Дома всю ночь горел свет. Видимо, для того чтобы навести меня на путь истинный. Не знаю, о чем думали отец и мать. Может, с рассветом собирались обойти все ямы, заглянуть в колодцы. Может, еще что решили. Только знаю, вернулся я домой, словно блудный сын. Подавленность и стыд за непослушание, за долгую отлучку. Радость и восторг оттого, что снова стою у своей колыбели.

Костя Говяз взял в руки председательскую печать в прошлом году. Отец его сокрушался:

— Из огня да в полымя! Чи тебе пенсии мало? Двести рублей — это же деньги. Живи припеваючи. Майор, заслуженный человек. Груди не хватает, чтобы регалии развешать. На что тебе новая морока? — Землемер разводил руками, — Затмение!

Привычка к ученому слову не стерлась с годами. А ведь ему за восьмой десяток перевалило. Одиноким оставался землемер до самого прошлого года. Жинка в сорок втором преставилась. Детей по миру раскидало, словно осколки взрывом. Старший погиб при Сталинграде. Дочка ушла с телятами в Казахстан — так и не вернулась, живет там. Хоть Костя удачливым оказался. Жив-здоров и не сильно калеченный. При нем можно свой век скоротать. Вот только неладное придумал: опять надел себе хомут на шею. Неужели не натер холку на службе? Попросил бы квартиру в городе. Отдыхал бы на здоровье. Так нет, ерепенится.

— Что вы меня, папаша, заживо хороните!

— Ну попробуй, хватишь горя. Мы его нахватались по самую завязку.

— Не пугайте. Я стреляный!..

Только взял печать в руки — явился первый посетитель. Первая ласточка-вещунья. Предвещала она недоброе.

— Товарищ голова, будь ласка, пропечатайте справку.

— Справку?

— Ага! Что я в действительности колхозник.

— Куда понесешь?

— Тут такое дело, Костя Антонович, — проситель замялся, — в райпотребсоюз, в город, значит, пригнали две «Волги» на продажу. Дай, думаю, куплю синего коня.

— Откуда ресурсы?

— Хиба вы не слободска людина, хиба не знаете, где у нас берут гроши? Живем на низу. Садок добрый. Ну там симиренко, белый налив, пепинка. Хиба не чулы?..

Как не слыхать. Костя сам у реки живет сызмальства. Знает, какая там земля. Отец на яблоках тоже берет немало. Но чтоб на «Волгу»! Это ж надо мешками грузить на «левые» самосвалы, по неделям простаивать на рынках.

— Колхозник, говоришь?

— А як же!

— Покличь сюда бухгалтера.

Тонкий высокий мужчина с черными нарукавниками до локтей вошел в кабинет, отодвинул Костю в сторону, положил на стол учетную книгу.

— Фамилия?

— Чи вы забыли?

— Где ж она?.. Гарпун, Гармидер, Гончий… Ага. Вот! Галченя́. — Бухгалтер поднял на лоб очки. — Так?

— Угадали!

— Сколько? — спросил Костя, стоя у края стола.

— Триста. — Бухгалтер резко закрыл книгу. Раздался звук, будто треснула хлопушка. — Минимум есть. На справку имеет право. — И ушел.

Костя долго смотрел на посетителя с ласкательной фамилией Галченя. Казалось, единственное, что сейчас занимает председателя, это чудовищное несоответствие фамилии и ее обладателя. Дядько широченный в плечах, и ростом бог не обидел. Лицо круглое, одутловатое, кирпично-темное от дождя и ветра. Галченя́!.. Галченя — это птенец в сером пушку, галчонок. Костя их доставал когда-то из гнезд, что на высоких тополях. Брал голыми руками. А этого попробуй возьми!

— Справку, товарищ голова!

Костя слепил губы вареничком, прищурил монгольские глаза.

— Справки не будет!

— Туда к бисовой матери! Что же я скажу жинке?

— Скажи: «Волга» — конь высокий, упадешь — расшибешься. Пусть ездит на тачке, как вся слобода. Спокойнее.

— Имею право. Закон на моей стороне.

— Иди к судье, пусть устанавливает твои права. А я не дам. — Костя еще больше сузил глаза, вышел из-за стола, подался грудью на Галченю. — У тебя жинка не калека, сын — вола с ног свалит, дочка уже за парубками бегает. Живете в райском саду. Золотые яблочки снимаете. И все для себя. А потребовалась справка — о колхозе вспомнили?!

