Когда Джентри закончил, Паско сказал с искренним чувством:
— Я не знаю, как вас и благодарить. Вы просто чудеса творите.
— Мы делаем нашу работу. Но это возможно, только когда нам дают, над чем работать, и четко ставят перед нами задачу, — невозмутимо ответил Джентри.
Однако под его пергаментной кожей явно вспыхнуло что-то, отдаленно напоминающее румянец человека, которому сказали что-то приятное.
Дэлзиел был на репетиции, и Паско все утро пришлось ждать, пока он появится. Он сидел за столом своего босса, когда тот вошел в кабинет. Толстяк резко остановился на пороге, увидев улыбающегося старшего инспектора, который поднялся с его собственного кресла, сжимая в руках сенные вилы со сломанным древком.
— Что за чертовщина? Вконец обнаглел, что ли?! — вскричал Дэлзиел. — Тоже мне Британия [41]!
— Нет, сэр, не обнаглел. Просто пришел поздравить вас с днем рождения.
— Сегодня не мой день рождения.
— Когда я вам все расскажу, вы поймете, что это как раз сегодня.
Паско стал рассказывать. Дэлзиел слушал. Слушал он, без всякого сомнения, очень внимательно, но никаких других эмоций на его лице заметно не было.
— И что тебя к этому привело? — мрачно спросил он, когда рассказ был завершен.
— Как я уже говорил, Свайн — одно из двух: или он хороший друг или законченный мерзавец. Законченный мерзавец не стал бы помогать Стринджеру так самоотверженно, если его не вынуждали к этому обстоятельства. А если он законченный мерзавец, но при этом помогал Арни, значит, помогая Арни вычистить старый сарай, он покрывал не его, а себя. Все очень просто, если подумать.
— Если это так просто, то мне тебя и благодарить не за что, — проворчал Дэлзиел. — Я о другом спрашиваю. Что это вдруг заставило тебя обратить свой могучий интеллект на то, чтобы доказать, что я прав, если ты уже несколько месяцев рассказываешь всем, кто соглашается тебя слушать, что я не прав?!
«Вей, вей, о ты, холодный ветер!» — про себя пропел Паско.
— Потому что я хотел, чтобы вы оказались правы, — сказал он. — Кому нужен Бог, который ошибается?
Дэлзиел приблизился к нему, угрожающе выбросив вперед огромную ручищу. Паско с трепетом привстал, но потом почувствовал, Что его схватили за руку. Дэлзиел тряс его руку так, что она едва не отвалилась, и декламировал:
И кончен труд сегодняшнего дня,
И труд сей был полезен всем,
И видя здесь плоды его.
Даю свое благословенье.
— Простите, — растерялся Паско, — что-что?
— Простите? Быть Богом — значит никогда не просить прощения!
И все случилось так, как я гласил,
Сбылось пророчество мое,
И время для меня пришло,
Чтоб я паденье человека завершил!
Ну-ка, проиграй-ка мне все это заново, парень! Проиграй-ка еще разок!
Часть восьмая
Дьявол:
Ведь сказано в Писании Святом:
Всевышний ангелов своих
Пошлет, и в окруженьи их
Пребудешь всюду
Ты под защитою у них.
Уж коль теперь ты можешь пасть,
Не причинив себе вреда,
Пади же под мою ты власть,
К моим ногам!
А прогневишь меня отказом — знай:
Обид не забываю я врагам.
Мистерии. Искушение (йоркский цикл)
29 мая
Дорогой Энди!
Я уж давно думаю о Вас, как об Энди, но меня воспитали в духе уважения к авторитетам, поэтому я предпочитала придерживаться в нашей переписке официального тона. Но это письмо последнее, так что, думаю, я могу отбросить все эти формальности. Ты согласен со мной?
Завтра у тебя великий день — день, когда ты наконец сыграешь роль Бога. Про это напечатали все газеты, и я с нетерпением жду, когда выйдет сувенирный выпуск «Пост», чтобы прочесть в нем о тебе. Ты будешь проезжать через весь город, взирая с высоты на простых смертных, и ничто не скроется от твоих глаз. Я никогда не сомневалась в том, что Бог видит все, но ведь от этого только хуже, не правда ли? Потому что видеть и сочувствовать — не одно и то же. Недаром священники и террористы одинаково любят черный цвет.
