— Если вам угодно, — ответила она бесстрастно.

— Вы давно сотрудничаете с «Женщинами за Империю», мисс Бродсворт?

— Нет, это началось недавно.

— А как вы вошли в контакт с ними? Простите меня за эти вопросы, но у меня сложилось впечатление, что эта организация состоит из, как бы это сказать, женщин определенного возраста.

— Я училась в Брэдфорде, — ответила Сара, — и услышала о «Женщинах за Империю» от моих друзей. Мне это показалось интересным. Я связалась с миссис Фолкнигэм, она пригласила меня к себе, и мы подружились. Я сказала, что могла бы помочь донести идеи организации до молодежи. Она пришла в восторг.

— Понимаю. И какие же это идеи, по вашему мнению?

Прежде чем ответить, девушка бросила взгляд на Гудинафа, который совершал сложные движения, застегивая портфель, — желание подслушать интервью Волланса одержало верх над стремлением поскорее покинуть этот дом.

Наконец он раскланялся и направился к двери. Не обращая больше внимания на Гудинафа, мисс Бродсворт снова заговорила, на этот раз вполне дружелюбно:

— Я думаю, что основная идея, которую миссис Фолкингэм и ее друзья пытались в течение долгого времени выразить, хотя и довольно невнятно, состоит в следующем: наша великая страна готова к хорошей чистке. Да, именно — к хорошей чистке! Это — суть идеи, как мне представляется.

Не удостоив собеседника взглядом, девушка вышла из комнаты.

Гудинаф и Волланс переглянулись в изумлении.

— Если вы не очень заняты, мы могли бы побеседовать, мистер Гудинаф, — сказал репортер.

— Почему бы и нет? — откликнулся тот, внезапно напуганный перспективой провести вечер в одиночестве.

— На углу главной улицы есть бар. Можно посидеть там полчасика. Мне не показалось, что нам здесь очень рады.

— Хорошо, — согласился Гудинаф. Перед уходом он заглянул в гостиную.

Старая леди все еще спала. Во сне она казалась беспомощной. Напротив нее тихо сидела Сара Бродсворт, никак не отреагировавшая на появление Гудинафа.

«Интересно, — подумал он, — что означает ее „хорошая чистка“ по отношению к старым, слабым и глупым людям?»

Он быстро вышел на улицу, где светило яркое солнце и дул свежий ветерок.

Человек, назвавшийся Александром Ломасом Хьюби, зашевелился, и женщина, лежавшая рядом с ним, подумала: «Бог мой! Этот ублюдок собирается сделать это в третий раз!» Конечно, ей обещали хорошо заплатить за целую ночь, и как опытная профессионалка она начала готовить тело для очередной атаки.

Но мужчина вылез из постели и стал одеваться. В ней тотчас проснулось подозрение: они договорились об оплате за всю ночь, но он заплатил вперед только половину.

— Куда ты? — спросила женщина.

— У меня встреча, Я скоро вернусь, — он прекрасно говорил по-английски, хотя, судя по интонации, английский не был его родным языком.

— Не поздновато для встречи? Сейчас, должно быть, около полуночи.

Он стал натягивать рубашку. Зарубцевавшийся шов тянулся справа от ребер к нижней части спины. Женщина провела пальцами вдоль шва и засмеялась.

— Это что, операция аппендицита в больнице для бедняков? — Но он даже не улыбнулся. — Откуда я знаю, что ты вернешься? — спросила она. Женщина не считала этого человека опасным. От некоторых мужчин исходило ощущение опасности и психической неуравновешенности, но сейчас она не улавливала таких импульсов. Правда, до конца ни в чем нельзя быть уверенной, и она незаметно нащупала под подушкой «кош» — увесистую свинчатку на пружинной рукоятке, которую прятала обычно между матрасом и изголовьем. Женщина обеспечила себе определенную защиту от возможных при ее образе жизни неприятностей тем, что каждый вторник спала с долговязым участковым колом, но здесь и в такое время эта защита не стоила и ломаного гроша. Она должна была позаботиться о себе сама.

Мужчина оделся и подошел к кровати. Ее тело напряглось. Ей следовало подняться одновременно с ним, тогда бы она была в большей безопасности. В лежачем положении, даже имея «кош», она была совершенно беззащитной. Мужчина протянул руку. Женщина приготовилась закричать и ударить его.

