И барынька-девочка, под стать велосипеду, вся в белом, восседала, как на троне, и плавно ехала, как будто бы парила, не наделяя никого вниманием надменным.

Но мальчика фабричного, что так открыто ею любовался, — приметила. И всегда, на дорожку бульвара въезжая, сначала его находила глазами на ограде чугунной, рядом с тумбой афишной. А когда его не было там, огорчалась болезненно.

И вот, довольная прогулкой и собой, однажды перед ним остановилась. И улыбаясь из-под шляпки белой, спросила голосом приятным и негромким:

— Мальчик маленький, я тебе нравлюсь? Да, мальчик?

И маленький Ваня ответил с восторгом:

— Да! Очень! Только багажника нету зачем-то!..

— Багажника?.. Ах, багажника… — увядая улыбкой, потускнела красивая барынька и домой повернула.

А для мальчика Вани бульвар опустел без ее «Диаманта».

— Надо же! — дядя Ваня в усы усмехается. — По ранению все позабыл, что было со мной на войне. Почти все позабыл, а что в детстве случилось — до подробностей помню. Вот какие дела!..

В Германии он отыскал «Диамант», о котором мечтал, но домой привезти помешало ранение тяжкое. А мечта поднялась еще выше и воплощаться уже не хотела в те поделки шаблонные, что стояли сейчас в магазинах. Удалилась мечта навсегда, оставив лишь почтение особое к деталям и узлам велосипедным.

В сарайчике копился инструмент от колуна и кувалды-балды до заморского штангенциркуля. А по стенам и в ящике в углу — велосипедные детали разных марок собирались.

Сколько б еще копилось это все, да на совете семейном решили поросенка завести.

Освобождая сарай, дядя Ваня раздал инструмент, а Сережке сказал, указав на детали, по стенам висевшие:

— Из этого всего велосипедного, может быть, хоть один соберете…

Сережка и вся ребятня из бараков кинулись два собирать, но родился один, да и то без щитков получился.

Одуревший от счастья, Сережка пустился гонять меж бараков, а за ним, забегая на грядки и клумбы цветочные, ребячья ватага неслась да щенята ничейные, с еще не окрепшим, визгливым лаем, пугая кур и сонных кошек.

Дядя Ваня с Пахомычем улыбались, на кутерьму эту шумную глядя.

Притихший и пасмурный подошел к ним Валерик.

— А ты почему не кричишь и не бегаешь, а? — Пахомыч спросил.

— А я не умею кататься, — признался Валерик.

— А что там уметь! — дернул плечом дядя Ваня. — Вот как все откатаются — и поезжай.

И Валерик решился. Когда все откатались, отбегались, и Сережка, довольный и потный, повел велосипед в сарайчик, Валерик за руль ухватился:

— А я когда буду кататься?

— А ты ж не умеешь!

— И теперь мне всю жизнь не уметь!

— Всю жизнь, всю жизнь… — стушевался Сережка напором Валеркиным. — До педалей еще не дорос!

— И Толян не дорос, а катался!

— Он умеет и ездил «под раму».

— И я буду «под раму!» — решился Валерик, будто этот прием езды, стоя на педалях, сам собою научит любого на мужском велосипеде.

— Под раму, так под раму, — вздохнул Сережка. — Закатывай штанину, да быстрей. Так и быть, один круг пробегу, а то некогда мне.

«Знаем, куда тебе некогда! Сначала чуб прилизывать будешь, потом штаны гладить с мылом, и бежать в спортзал, где Валечка-гимнастка тренируется. А мне только кружочек…»

— Ну, что ж ты копаешься! Некогда мне!

Валерик смолчал. За руль ухватившись, он встал на педали.

«Боженька миленький, помоги!.. Здорово как, и не страшно почти, когда рядом Сережка и держит рукой под седло! Эх, бабушка Настя не видит и мама! И за нами никто не бежит. За другими дак бегали… Ой, как быстро кончается круг!»

— Все! — подтолкнул напоследок Сережка в надежде, что мальчик сам остановится.

Валерик и начал тормозить, крутнув педалями назад, но цепь слетела, а стежка, такая знакомая, неожиданно вниз наклонилась, толкнув велосипед вперед.

Замешкался Валерик, не соскочил на землю вовремя, а велосипед, набирая скорость, по стежке среди кустов на улицу рванулся, с каждым метром свой бег убыстряя!