Извини. Я плету какую-то несуразицу. Просто я немножко нервничаю. Видишь ли, я решила, что завтра и мой великий день. Не волнуйся, я буду где-нибудь поблизости, чтобы увидеть, как ты с триумфом проедешь мимо. Это зрелище я не пропущу ни за что на свете; даже за целый мир с его городами и башнями; лесами и полями! А потом я потихоньку ускользну, навсегда оставив тебя в покое.
Я не знаю наверняка, будешь ли ты читать мое письмо до или после этого события. Сегодня и завтра — праздничные дни, значит, почта не работает, так что письмо я подброшу. Неужели ты из тех добросовестных служак, которые заглядывают на работу в праздники и проверяют, все ли там в порядке? Сомневаюсь! Хотя это неважно, ведь подписываться я не собираюсь. Тебе остается только догадываться, а завтра ты получишь такой ключ к разгадке, который даже ты не сможешь не заметить. Кажется, ты разобрался с другой задачей? Помогли хоть как-то мои жалкие подсказки? Возможно, нет. Возможно, как всегда, вы все сделали самостоятельно, ты и твои молодцы: красавец инспектор и уродец сержант. Святая троица! Три в одном, и этот один — ты! И сегодня твой день — Троица! Что ж, ты заслуживаешь всяческих похвал. А что насчет другой троицы? Я о тех, кого вы откопали из цемента на вашей автостоянке. Может быть, о них сегодня тоже стоит упомянуть? Если сопоставить твой маленький триумф с болью, горем, утратой, которыми обернулись для их близких ваши успешные раскопки, не следует ли вовсе забыть о твоем триумфе и думать лишь о страданиях этих людей. Что же это за мир, где такое… но, прости, мы оба знаем, что это за мир, разница лишь в том, что ты думаешь, будто им можно управлять, а я знаю, что никакому контролю он не поддается. Именно поэтому я и собираюсь его покинуть, когда ты триумфально проследуешь, мимо во всем своем величии.
Прощай, Энди Дэлзиел. Будешь ли ты вспоминать обо мне? Сомневаюсь. Но в упоении своим успехом постарайся не забывать, что на самом-то деле никакой ты не Бог!
Спасибо за все, что ты сделал.
Точнее, спасибо за то, что ты ничего не сделал.
Кроме того, что облегчил мне мою задачу.
Глава 1
Эндрю Дэлзиел вылез из машины, потянулся, зевнул, почесал бок и критически глянул на голубые небеса, золотое солнышко, красные кирпичные стены, вдоль которых тянулась ровная полоска зеленого газона, через равные промежутки прерываемого куртинами оранжевых бархатцев, высаженных в шахматном порядке. И увидел он, что это хорошо.
Было что-то в этой старой тюрьме, со временем превратившейся в обыкновенный следственный изолятор, что вселяло успокоение в самые измученные души. Она рождала надежду достичь какой-то цели, давала ощущение принадлежности к нашему вечно меняющему миру. Сюда люди приходили, чтобы заплатить за свои преступления, и, заплатив, возвращались к обществу, которое осудило их, а после чаще всего снова приходили сюда, в это же самое место. Так совершался некий круговорот — преступление и наказание, ошибки и воздаяние. Такой же бесконечный и необратимый круговорот, как смена дня и ночи, рождения и смерти, правых и левых, романтизма и классицизма, движения вперед и возвращения назад, поглощения пищи и опорожнения желудка, вседозволенности и пуританства — словом, всего, что составляет эту бесконечную, вечную и бессмысленную вселенную.
Были, разумеется, и такие, которые, раз войдя в эти стены, уже не покидали их, но так было в прежние, более суровые времена, хотя и они могут когда-нибудь вернуться. Дэлзиел не был противником исключительной меры наказания, но он не слишком верил в непогрешимость тех, кто отправляет правосудие. «Что ж, — говорил он, — можно и повесить, но тогда и того, кто совершил судебную ошибку, тоже надо вешать». Но, чтобы никто не заподозрил его в тайном либерализме, он также ратовал за то, чтобы те, кто выпускает преступников обратно на свободу, сами возмещали бы обществу урон, который эти преступники могут нанести ему в будущем.
