Сегодняшним днем Шляхтин остался доволен. Больше всего ему понравилась стрелковая викторина, потому что она непосредственно была связана с боевой подготовкой. Он испытывал истинное наслаждение, когда смотрел, как выходили на сцену, где на столах были разложены карабины, автоматы и пулеметы, представители команд и с завязанными глазами разбирали и собирали оружие. Предварительно каждому участнику состязания задавали несколько вопросов из уставов. Ивану Прохоровичу доложили, что солдаты чуть не до дыр зачитали уставы — так готовились к викторине. Это тоже понравилось ему.

Больше всех призов забрал первый батальон. Он и в концерте художественной самодеятельности показал себя. Шляхтин задумался: ведь Хабаров, по его мнению, как командир слабее других комбатов. В чем же дело? Ивану Прохоровичу захотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Остановился он на Изварине — человеке, который никогда ему не перечил, был покладист, а в работе прилежен. Лучшего заместителя Шляхтин не желал.

После спортивных состязаний он подошел к Изварину и сказал:

— Пойдем подышим свежим воздухом. Не будем мешать молодежи — пусть веселятся.

Они направились в сторону реки. Шли не спеша по дорожке, проложенной в ореховой чаще. Закурили. Иван Прохорович после долгого молчания спросил Изварина:

— Что ты на это скажешь?

Постороннему человеку могло показаться неясным, к чему относился вопрос. Но Аркадий Юльевич угадал безошибочно — к тому, что они сегодня увидели.

— На мой взгляд, сегодняшние мероприятия заслуживают похвалы.

Шляхтин кивнул и уточнил:

— Особенно викторина.

— Да. Между прочим, это инициатива Хабарова и Петелина. Вы заметили, какая активность была у личного состава первого батальона?

Шляхтин недовольно проговорил:

— Заметил. И считаю: будь Хабаров потребовательнее, жестче, без всяких там заскоков, первый батальон мог бы бороться за звание отличного. И наверняка июньского чепе мы не имели бы.

— Но чепе — случайность. Следствие доказало, — вкрадчиво вставил Изварин.

— Случайность? — командир полка повернулся к своему заместителю и, недобро усмехнувшись, сказал: — Знаешь такое положение в философии: случайность — это форма проявления закономерности. Как раз к первому батальону относится. Ослабил командир требовательность — вот тебе и результат.

— Разумеется, так, — согласился Изварин, но тут же мягко возразил: — Однако в первом батальоне немало хорошего. К примеру, почин изучить все штатное оружие. У них же родился…

— А от кого он исходит? От Хабарова?

— Разумеется, нет. Но важно подметить новое, оценить по достоинству, подхватить, распространить. И это сделали Хабаров и Петелин.

Шляхтин покосился на Изварина:

— Ты что, в адвокаты к ним записался?

— Вы меня не так поняли, Иван Прохорович. Но мне кажется: предвзятость нередко мешает разглядеть в людях положительное, — осторожно заметил Изварин.

— Это ты меня обвиняешь в предвзятости? — повысил голос Шляхтин. Полковнику не понравилось, что Изварин, который всегда поддакивал ему, вдруг начал возражать. В то же время он уловил в словах Изварина ответ на вопрос, ради разгадки которого, собственно, и пригласил своего заместителя прогуляться. Но так просто согласиться с ним Иван Прохорович не мог, и, чтобы показать, что Изварин заблуждается, он выложил свой козырь:

— А ты знаешь, что твой Хабаров на днях заявился ко мне с ультиматумом? По поводу Перначева…

Изварин не знал, и Шляхтин рассказал ему, как это было.

В тот день Иван Прохорович пришел в свой кабинет с намерением поработать в спокойной обстановке. Он достал из сейфа папку с документами, скопившимися за последнее время, и только расположился за столом, как раздался стук в дверь. Иван Прохорович не очень любезно разрешил непрошеному посетителю войти. Им оказался Хабаров. Будь вместо него кто-нибудь иной, командир полка, наверное, сказал бы, что он сейчас занят и принять не может. Но с Хабаровым Иван Прохорович так не обошелся — и без того молодой комбат считает своего командира человеком черствым, — только недовольно осведомился, с чем майор пожаловал.

