— Да ну?

— Ранним щавелем взял. На зорьке нарежу — и на автобус. Выкину в городе на базарную полку — сразу очередь. Три рубля килограмм. Дешевле грибов!

— Бандит!

— И ты вези — цена понизится.

— Экономист!

— А ты думал!.. Микита кинул за межу потухшую сигарету. — Нет, батько правду говорил: гуртове́ — че́ртове. Была бы земля у каждого в руках — из кожи бы лезли, но до ума доводили.

— Один бы разорялся. Другой скупал или брал в аренду. Сказка про белого бычка!

— Политграмоту мне не читай. Пораскинь лучше умом. Землю община делила на едока. Ты получал. Я получал. Только один из нас обрабатывал свое дотошно, другой — спустя рукава. Потому сдавал в аренду. Что ж, правильно. Не хочешь — отдай другому. Лодыри беднели. Работящие богатели.

— Гляди как просто!

— А что? Не умеешь вести хозяйство, нанимайся к тому, кто умеет. Делай, что подсказывают. Получай, сколько заработал. — Микита встряхнул чубом. — Я болел бы за свою землю, а председатель не болеет. Котька болеет? Нужна она ему! Что, он ее покупал? Сегодня он над ней старший, завтра другой.

— Не то говоришь, Микита. Болеет, не болеет… Может, у него руки были связаны?

— Сейчас развязали?

— Ты же не слепой и не глухой. Знаешь о последних событиях. И, думаю, разбираешься в них не хуже меня. Ну, может, не до конца довели. Но ведь дело делается. Повышение заготовительных цен. Денежная оплата труда. — Я втыкаю палку в сырую грядку, поднимаю руки, приглаживаю волосы. Вспомнился мне разговор с матерью: «Как пчелка, откуда ни лечу, все до улья тащу». — Замечаешь, что происходит. Сейчас бригадир не обхаживает дворы, не приглашает на работу. Сами бегут, до восхода солнца поторапливаются. Потому трудодень теперь — стоящий.

— Не большие деньги.

— Опять двадцать пять! Я тебе говорю о том, куда дело пошло. А ты мне: не все еще сделано. Если хочешь, больше тебя найду недостатков. Но выводы будут другие.

— Что правда, то правда: тут мы не сходимся.

— Назад оглядываешься. Ошибки тебя пугают. Думаю, к прежнему возврата не будет. Что бы там ни было, а колхоз себя показал: индустрию и на его плечах подняли, войну выдержали. Шутка ли! Единоличник осилил бы такое?

— Что ты берешь меня за бока? — Он отталкивает мои руки.

— Увлекся! — смеюсь, щекочу Микиту. Но он уже не поддается на шутку. Насупил брови с рыжеватыми подпалинами, мнет родинку-бородавку, говорит медленно:

— Видел я в войну, как хозяйствуют и чехи и венгры. Слышал, как ведут сейчас землеробство в Канаде…

— Сложный разговор. Одно тебе скажу. Колхоз — это уже не только экономика, не только политика. Он вошел в психологию людей. Без него наша жизнь уже не мыслится.

— Может, и так.

Странными показались его слова. Как-то даже не по себе. Думалось, раз мы друзья, то и чувствуем и понимаем все одинаково. Оказывается, по-разному.

— Добре. Критика твоя верная. Но положительная программа не годится.

Он повысил голос:

— А по какой программе церковь разрушили?

— Вон что вспомнил!

— И не забывал!

— Тоже не одобряю. Церковь — это и архитектура, и живопись, и музыка. История культуры.

— А мы под нее фитиль!

Отступаю от Микиты, присматриваюсь со стороны к его хмурому лицу. Как все усложняется с возрастом! В детстве проще: поругались, подрались, тут же сыграли мировую. Теперь нет. Старая кость срастается трудно. А то, гляди, и вовсе не срастается.

Свежий борщ. Да еще заправленный салом. Да еще на вольном ветерке!

Перед тем как выбрать повариху для полевого стана, Котька провел закрытый конкурс. Закрытый потому, что никто о нем не знал, кроме самого Котьки. Он и председатель, и секретарь, и член жюри. Един в трех лицах. Как господь бог. Он наметил про себя несколько женщин, пригляделся, «чепурные» ли они, то есть аккуратные, или нет. Чтобы фартук свеж, чтобы юбка не заляпанная, чтобы кофта как кофта, чтобы коса калачиком, а сверху — платок белый. Словом, чтобы комар носа не подточил. Но важнее всего — борщ!

