— К чему эти преувеличенные восторги? — спросила Лэкси.

— Прости! Мне казалось… я хотел сказать…

— Попробуй сказать правду.

— Что ж, если честно, я думал, что спать с тобой — все равно, что спать с мальчиком, — признался Ломас, обвиваясь руками и ногами вокруг се маленького тела, словно иллюстрируя свои слова.

— И это было именно так?

— Если это так, я сейчас же перехожу на мальчиков, — засмеялся Род. — Кроме того…

— Что еще?

— Я думал, что у тебя это впервые.

— Ты почти угадал: это был третий раз.

— Ты так точна…

— В первый раз это произошло, когда я училась в школе. Все говорили об этом, и я знала некоторых девочек, у которых это действительно уже было. Тогда я решила, что мне тоже следует узнать, что это такое.

— Боже мой! Я слышал о людях с пытливым умом, но не до такой же степени! Ну и как?

— Мне было больно. Холодно. Неудобно. Тот парень сказал, что он это делал и раньше, но я не уверена, что он говорил правду. А потом, это происходило на краю спортивной площадки, и шел дождь…

— Но ты все равно попробовала снова?

— Да. Все говорили, что в первый раз всегда бывает больно и только во второй раз это начинает нравиться.

— Они были правы?

— Да, во второй раз было уже лучше, — согласилась Лэкси, — но недостаточно для того, чтобы я вошла во вкус.

— А что скажешь о третьем разе?

— Я бы не спешила с выводами. Возможно, после четвертого раза я могла бы ответить.

— Тебе не придется долго ждать. Лэкси, скажи…

— Да?

Род прекрасно осознавал, что собирался спросить у нее, и догадывался, что она тоже это знает. Но нельзя было задавать вопросов, на которые он сам еще не знал, как ответить. Кроме того, в его жизни было такое, во что — он вдруг это отчетливо понял — ему не хотелось впутывать эту девушку.

— Лэкси, ты любишь своих родителей? — неожиданно для себя спросил Род.

Этот вопрос застал ее врасплох. Она повторила слово «любишь» так, будто отыскивала в нем новый смысл.

— Да, я говорю именно о любви. Другие чувства — благодарность, послушание, зависимость и так далее — все это не имеет значения, это можно испытывать к кому угодно. Но родители нуждаются в любви больше, чем все остальные, ты никогда не думала об этом?

— «Они трахают тебя, твои отец и мать! Они, может, и не хотят этого, но делают», — сказала девушка.

— Бог мой!

— Это слова Ларкина.

— Я знаю.

— Но ты удивился. Чему? Тому, что я читала Ларкина, или тому, что произнесла слово «трахают»?

— Извини, старая привычка! Не могу сразу бросить опекать тебя только потому, что один раз неплохо с тобой переспал.

— Ну, может, после второго раза у тебя это и получится? Но в том, что ты сказал о родителях, есть доля правды. Я никогда не слыхала о Ларкине, пока какой-то мальчишка в четвертом классе не нашел это стихотворение, где было слово «трахать». Было так странно — я могла слышать его в любое время на спортплощадке или даже в нашем баре. Но увидеть его напечатанным в поэтическом сборнике! Для меня это был шок. Особенно когда Ларкин говорит такие вещи о моих родителях.

— Вовсе не о твоих. Это лишь обобщение.

— Не может существовать такой вещи, как обобщение, когда тебе уже четырнадцать, а у тебя только что начались менструации. Когда у большинства девочек в твоем классе и даже у твоей младшей сестры они начались гораздо раньше. Я делала вид, что у меня все в порядке, чтобы не отличаться от них. Хотела узнать у мамы, в чем дело, но она сказала, что я должна быть благодарна за это природе, и велела мне не приставать к ней. Нет, все, что говорилось, делалось или писалось, имело прямое отношение ко мне! Землетрясения в Китае — они тоже относились ко мне!.. А ты? Ты любишь свою мать?