Хабаров, загородив собою выход из кабинета, вызывающе резко спросил, почему без его, командира батальона, ведома решается судьба подчиненного ему офицера, лейтенанта Перначева.

Тон вопроса взорвал Ивана Прохоровича. Он нетерпеливо встал, уперся руками в край стола и придавил Хабарова тяжелым взглядом: «Потому что я решил оградить вас от новых чепе. Мне в полку слюнтяи не нужны. Боеготовность — вот что главное!» — «Для меня тоже», — не поддался Хабаров. Иван Прохорович ядовито усмехнулся: «Весьма рад, что наши взгляды совпадают. Полагаю, спорить нам больше не о чем». Но Хабаров не отступал. Он просил отменить решение об увольнении Перначева. Это было слишком. Шляхтин подался всем корпусом к строптивому майору и, выделяя каждое слово, отчеканил: «Пока я командую полком, я буду делать в интересах боеготовности все, что нахожу нужным. И отменять свои решения… меня никто не заставит! Вы свободны, товарищ майор». Хабаров отдал честь и круто повернулся. Ивану Прохоровичу показалось, будто при этом он процедил: «Посмотрим».

В груди Ивана Прохоровича клокотало. Ему стало душно в прохладном кабинете. Он уже не мог спокойно сидеть над бумагами, швырнул папку в сейф и направился в парк боевых машин. Там в это время шли ремонтные работы. Иван Прохорович собирался пойти туда после того, как покончит с бумажными делами, однако возмутительный визит Хабарова нарушил его планы.

Иван Прохорович нашел, что навес над стоянкой машин ремонтируется медленно и плохо, и офицеру-саперу, руководившему ремонтом, влетело как следует.

Правда, эту деталь Иван Прохорович в своем рассказе Изварину опустил.

— Вот так поступает ваш Хабаров, — кольнул Шляхтин своего заместителя и пожал плечами: — Удивляюсь, от кого он узнал, что Перначев представлен к увольнению? Язык бы оторвал тому осведомителю!

Изварин, чтобы не выдать себя, наклонился и сорвал травинку.

— Такие вещи трудно утаить, — пробормотал он, пожалев, что сказал о Перначеве Хабарову: чего доброго, неприятность наживешь.

Шляхтин ничего не заметил. Закурив, он твердо сказал:

— Нам нужно проверить первый батальон. Сколько Хабаров у нас? Восемь месяцев? Пора, пора… Сам этим займусь.

Шляхтин и здесь не изменил себе: он не хотел принимать на веру хвалебные высказывания Изварина о первом батальоне, он должен сам все увидеть, прежде чем делать выводы.

До возвращения взвода с занятий оставалось около часа, и лейтенант Перначев решил обойти палатки, в которых жили его солдаты. Он начал с палатки, где размещалось отделение сержанта Бригинца. Полог над входом был почему-то открыт. «Ну вот, уже есть», — недовольно отметил Перначев, заглянул внутрь и увидел человека, сгорбленно сидевшего на табуретке. В полумраке палатки лейтенант не узнал его и строго окликнул:

— Кто здесь?

Солдат вскочил, вытянулся и обрадованно отчеканил:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант!

Это был ефрейтор Ващенко. Василий тоже обрадовался. Он вошел в палатку, пожал Ващенко руку:

— Значит, поправился?

— Поправился. Тилькы… — Ващенко запнулся и упавшим голосом сказал: — Тилькы служить больше не буду; не годен.

Василий опустился на табурет.

— Так, значит… Садись, чего стоишь… — Помолчал, не зная, как продолжить, зачем-то спросил: — И куда теперь?

— До дому. Добре сейчас выписали: урожай еще не собрали, приеду — подсоблю. На комбайн попрошусь.

— А работать можно?

— Ну, а не можно, так нужно, — рассудительно ответил Ващенко и пояснил: если он сейчас не подработает, зимой трудно жить будет, а сидеть на шее у отца и матери — разве годится?

Да и не по нему такое: еще до армии сам на хлеб привык зарабатывать. И неплохо, случалось, зарабатывал, костюм справил, пальто. Будет что надеть, покуда не станет крепко на ноги.