«Передайте всем, что я люблю жизнь… Впереди советская молодежь увидит еще не одну весну и золотую осень. Будет еще и чистое, мирное, голубое небо, и светлая лунная ночь, будет очень, очень хорошо на нашей дорогой и близкой всем нам Советской Родине!»

Вот она, Люба Шевцова, вся она здесь, в этих словах, по–девичьи светлых и по–солдатски мудрых.

Григорий Ильич Шевцов, как подобает шахтеру, в этот вечер говорил меньше всех.

Когда возник разговор о романе Александра Фадеева «Молодая гвардия», Григорий Ильич с великим уважением говорил об этой книге, а в конце усмехнулся, вспомнив, что в романе он считается убитым. «А меня никто не убивал, — сказал он, — я вот перед вами живой и работаю забойщиком».

Снова и снова обращался я мыслью к творению большого художника. Это правда, что произведение есть плод любви. Могучая сила этого чувства, сила фадеевской любви к своим героям воскресила мертвых!

Если свернуть с шоссе, ведущего от шахты 1–бис в сторону Каменска, с горы откроется обширная долина с беленькими хатками, утонувшими в зелени акаций. Это Гавриловна — часть Краснодона. Здесь, на узенькой извилистой улочке, очень уютной, заросшей вишневыми садами, стоит домик Ули Громовой.

Нас встретила мать Ули, Матрена Савельевна, старая женщина, повязанная по–крестьянски белым платочком. В комнатах все скромно и просто. У окна — школьный столик Ули, за которым она десять лет готовила уроки. Над столом в старинной раме разбитое зеркало…

А вот и сама она, с длинными косами, опущенными на грудь, большими черными очами…

Матрена Савельевна то и дело поглядывает на портрет дочери, и слезы туманят материнские влюбленные глаза, вечно влюбленные в свое дитя. Она рассказывает:

— В том году 3 января Уле исполнилось девятнадцать лет. Вечером в тот же день арестовали Анатолия Попова, он был у них командиром пятерки. Улю арестовали 10–го, а 17–го казнили.

В день ареста она поднялась рано и стала убираться. Налила в таз воды, моет ноги, а сама поет: «Я девчонка еще молодая, а в душе моей тысяча лет…»

Она любила и умела петь, а в тот день была особенно грустная, будто чувствовала беду. Я спрашиваю:

— Что с тобою, доченька?

— Ничего, мама.

А сама подошла к окну, задумалась и вдруг стала петь, да так печально, что я сама заплакала: «Орленок, орленок, мой верный товарищ, ты видишь, что я уцелел. Лети на станицу, родимой расскажешь, как сына вели на расстрел…»

Я собрала на стол, но она ничего не стала есть и, тревожная, опять ушла. Уже поздно вечером, часов в десять, громкий стук в дверь. «Кто там?» — «Полиция». Старик мой открыл. Заходит сам начальник полиции Соликовекий. За ним двое полицаев. «Громовы здесь живут?» — «Здесь». — «Где дочка?» — «Не знаем: пошла гулять к подруге». Заставили старика одеться и идти искать Улю. Едва он собрался, а она на порог. Так и замерла, зубы стиснула, молчит. «Вы Громова?» — «Я». — «Собирайтесь».

Я собрала ей узелок, валеночки дала. А она твердит: «Мама, не плачь, они за все ответят…»

С тех пор я больше не видела ее живую. Когда вернулась Красная Армия, тогда только мы узнали, что детей наших фашисты побросали в шахту. Когда их достали, я увидела свою Улю… Какие же муки вынесли дети. У моей Ули была вырезана на спине звезда…

Отец Ули Громовой, Матвей Максимович, был солдатом русско–японской войны. Давно это было, а раны чувствуются поныне — шесть раз был он ранен…

Жители Краснодона с волнением рассказывают, что отец Ули Громовой часто приходил на могилу к дочери один и долго стоял над могильным холмом, тихо разговаривая с дочерью–героиней.

— Доченька, что же ты таилась от отца родного, зачем не сказала. Я бы вместе с тобой пошел на смерть и на муки…

…Над поселком Первомайка, у самого поворота на Изварино, возвышается гора. До войны на этой горе собирались пионеры и жгли костры. Высоко над городом пылал огонь. Пионерка Первомайской школы У ля Громова читала товарищам стихи, рассказы. Притихшие ребята, блестя глазенками, с восхищением слушали, как читала Уля.

«Русь! Русь. Вижу тебя, из моего чудного прекрасного далека тебя вижу… Какая… непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине тЕоей, от моря до моря, песня?.. Русь! Чего же ты хочешь от меня? Что глядишь так и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?»

Искры взлетали над костром и, медленно угасая, падали на землю, и звучал в тишине мягкий, задушевный голос Ули…

Она прожила жизнь короткую, но яркую, как падучая ЗЕезда, оставив в жизни огненный след и поразив людей своей верностью.

…Твое будущее беспредельно, Уля. Твоя нетронутая красота, твои несбывшиеся мечты повторятся и оживут и сбудутся в тысячах твоих младших подруг, которые ходят сегодня по улицам советских городов и сел с пионерскими галстуками на груди…

Далеко от Краснодона, в водах Тихого океана, бороздит просторы белоснежный теплоход. На его бортах — гордое имя: «Иван Земнухов».

Вот оно — бессмертие! И хочется, перефразируя слова поэта, сказать:

В Краснодоне знают, какой это был чистый, честный и смелый юноша, немного нескладный с виду, близорукий. В школе, где он учился и был старшим пионервожатым, его с уважением и в шутку называли «профессор». Пожалуй, из всех краснодонцев–подполыциков Ваня Земнухов был самым начитанным и даже сам писал стихи:

Ваня Земнухов никогда не расставался с книжкой. Даже на вечера, где бывали танцы, он приходил с томиком стихов. Ярый враг пустых развлечений, он присаживался где‑нибудь в уголке и увлекал товарища задушевной беседой. О чем? О стихах, о борьбе… Все волновало юношу, особенно судьба страны, строящей светлое будущее человечества.

Когда гитлеровцы заняли Краснодон, Ваня Земнухов не мог мириться с произволом и насилием. Вместе с Олегом Кошевым и другом детства Сережей Тюлениным он создает подпольную комсомольскую организацию «Молодая гвардия». Они так и остались бессменными членами штаба, в который потом вошли Люба Шевцова и Уля Громова. И теперь они стоят, отлитые в бронзе, все пятеро, боевой авангард подпольщиков Краснодона…

…С лютой ненавистью, с бешенством пытали гестаповцы Ваню Земнухова. Его подтягивали к потолку, выкручивая руки, и, когда он лишался чувств, выливали на него ведро воды и снова пытали. Его секли плетьми из электрических проводов, загоняли иголки под ногти. Но комсомолец не нарушил слов клятвы. Ведь он сам писал ее для всех молодогвардейцев, это были его слова:

Враги так ненавидели комсомольцев и так боялись их! Сбросив полуживых Сережу Тюленина и Ваню Земнухова в ствол шахты, они подкатили к этой шахте тяжелую, груженную породой вагонетку и столкнули ее вслед за казненными — так будет надежнее…