— Вот поймаю Уотерсона…

— Уотерсона! Ты ведь нисколько не продвинулся в его поисках! И даже если тебе удастся его найти, а он подтвердит свои показания, для тебя он будет совершенно бесполезен. Бесполезен он для тебя, ясно?

В ответ Дэлзиел смог лишь неопределенно промычать. Он обыгрывал связь этого дела с наркотиками сколько мог, выдвинув предположение, что Свайн с помощью шантажа мог принудить Уотерсона к молчанию. Никого это не убедило. Даже Свайн, услышав от Дэлзиела эту версию, искренне рассмеялся. А Теккерей еще раз во весь голос начал жаловаться шефу полиции на несправедливое преследование, которому подвергается его клиент со стороны начальника сыскного отдела.

— Итак, мы возвращаемся к тому, с чего начали, — сурово проговорил Тримбл. — Хорошо, Энди, я тебе разъясню, что это значит. Я довожу до сведения судьи, что дело Свайна может быть возобновлено. Я не сомневаюсь, каков будет приговор суда. И все, Энди. Никаких больше нападок на мистера Свайна. Понял? А пока ты ни словом, ни действием не дашь Идену Теккерею повода даже заподозрить, что ты опять намекаешь на ответственность Филипа Свайна за смерть его жены.

Дэлзиел попытался возразить:

— Я не уверен, что…

Но Тримбл тут же его оборвал.

— Энди, лучше послушай, что я тебе говорю, и послушайся. Что касается твоих театральных забав, ты волен не следовать моим советам и продолжать выставлять себя дураком. Мне это не нравится, но я не собираюсь быть таким же посмешищем, как ты, и открыто перед всеми запрещать тебе это.

Он замолчал, чтобы набрать в легкие воздуха. «Для такого маленького человечка он выглядит весьма внушительно», — подумал Дэлзиел.

Тримб снова заговорил.

— Но на службе я даю тебе не совет, а как старший по чину просто приказываю. И уверяю тебя, неповиновение приказу повлечет за собой наказание. Это ясно?

— Да, сэр. Наказание, сэр. Но почему, сэр?

— По уставу, Энди, по уставу, — грустно улыбнулся Тримбл. — А это, хоть ты мне, может быть, не поверишь, больнее, чем по тому самому месту. Можешь идти.

Вот как! Можешь идти — и даже не предложил своего божественного напитка!

— Хорошо, сэр. Спасибо, — проговорил Дэлзиел, вставая. — На бал идете, сэр?

Сегодня вечером был бал, устраиваемый мэрией в благотворительных целях.

— Конечно, иду. Человек в моем положении вряд ли может позволить себе пропустить это, насколько я понимаю, главное событие в общественной жизни графства. А ты?

— О да. Простым смертным тоже прислали приглашения, — сказал Дэлзиел. — Возможно, я приглашу вас на танец.

— Как мило, — пробормотал Тримбл. — Думаю, из тебя получится лихой танцор, особенно если ты на минутку утратишь бдительность.

Это уже было поистине фиаско. Корнуэлец перешутил йоркширца! Любой судья засчитал бы ему победу. Волоча ноги, расстроенный Дэлзиел вышел из кабинета.

Тримбл был прав. Никакие другие мероприятия в городе: ни вечер танцев, организованный «Клубом либералов», ни пикник «Клуба регби», ни фестиваль духовых оркестров, инициатором которого выступила Федерация рабочих, — не смогли затмить бала, устроенного мэрией, он оказался самым выдающимся событием в общественной жизни Среднего Йоркшира.

Ни один человек с претензиями на определенное положение в обществе, власть, благотворительную деятельность, социальную сопричастность или просто моду не мог позволить себе не присутствовать.

В билетах и правда значилось: «Форма одежды — любая», что должно было подчеркнуть демократичность данного собрания, и Питер Паско, пойдя на поводу у жены, настроенной против элитарной роскоши, явившись в темно-сером фланелевом костюме, совершенно потерялся среди кружевных манишек, галстуков-бабочек и широких поясов всех цветов телевизионного спектра. Он не попытался оживить свое невзрачное оперение, даже обнаружив, что эгалитарные принципы Элли не помешали ей вложить кругленькую сумму в короткое, сильно декольтированное темно-синее шелковое платье в стиле, который принцесса Диана ввела в моду лишь неделю назад.