— Минимум имею…

— Минимум! Выжми на всю катушку, потом приходи за справкой.

— Пойду к прокурору!

— Хоть к господу богу!

Галченя стукнул дверью.

Костя сел. Локти на стол. Седые волосы, кажется, поскрипывают под руками, точно иней. Председатель понимает: право не на его стороне. Но убежден, что поступил по совести.

Разве закон может все учесть? Вот ведь даже в одной слободе такая неразбериха. Те, кто живет «на горе», не то что яблока, картошки доброй не видят. Растаял снег, стекло ручьями. И все. Хочешь, сажай, хочешь, плюнь — все равно выгорит, не успев взойти. Сады — не на что смотреть. Один сухостой. А глянь, что «на низу». Пройдись вдоль Салкуцы. Живут, как у Христа за пазухой. Капуста такая — в корзину кочан не влазит. Тыквы лежат, словно кабаны годовалые. Их не носят, а катают. Разве поднимешь на руки такую дуру!.. В законе записано: член артели имеет право на двадцать пять соток. Каких соток? Тех, что «на горе», или тех, что «на низу»? Одни на тачках, другие на «Волгах»! Правду говорят горяне: «Не на горе́ живем, а на го́ре». И это только в слободе, в капле из океана. А по всей стране что за картина? Попробуй учти: кто где прилепит свою хату, «на го́ре» или «на радости». Уравняй их законом! Одному он бумажка, другому — «Волга».

Перед глазами стоит Галченя — крупный, налитой, словно тыква. Костя усмехнулся. «Вот махновец, а? К прокурору, говорит, пойду! И пойдет, права есть — почему не пойти?»

И еще забота свалилась на председателя: посевы бурьяном забивает, полоть надо. Но людей нет. Судил-рядил с правленцами, прикидывал-подсчитывал, — взять неоткуда. Только по больничным листкам освобождено семьдесят человек.

Костя негодует:

— Что за хвороба на мою голову!

Одергивает темно-синий моряцкий китель, складывает руки на груди, сужает глаза, но придумать ничего путного не может. Вдруг вспомнил, как в последние два года службы, когда был начальником штаба полка морских самолетов-торпедоносцев, ловил в команде «сачков». У каждого «сачкующего» на руках, конечно, документ: освобожден санчастью.

— Обойдите хворых. Кто на ногах — чтобы утром с бюллетенями были у конторы!

Забегали по хатам посыльные. Закипела слобода. Заварилась каша. Чуть свет гудит майдан. Председатель подходит к каждому, сочувствующе пожимает руку, справляется о здоровье, горестно покачивает головой, смотрит справку об освобождении, оставляет пока у себя. Пятьдесят три зеленоватых листка доверчиво легли на председательские ладони. Костя взошел на крыльцо конторы, попросил:

— Давайте поднимемся до больницы. Спешить нам некуда и здоровье не позволяет. Как раз приехали к нам врачи — большие специалисты. Обследуют каждого. Кого в стационар положат, кому на дом лечение пропишут.

Больная толпа загудела, запротестовала.

Председатель вскинул руки над головой, призывая к порядку.

— Кому трудно идти — повезем. Сейчас подадут транспорт.

Арбы появились словно по щучьему велению. На их широкие площадки неохотно взбирались бабы. Мужики в нерешительности терлись около.

— Ну, Таманская армия, двинулись в поход! — Костя вскинул руку, махнул в сторону больницы. Смеясь, скомандовал: — Железным строем за мной, арш!

Мужики, пыхтя цигарками, покачивают головами:

— Веселый хлопец!

В распахнутых окнах, у калиток, у заборов появились любопытные лица:

— Куда вас гонят?

— На колбасу, тетеньки!

— В «Заготживсырье»!

У ворот больницы расположились табором. Правда, пока «армия» добиралась до больницы, она понесла ощутимые потери. Десятка полтора, а то и все два, жителей пропало без вести. То есть не совсем без вести. Кто в лавке задержался, кто к куму заглянул — давно не виделись, кто юркнул в свои ворота — добро, на пути оказались. В общем, колонна поредела.

Заведующий больницей посадил врачей по кабинетам, мобилизовал весь персонал. И в грудь стучат, и в уши заглядывают, и приседать заставляют. Человек восемь больных оказалось. Остальные, говорят, вполне удовлетворительные. И нагибаться можно, и сапку в руках держать не запрещается. Чтоб голова не кружилась, платком ее от солнца прикрывать посоветовали или шляпой соломенной.