И растаял во тьме.

…Стойбище Омрыквута готовилось к перекочевке на зимние пастбища.

Хозяин холодно встретил гостя:

— Кто ты, зачем и откуда?

Тот рассказал.

— У меня в яранге больная женщина. Отправляйся в жилище моей другой жены, Кейненеун, — он указал ему на ярангу, стоявшую в стороне.

Пожилая чукчанка встретила норвежца приветливо.

Она слышала, что его направил к ней муж.

Кейненеун, как и первая жена, теперь отошла на задний план: Омрыквут взял себе третью жену. Вчера она родила ему долгожданного сына, но ребенок умер, а сейчас умирала и мать. Кейненеун не радовалась: ей жаль было эту совсем еще молоденькую женщину. Да и что радоваться: все равно, если б не эта, Омрыквут взял бы себе другую. Он богат оленями, может прокормить всех своих жен. Вот и Гырголь тоже привел в свой шатер вторую жену, после того как Кайпэ, родив дочь, занемогла. Люди говорят, что такой болезнью стали болеть многие на берегу. В Ванкареме чукчи думают, что болезнь эта пришла из-за пролива.

В полог тихо вползла Кайпэ. Она давно сдружилась с Кейненеун. Особенно они сблизились после того, как и муж Кейненеун, и муж Кайпэ привели себе других жен.

У Кайпэ росла дочь. Ей шел шестой год. Но больше детей не рождалось, и Гырголь взял вторую жену, совсем стал забывать про Кайпэ. Вот и сегодня: куда деваться Кайпэ? Гырголь не выходит из шатра молодой жены. Дочь спит. Вот Кайпэ и пришла опять к Кейненеун, тем более что здесь таньг. Он знает новости, он, может быть, встречал Тымкара…

Женщины улыбнулись, но уже в следующее мгновение их лица приняли прежнее усталое выражение. Нечему радоваться. Очень немного отпустила им жизнь счастливых дней. Почти девочками, не успев сформироваться, они вдруг стали женами, а затем так же скоро начали стареть, забытые своими мужьями. Только в фигуре, в движениях Кейненеун еще осталось что-то молодое, задорное, да в больших глазах Кайпэ затаилось много неизрасходованной нежности.

И Кейненеун и Кайпэ молча смотрели на быстро уснувшего тачьга.

Рано утром стойбище погрузилось на нарты, запряженные оленями, и двинулось к новым пастбищам.

Ройс пошел за нартами, как и другие. Было страшно вдруг остаться здесь одному.

Среди идущих за скарбом стойбища почти нет мужчин и подростков-юношей: они гонят стадо. Идут женщины с малыми детьми, жены пастухов, бедных родственников, идет Кайпэ, Кейненеун, жена Кутыкая. Больную жену Омрыквута везут на нарте по подмерзшей сухой траве, но недалеко осталось ехать молодой хозяйке стойбища: губы ее синеют, стекленеют глаза…

Омрыквут уехал на оленях вперед, к стаду: от благополучия стада зависит жизнь всего стойбища. Там же и Гырголь.

В полудреме покачивается на своей нарте одряхлевший Ляс.

Стада не видно. Только примятая трава да продавленные льдинки между кочками молчаливо свидетельствуют, что оно прошло именно здесь.

Начался снегопад. Мгла нависла над головой.

Ройс шагал, хмуро раздумывая о том, что яранга Тэнэт — самое желанное, к чему он стремился бы сейчас.

— Куда кочуем? — спросил он Кайпэ.

Она шла почти рядом, за нартой, где сидела ее дочь.

— Не знаю. — Разве ей не все равно, куда кочевать? Ничто уже не может изменить ее жизнь. Муж забыл совсем. Гложет болезнь. О Тымкаре нечего и думать. Одно утешение, одна радость — дочурка. Но и ее ждет такая же жизнь…

С тем же вопросом Ройс обратился к жене Кутыкая.

— Туда! — она показала рукой вперед, даже не взглянув на него.

Ройс обогнал задние нарты, чтобы спросить кого-нибудь потолковее.

Снег валил хлопьями и тут же таял. Одежда намокла. Все мрачнее становилось вокруг, близились сумерки.

У замерзшего ручья кочевье ждал Кутыкай. Омрыквут велел ему помочь организовать ночлег, установить хозяйские шатры.

Кутыкай был мрачен. Трех своих личных оленей он так и не разыскал, а Омрыквут не захотел больше ждать.

— Кутыкай! — жена подбежала к нему. — Нашел серого?

Пастух отрицательно качнул головой. Он сидел на кочке сгорбившись. Уже двое суток он не смыкал глаз, и все напрасно. Нет, видно никогда не стать ему твердо на ноги!

— А разнокопытую? — спросила жена, присев около него на мокрый снег.

Глава семьи молчал. «Богачом будешь ты…» — не переставали звучать в его ушах давние слова хозяина. Но времени с тех пор ушло много, а личное стадо Кутыкая не увеличилось.

За кухлянкой матери, где-то у пояса, захныкал сын Кутыкая. Глаза отца подобрели, он оторвался от горьких дум, встал, подошел к оленьей упряжке со своим шатром, но тут его окликнула старшая жена Омрыквута, мать Кайпэ, и он заспешил на ее зов: нужно установить ей ярангу.

Повсюду, положив детей в сторонку, женщины сами устанавливали шатры.

Темнело. Снегопад прекратился.

Жена Кутыкая укрепила шатер, зажгла жирник, подвесила над ним котел, уложила детей; теперь их у нее трое, но старшего здесь нет, он в стаде.

Вскоре в спальное помещение вполз Кутыкай. Жена сняла с него торбаса и в ожидании, пока закипит котел, взялась за шитье зимней обуви: это заказ Гырголя.

Низко склонив к коленям голову, Кутыкай спал.

За пологом послышались шаги. В жилище вполз Ройс.

Он поздоровался первым, так как хозяйка молчала, хотя приветствовать гостя следовало ей.