И тут же под бегунками паровоза сверкнуло пламя. Паровоз подскочил и нехотя сполз под откос. Со страшным треском и грохотом полетели вниз с насыпи вагоны.

— Вы ждите! — крикнул нам Жора. — В случае чего — прикроете! Я сейчас!..

И, размахивая автоматом, он побежал к поезду.

Оставшиеся в живых немцы из поездной бригады пробовали сопротивляться, но Жора меткими автоматными очередями принудил их замолчать. Сложнее было с машинистом и его помощниками. Они засели в чудом уцелевшей паровозной будке и оттуда, как из танковой башни, вели по Жоре огонь из винтовки и пистолета. Пробитый во многих местах и измятый при падении котел паровоза исходил паром. Под его прикрытием, как за дымовой завесой, Жора добрался до будки, сунул ствол автомата в окно и дал длинную очередь. Потом влез в будку сам. Мы подбежали к паровозу. Но там все уже было кончено. В окне, окруженная клубами пара, появилась Жорина борода, а затем из него вылез и сам Жора. Он держал в ошпаренных руках трофеи — винтовку и пистолет…

Мы возвращались в лагерь, когда солнце уже перевалило через зенит и клонилось к западу.

На санях нашего обоза грудой лежали многочисленные трофеи. Ехали изможденные, но радостные узники, освобожденные из тюрьмы. Угрюмой кучей шагали пленные…

Где‑то позади гремела стрельба — к гитлеровскому гарнизону в Корюковке подошло запоздалое подкрепление. Над лесом рыскали «рамы» — двухфюзеляжные немецкие самолеты–разведчики.

Но все это нас ничуть не беспокоило. Мы возвращались в лагерь, удачно выполнив задание, возвращались с победой! И радость заполняла нас до самых краев… Жора, ехавший на последних санях, раздувая бороду, пел и глушил могучим своим басом рев самолетных моторов… И мы подтягивали ему.

Бой в Корюковке 27 февраля 1943 года был последней операцией, в которой мне довелось участвовать вместе с Жорой Артозеевым. Вскоре наше соединение разделилось на две части. Одна из них под командованием Алексея Федоровича Федорова двинулась на запад, к Ковельскому железнодорожному узлу. Другая часть под командованием Николая Никитича Попудренко осталась на Черниговщине. У Попудренко остался и Жора Артозеев.

Спустя некоторое время он еще раз побывал в Корюкозке — на сей раз уже командиром крупного партизанского отряда — и еще раз основательно потрепал гитлеровцев и в городе и на станции.

А 28 сентября 1943 года Жора Артозеев, теперь уже командир партизанской бригады, в которую входило восемь отрядов, разгромил в местечке Тупичев крупную немецкую колонну. Трофеи — четыре орудия, два танка, минометы, винтовки и автоматы, да еще важные штабные документы, захваченные в этом бою, были переданы частям Красной Армии, которые как раз в это время подошли к Тупичеву.

Вместе с частями нашей армии партизанская бригада Артозеева продолжала победный путь на запад…

Таков наш Жора — лесное партизанское чудо. Таков Герой Советского Союза Георгий Сергеевич Артозеев.

Тихий, зеленый, поросший спорышем переулок украинского степного города. Здесь живет Григорий Васильевич Балицкий. На углу, в тени акаций, кирпичный дом, забор, садик. Красиво сформированные кроны груш и яблонь свидетельствуют, что хозяин дома любит и умеет сажать и растить деревья. Еще он увлекается цветами и пчелами. В глубине садика белеют два или три улья. Возле летней кухни — целая столярная мастерская. И над всем этим шумят высокие пирамидальные тополя…

Иногда хозяин не приходит вечером с работы — это значит, что он укатил на обкомовской «Волге» в колхозы… И, случается, из степной глубинки «Волга» привозит его не домой, а в областную больницу. Сказываются долгие годы партизанских боев и походов. В такие ночные часы, когда болезни и раны особенно напоминают о себе, на помощь приходят воспоминания молодости. О честной, славной, боевой молодости.

— Гриша, а какую же ты себе легенду выдумал?

— Народным учителем решил сделаться.

— Постой, постой, Грицько! Легенда‑то хороша, но какой же из тебя к черту интеллигент в этаком наряде? Да тобой детей можно пугать…

И командир Черниговского областного партизанского отряда Николай Никитич Попудренко весело рассмеялся.