Опрятная жинка или нет — видать сразу. А вот что за борщ варит — семейная тайна. Ее надо раскрыть. Начал Костя заходить ненароком в хаты. Где запахнет борщом — он туда.

— Хлеб-соль, люди добрые!

— Сидайте до столу!

Председатель ест да нахваливает. А сам про себя отметку ставит. Борщ — Костина слабость. Считает, без борща человек не человек. И не работник, и дух в нем не твердый. С Ганей ежедневный конфликт из-за борща. Она женщина городская. Ей супы-борщи — лишняя морока. Любит попроще: сварила сосиску, поджарила котлету — и гуляй до ужина! Костя иногда сам стоит у плиты. Учит жинку, как варить борщ. Мастак в этом деле.

Итак, вся сила в борще!

Потому председатель дотошно выбирал повариху. Высший балл взяла тетка Оришка. Чепурная и не старая. Завистливые женщины говорят, что у нее есть какое-то зелье. Добавит в котел — и все. И нечего с ней состязаться. Насчет зелья, видимо, врут. Но борщ у Оришки отличный, это каждый скажет. Духовитый — за версту услышишь.

Когда подъезжали к стану на председательской «Волге», Костя толкнул меня в плечо, высунул голову в окошко, втянул воздух:

— Чуешь, как пахнет?

— Поздновато, — говорю, — едем. Солнце за полдень закатилось. Какой теперь борщ?

Кухня разместилась прямо в лесополосе. Над широкой плитой — крыша на тонких опорах. Дымоход проткнул крышу, белеет среди темной листвы. В плиту вмазано два огромных казана. Первый, побольше, для борща. Второй для каши. Казаны накрыты тяжелыми деревянными крышками. В тени акаций — стол. За лесополосой, вдоль нее, тянется новое строение с широкими окнами. Крыша шиферная. Стены беленые. Веселое здание. В нем размещается смена веяльщиков, трактористы, поднимающие зябь. До недавнего здесь жили комбайнеры. Но их срок прошел. Комбайны встали теперь рядком, притихшие. Кажется, никому не нужные. Их почистили, наложили смазку — отдыхайте до следующей страды.

В здании бригады общежитие и красный уголок — вовсе не уголок, а просторная комната, почти зал. В ней можно разместить с полсотни человек. При нужде втиснешь и побольше. Здесь сегодня вечером (может, ночью) состоится концерт. Где-то к заходу солнца подкатит грузовик с моим народом. Снимут с машины домры, пюпитры, костюмы. Оденемся, загримируемся.

Это потом. А сейчас я слышу голос Кости (сегодня опять поссорился с Ганей, уехал не обедавши):

— Тёть, ох и пахнет же!

— Сидайте, покушайте!

— А есть?

— Остался. Може, не такой як надо. Звиняйте. Чем богаты…

Оришка вынимает руки из-под фартука, снимает с котла крышку. Поколдовала черпаком. Выхватила его на волю с уловом. Вывернула в миску. Черпак как у походной кухни. Ручка деревянная, прочная, сам белый, из литого алюминия.

Костя взял ложку в руку, зачерпнул, пробует.

— У-ум!.. Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!.. «Чи фаче унди меже ла каса апликат!..» — сыпанул по-румынски. Так, абы что сыпануть.

Оришка в недоумении.

— Що вы кажете?

— Экстра-класс! — откусил полстручка красного перца. Слезу вышиб. — Ух ты, махновец!

Озабоченная своей репутацией, тетка Оришка засуетилась.

— Ничего не пойму. Скажить прямо: хороший чи поганый?

— Великолепный!

— Опять не разберу: хвалите чи смеетесь?

— Гарный, титочко, гарный! — Это уже я вставил.

— Ну, слава богу. Ешьте на здоровье!

Борщ заправлен вершковой сметаной. Весь в густых масляных блестках. Действительно, от такого за уши не оттянуть.

— Всем так или только начальству? — интересуется председатель.

— Ой, шо вы балакаете! Другие ели еще краше. Вам последки остались.

— Добро! — Костя уперся руками в столешницу, приосанился. — Тетко Оришко, от лица службы выношу благодарность!

Оришка поправляет платок.

— Та разве ж я против. Як умеем, так и робим. Абы людя́м нравилось. — Она говорит не «лю́дям», а «людя́м». Впрочем, у нас все так говорят.