— Стой! Нельзя на улицу! Голощапов оштрафует, что без номера!

«Это не я! Это все он!» — хотел было крикнуть Валерик, да страх дыхание перехватил.

Велосипед по камням и вымоинам стежки летел прямо в узкий прогал между красно-кирпичным столбом калитки неправильной и громадным кустом сирени.

— Остановите меня! — в панике Валерик закричал. Соскочить с велосипеда на скорости уже страшно было. И бросить машину жалко: вдруг рассыплется на те железки, из которых ее сегодня собрали!

Валерик слышал шлепки босых ног за собой и какие-то крики бегущих, а велосипед летел все быстрей, и в сторону свернуть кусты мешали.

— Ну, звезданусь сейчас, мамка моя! — всему свету закричал Валерик, и жутко ему стало от собственного крика. И только глаза успел закрыть перед веткой, стебанувшей по лбу, как пулей вылетел на улицу.

Открыл глаза: перед ним колонна пленных плелась с работы.

— А-ай! — успел прокричать Валерик, как был подхвачен на лету с велосипедом вместе.

— Вот это да! — вздохнул он с облегчением, переходя от испуга к радости. Все очень быстро свершилось, как прыжок с прибрежной ивы в зеленую темень воды.

Ребята увели велосипед, а Валерика немцы обступили:

— О, братишка!

— Братишка ходил таран дойче колонна!

— Здарова! — сказал ему Фриц и руку подал, улыбаясь.

— Здравствуй, — ответил Валерик, как равному.

— Ах, либер Готт! — подошел к нему Бергер. — Так ездить нельзя: можно нос разобешь! — добавил он строго и пальцем погрозил, но глаза улыбались при этом.

Даже сержант конвоя усмехнулся, крутнув головой. И, гимнастерку под ремнем оправив, по-домашнему просто скомандовал:

— Ладно, пошли, а то жрать охота!

И колонна построилась быстро, и под свою сыпанину шагов потекла восвояси.

— Ауф видэрзеэн! — помахали Валерику немцы.

— До свидания! — поднял руку Валерик.

Своему освобождению от надуманных страхов он тихо радовался, немножко чувствуя себя героем.

И заметил Валерик, что у охранников вместо карабинов наганы в кобурах затертых. И опять самый тяжелый наган Ибрагиму достался. Вон как тяжко идет Ибрагим, припадая на ногу нагруженную. И ремень поясной отвис под тяжестью нагана: так и гляди, что вниз соскользнет, а там и штаны за собою потащит!

И засмеялся Валерик, без штанов Ибрагима представив.

— А напылили! Что тебе стадо прогнали! — пробурчала какая-то тетка с ридикюлем обшарпанным и вуалью на шляпке. — Все нянчимся да цацкаемся с ними! Перестрелять бы сволочей, как они нас убивали!.. Будьте вы прокляты, гады! — вслед им плюнула тетка.

А Валерик насупился от обиды на тетку «ругачую».

В тот вечер случилась гроза. Валерик с ногами сидел на кровати, с восторгом и страхом смотрел, как под ливнем и ветром к земле приседали кусты за окном и белыми громами молний лопались черные пропасти туч.

— Красивая нынче гроза, да, сынок? — подсела к Валерику мама.

— Да… Только строгая очень и страшная, будто бомбежка.

— Бомбежку еще не забыл?

— Не забыл. Она забываться не хочет. Когда буря или гроза…

— «Или гроза», — целует сына в макушку. — Пропах ты костром и болотом. Надо голову завтра помыть. И сходим в кино…

— И купим ситра и мороженого!

— И мороженого, тормошитель ты мой. Господи, как хорошо, что ты есть у меня. Как бы я жила одна?..

— Работала б…

— Работала!

И тут кто-то в дверь постучал. Бесцеремонно, с расчетом на грохот грозы.

— Кому-то плохо опять. И бегут все сюда. Ведь уже не война, а бегут по привычке. А у нас валерьянка вся вышла…

Мама встала с кровати и свету прибавила в лампе. Откинув крючок, она дверь отворила и в темень спросила:

— Кто там? Идите сюда. За валерьянкой, наверно? Я бутылочку бабушке Проне отдала… Да под ноги смотрите, а то половицы у нас провалились…

Из ночной темноты коридора на маму надвинулся череп с глазницами впалыми и оскалом зубов металлических. Словно ожил тот череп и с будки сошел трансформаторной.