Но даже Элли оказалась на втором плане, когда появился Дэлзиел. В костюме диск-жокея самого модного покроя, в лаковых ботинках и с бриллиантовыми запонками, сверкающими как льдинки на рукавах его белоснежной сорочки, он был отличной оправой для своей спутницы. Хотя, по правде говоря, оправа ей не требовалась. Потому что этой спутницей оказалась Чанг, и на сей раз Восток, которому она наполовину была обязана своим происхождением, полностью возобладал в ней над Западом. Стройное тело Чанг, обернутое в полотнище зеленого и желтого шелка, нежно обвивал украшенный драгоценностями дракон. Сбоку был разрез, который начинался у лодыжки и шел кверху, казалось, бесконечно. При каждом ее шаге самые стойкие мужчины ахали, а самые стойкие женщины улыбались равнодушнейшими улыбками.

— Остынь, — прошептала Элли на ухо Паско.

Он усмехнулся, восхищаясь одновременно красотой Чанг и апломбом Дэлзиела, который послал воздушный поцелуй супруге мэра и, приветливо крикнув его преосвященству епископу: «Как настроение, Джо?» — расположился вместе со своей спутницей за столом, где среди других сидели Тримбл и Иден Теккерей.

— Вот что называется «странная парочка», — заметил один из ученых друзей Элли, составивших им компанию за восьмиместным столиком, заранее согласившись на условия Элли — «никаких разговоров о работе полиции». — Красавица и чудовище, правда?!

— Ничего странного, — возразил ему кто-то другой. — Где свинина, там и шкварки.

Раздался звук, как будто говорившего ударили ногой по голени, и он болезненно вскрикнул. «Век дипломатии не прошел», — подумал Паско. Потом он увидел, как Элли заговорщически подмигнула ему, и понял, что удар под столом был не предупреждением, а наказанием. Паско благодарно улыбнулся ей в ответ, но он и сам бы справился. Он повернулся к пострадавшему ученому мужу, которому уже дважды вернули его диссертацию на тему севооборота средневековых злаковых культур, и спросил:

— А что с теми записками по садоводству, над которыми вы трудитесь? Кто-нибудь наконец заинтересовался ими?

Ученые по природе своей каннибалы, и, почуяв запах крови собственного собрата, все остальные, сидевшие за столом, принялись блистать остроумием, так что дальше все пошло как нельзя лучше. Как это и должно было быть на таком блестящем празднестве, цены на спиртное были непомерно высоки, оркестр играл кто в лес, кто по дрова, а закуски, восхитительные на вид, отличались полным отсутствием какого-либо вкуса.

В разгар вечера проводился благотворительный аукцион — продажа личных вещей знаменитостей. Особенно высокая цена была предложена за кепку самого знаменитого со Второй мировой войны игрока в крикет, однако, когда после суммы в 550 фунтов чей-то голос сразу предложил тысячу, воцарилась тишина.

— Кто больше? — спросил аукционист. — Продано! Продано мистеру Филипу Свайну!

Паско проследил за жестом аукциониста и в первый раз за вечер увидел Свайна. Как бы ни угрожал Дэлзиел, было ясно, что с финансами у Свайна опять все хорошо. Он был спокоен и непринужденно принимал поздравления своих соседей по столу. Паско знал всех сидевших за его столом, за исключением одной красивой, несмотря на крупные черты лица, девушки, которую, казалось, где-то видел, но не мог сообразить где, пока не заметил рядом с ней Арни Стринджера. Это была Ширли Эпплярд, и похоже, ей было не очень весело. Он увидел, как она встала и направилась через весь зал к столику Дэлзиела. Подойдя, она поздоровалась, и Дэлзиел поднялся и отошел с ней. Они поговорили о чем-то и разошлись по своим местам.

— Очень интересно, — пробормотал себе под нос Паско.

— Что? — спросила Элли.

— Сколько некоторые платят за никудышную кепку, — туманно ответил он.

— С никудышней головы, вы хотите сказать, — вставил какой-то остряк.

— А что лучше, никудышная голова или некая никудышная конечность? — перехватил инициативу другой остроумец.