— Старую Виндибэнкс? — рассмеялся Ломас. — Да, думаю, что люблю. У нас всегда были искусственные отношения в лучшем смысле этого слова. Что-то вроде утонченной уловки с обеих сторон. Не далее как три года назад я считался подающим надежды юношей из хорошей семьи. Потом отец умер, и вскоре я стал обычным актером без ролей. Должен сказать, матушка быстро переписала сценарий. Теперь у нас идеальные отношения двух компаньонов: я не напоминаю ей, что она достаточно взрослая, чтобы быть мне матерью, а она не напоминает мне, что я достаточно взрослый, чтобы самому зарабатывать на жизнь. По крайней мере, она не делает этого слишком часто.

— Но ты же зарабатываешь себе на жизнь.

— Точнее — на выживание. Чанг поступила верно, взяв меня на две роли. И ты сейчас лежишь в постели не с храбрым и остроумным Меркуцио, а с Аптекарем. «Кто зовет меня так громко?», а Ромео отвечает: «Подойди сюда, старик, я вижу, что ты беден».

— Вы, актеры, ив жизни останетесь таковыми. А каким был твой отец?

— О, моя маленькая хитрая Лэкси! Это был последний великий актер. Считается, что я унаследовал это от мамы, но у нее хрупкий, слабенький, ограниченный талант. Папа был другим. Он переходил от одной роли к другой с бесконечной легкостью. Люди говорили, что отец был актером, способным вести за собой. Но он и сам увлекался едва ли не больше других. Он полностью доверялся роли, которую играл, и в этом — секрет великой актерской игры. По чистой случайности его занесло не в театр, а в финансы. Знаешь, он терпеть не мог покупать веши на распродажах. Ему могли показать шубу, уцененную с четырех тысяч до двух, и он брезгливо отворачивался от нее. «Порядочные люди не покупают такие вещи», — говорил он. Однако, если ему предлагали ту же вещь за полную стоимость, он моментально выторговывал ее за полцены.

Род замолчал. «Сейчас, — подумала Лэкси, — он использует свой талант, чтобы скрыть, а не обнаружить собственные чувства».

— Тебе его не хватает? — спросила она прямо.

— Да, я тоскую по нему! Мама великолепна, мы с ней, как правило, ладим. Но папа был чем-то особенным.

— Теперь я начинаю понимать, как развивались события.

— Какие события, Лэкси? — Ломас взглянул на нее ошарашенно. — Я теряюсь в догадках…

— Что тебя так смутило?

— Знаешь, я вдруг перестал понимать, зачем я здесь.

— Несколько бестактно с твоей стороны.

— Нет, не то… Лэкси, почему ты сказала полицейскому, что в пятницу я был с тобой в оперном театре? Да еще и намекнула, что мы провели ночь вместе?

— Тебе понадобилось много времени, чтобы задать этот вопрос. Что тебя интересует: почему я сделала это или почему решила, что должна поступить именно так?

— Ох, ты слишком долго вращалась среди юристов! Ладно, ставлю вопрос так: почему ты подумала, что это нужно сделать?

— Видишь ли, — начала она медленно, — я догадалась, отчего полиция интересуется этим. Услышала кое-что на работе… в общем, подслушала телефонный разговор… Я знала, что Понтелли останавливался в Лидсе и что какой-то человек разыскивал его там в пятницу.

— И что же натолкнуло тебя на мысль, что это как-то связано со мной? — удивленно воскликнул Ломас, пытаясь вспомнить, как в театральной школе его учили изображать искреннее недоумение.

Она разглядывала его с вежливым равнодушием продюсера, на которого актерская игра не произвела впечатления, и Ломас понял, что роли он не получит.

— Это казалось мне вполне вероятным, потому что именно ты предложил Понтелли объявить себя Александром Хьюби, не так ли?

Ломас резко тряхнул головой, но это не означало, что он отрицает слова Лэкси. Скорее он напоминал боксера, получившего прямой удар в челюсть. Выскользнув из кровати, он застыл перед ней в позе, которую можно было назвать угрожающей.

— О Лэкси! — только и смог он выдавить из себя. — О маленькая, маленькая Лэкси!

Роду Ломасу понадобилось сделать круг по комнате и выкурить полторы сигареты, чтобы вновь обрести дар речи.

Он не стал отрицать ее обвинения, лишь спросил:

— Как ты об этом узнала?

— Я была на похоронах и видела лица всех в ту минуту, когда появился Понтелли. Все были в шоке, замешательстве, ярости. Все, кроме тебя.