Он погладил ее по плечу.

— Не волнуйся. Ты получишь свои деньги. Видишь, я оставляю свою сумку. Вернусь через час, может быть, через два. Тогда мы снова «покатаемся на дельфине».

Как только дверь за ним закрылась, женщина выскочила из постели и подошла к окну. В свете уличного фонаря она увидела, как он садится в старый зеленый «эскорт», в котором привез ее сюда из бара. Она наблюдала, как машина покатила по безлюдной улице и на перекрестке повернула налево.

Женщина наклонилась и вытащила из-под кровати сумку. Молния была закрыта на замок. Можно было бы открыть ее ножом, но вряд ли стоило это делать — ведь он все равно собирался вернуться.

В спальне раздался шум, Уилд проснулся и зажег ночник. В дверях стоял Клифф. Он был совершенно голый, мягкий свет лампы придавал его коже темно-медовый оттенок.

— Что тебе нужно? — спросил Уилд внезапно охрипшим голосом.

— Я не мог спать, — угрюмо ответил Клифф.

— А я мог. Приготовь себе какао.

— Знаешь что? Все это чертовски глупо.

— Ты прав. Закрой за собой дверь, когда пойдешь спать.

— Ради Бога, Мак, что с тобой? Я сплю на этой чертовой кушетке уже целых две недели!

Уилд приподнялся на постели.

— Парень, чего ты от меня добиваешься? «Тебе нравится то, что ты видишь, большой мальчик?» — ты это хочешь сказать?

— А тебе не нравится? Я молод, у меня тоже есть потребности. Ты разрешил мне жить здесь, мы неплохо ладим друг с другом. Ты не можешь ругать меня за то, что я не понимаю, что происходит.

Уилд пригладил свои густые волнистые волосы.

— Я тоже, — произнес он устало.

Ему следовало выдворить парня сразу же после разговора с Морисом. Сначала он должен был внушить ему страх перед Богом, затем дать денег на мелкие расходы и билет до Лондона. Это не было бы окончательным решением, но по крайней мере он бы выиграл время. Время для того, чтобы принять решение в соответствии со своими принципами, со своим внутренним контролем и без давления извне. Для него это было делом чести.

Чести? Чушь! Это был просто еще один предлог для того, чтоб ничего не менять и продолжать жить в этой тусклой тюрьме, которую он сам выбрал для себя Бог знает сколько лет назад. Уилд снова вспомнил то мгновение, когда услышал голос Клиффа по телефону, вспомнил испытанное им ощущение шока и угрозы. Но не было ли в том ощущении и легкой дрожи восторга, не почуял ли он в ту минуту первый признак освобождения?

Уилд взглянул на юное тело и понял, что желает его. «Тебе нравится то, что ты видишь?» — мысленно, с ехидцей спародировал он призыв гомиков, но ответ-то был: «Да, о да!», а почему он должен сказать «нет»? Что изменится, если он откинет простыни и раскроет Клиффу свои объятия?

— Чего ты медлишь, Мак? Боишься СПИДа? Или бережешь себя для начальника полиции?

Парня явно занесло. Подобно неопытному следователю, он нажал слишком сильно там, где требовалось просто промолчать. Уилд почувствовал, как где-то внутри него нарастает гнев.

— Послушай, маленький ублюдок, — произнес он со сдержанной яростью. — Я знаю все о тебе и о твоем мерзком умишке. Ты вор, лжец и, вероятно, промышляешь еще и шантажом. И не строй из себя несправедливо обиженного и невинного мальчика. Я уже привык к такому никудышному актерству, запомнил? Ты вообразил, что я не узнаю всю подноготную о тебе? Я знаю, чем ты занимался в Лондоне, сынок. А весь этот вздор о путешествии автостопом и случайной остановке в Йоркшире? Ты купил билет на автобус. У тебя было место назначения. И была цель — я!

— Так ты думаешь, что все именно так было? — закричал Шерман.

— Я не думаю. Я знаю, — устало ответил Уилд.

— Тогда пошел ты к черту, сержант! Пошел к черту!

Он повернулся и выскочил из спальни, хлопнув дверью.