Григорий Балицкий осмотрел себя и смутился. Но не потому, что на нем была незавидная одежонка — потерявшая цвет измятая гимнастерка, вытертое хлопчатобумажное галифе, старенькая кепка и потрескавшиеся, разбитые, грязные сапоги. Нет, экипировка вполне подходящая для партизанской жизни. Покраснел Гриша оттого, что, придумывая себе легенду, не обратил никакого внимания на свой вид.

«Вот так диверсант! Вот так разведчик! Да первый же попавшийся немец никаким легендам не поверит!..»

— Ничего, не горюй, — подбодрил Попудренко. — А ну пошли ко мне…

В штабной землянке Попудренко вытащил из‑под нар чемодан, раскрыл его и, не задумываясь, вынул оттуда новенький коверкотовый костюм, такие же новенькие хромовые сапожки и вышитую украинскую рубаху.

— Надевай!

— Да вы что, Николай Никитич? — растерялся Григорий.

— Бери, бери. На что оно мне… Переодевайся, быстро. Вот так. Погоди… Да у тебя, брат, и белье военное, со штампом. Бери мое! На важное задание идешь!..

Да, задание было действительно ответственное. Утром того же дня — 3 октября 1941 года — состоялось заседание Черниговского подпольного обкома партии. Партизанская война разгоралась. Нужно было связываться с отрядами, действовавшими в районах области, с подпольщиками в городах и местечках, координировать их действия, давать задания…

Как будто и просто… А на деле? На деле — опаснейшая работа. Уже не одна группа и не один связной сложили головы, выполняя такое задание. Незадолго перед Балицким ушли на связь в Чернигов партизаны Залесский, Тупица, Муха, Товчко. Ушли и не вернулись. Навсегда исчезли за тяжелыми дверями гестапо…

А теперь пришла очередь Григория Балицкого — бывшего помощника секретаря обкома. Ему поручили связаться с отрядами Менского и Сосницкого районов. Проводить Балицкого к землянке штаба собрался весь отряд. Попудренко дал последние указания, добрые советы.

Провожает Гришу и Маруся Товстенко — партизанская медсестра. Их любовь началась мирной теплой весной. А когда грянула война и враг приблизился к Чернигову, оба они, не задумываясь, пошли в отряд… И вот — первое расставание. Сколько их еще будет — прощальных поцелуев, тревожных взглядов, ожиданий…

Идет Сосницкими лесами Григорий день, второй, третий… Еще непривычно ходить в одиночку густым, суровым, темным лесом. Зашуршат листья под ногами, вскрикнет напуганная птица, треснет ветка — и уже настораживается, приостанавливается. Идет Гриша по компасу, ждет, что вот–вот окликнут: «Стой, кто идет?». Но за пять суток ничего особенного не произошло… Зато и Сосницкого отряда не было. Только следы врагов: следы автомобильных шин на лесных дорогах, окурки немецких сигарет, ограбленные фашистами партизанские базы. Где отряд? Как враг узнал об этих складах продовольствия и оружия? Кто‑то предал? Или не выдержал пыток? Как узнать?.. У кого спросить?..

На пятый день Григорий пошел в город Мену на связь с подпольной партийной группой.

Перед городом между двумя грушами закопал листок с решением, обкома, свое удостоверение, компас, листовки.

В Мену вошел Григорий со стороны села Макошино. Темнело. Только теперь, когда потянуло дымком, теплом жилья, почувствовал Грицько, как ему хочется спать, согреться, услышать человеческий голос…

У крайней хаты Гриша постучал в калитку. Вышла пожилая женщина. Он вежливо поклонился.

— Добрый вечер. Нельзя ли у вас переночевать?

— Заходи, сынок! Будь ласков!..

Приветливо улыбаясь, женщина ввела его в светлицу, протянула чистый рушник.

— Мойся, сынку, а я тебе зараз вечерять соберу.

Она не спрашивала, кто он, откуда, куда идет… Поставила на стол миску с ароматным борщом, нарезала хлеба… Григорий ел, а женщина, подперев щеку рукой, рассказывала, что ее единственный сын в Красной Армии, на фронте бьется, что муж в армию не попал, а вот пришли фашисты, схватили его, увезли на работу в Германию. И нет теперь от него ни слуху ни духу.