— Вы отлично знаете, что я жил в Праге и был личным врачом императора Рудольфа, — высокомерно ответил Есениус.

— Да, я это знаю, — быстро возразил Гофбауэр. — И вы делали то же самое, что делаю я и все остальные врачи. Правда, в другой форме. И вы за плату поддерживали веру пациента в то, что он болен. Ведь мы не имеем постоянного заработка! Что же прикажете нам делать?

— Зарабатывать себе на жизнь честным трудом, — сурово ответил Есениус. Он чувствовал, что раздражение его усиливается— Бессмысленно продолжать этот разговор. Давайте сократим его! Скажите, чего вам надо? Зачем вы пришли ко мне?

Лицо Гофбауэра стало пепельным. Голос его задрожал от сдерживаемой ненависти:

— Я пришел предупредить вас. С волками жить — по-волчьи выть. Вы не должны поступать во вред остальным.

— А что, если я не пожелаю уступить? Вы предадите меня анафеме?

Гофбауэр хмуро взглянул на Есениуса:

— Все здешние врачи будут против вас.

Есениус с минуту молча смотрел на человечка, который стоял перед ним, и ему стало обидно: и это врач! Но вместе с тем он Почувствовал и упрек: кто виноват, что есть и такие между нами? Потом он сказал мирно, почти без гнева:

— Вы должны говорить только за себя. Я не верю, что все врачи пренебрегли заветом Гиппократа и академической присяги, как это сделали вы.

— Оставьте в покое присяги и заветы! — огрызнулся Гофбауэр. — На это ничего не купишь. Лучше одумайтесь. Я вам дал добрый совет.

— Благодарю за него. Но, если позволите, и я дам вам совет. Когда я начал изучать медицину, в первом же семестре я выучил на память присягу Гиппократа. Я помню ее до сих пор. Не мешало бы и вам повторять ее время от времени. Самое дорогое для врача — доверие больных. Нельзя обманывать это доверие. Иначе вы будете виноваты не только перед своими пациентами, но и перед самим собой. Может случиться, что и вам понадобится когда-нибудь помощь врача. Может ли быть действенной эта помощь, если вы всегда будете подозревать вашего врача в том, что и он таков же, как и вы? Вы сами подрубаете сук, на котором сидите. Опомнитесь, Гофбауэр, пока не поздно!

Гофбауэр слушал Есениуса с насмешкой. Он не перебивал его, но по презрительно опущенным уголкам губ было видно, что слова Есениуса обращены к глухому.

— Вам бы теологию изучать, а не медицину, — ответил он зло и ушел.

Спор с Гофбауэром смутил Есениуса. Есть зеркала, которые отражают человека удивительно изуродованным. Ему казалось, что Гофбауэр — такое кривое зеркало, и он, Есениус, видит в нем свое изуродованное до неузнаваемости подобие. И это подобие говорит ему с ухмылкой: «Еще немного, и ты был бы таким же! По какому праву ты теперь судишь Гофбауэра? Откуда взялась у тебя смелость считать себя лучше, чем он? А если ты и лучше, разве это твоя заслуга? Не будь Марии и Кеплера, разве не плавал бы ты в тех же водах, что и Гофбауэр? Успех, деньги, слава — все это толкает человека по наклонной плоскости».

Ах, как жалко, что нет с ним Марии! Как нужен ему теперь ее совет, ее ободрение!

В последующие недели только одно событие взволновало спокойную гладь его жизни: его посетил брат Даниель из Шопрона.

Есениус не виделся с ним девять лет. Последний раз они встретились в Виттенберге перед отъездом Есениуса в Прагу.

Братья сердечно обнялись и долго смотрели друг на Друга, стараясь прочесть на лицах следы времени.

— Как я рад, что вижу тебя в добром здравии, Янко! — заговорил брат Есениуса. — Как только я получил твое письмо, тотчас же собрался. А уж раз я здесь, то хотел бы с тобой посоветоваться. Ты старше, у тебя больше опыта, ты можешь помочь мне советом.

— Готов дать тебе любой совет, — отвечал Есениус, — только доверься мне.

— Я хочу сменить службу, — сказал Даниель, — меня приглашают главным егермейстером к эрцгерцогу Фердинанду. Посоветуй, как поступить. Мне обещают плату много большую, чем в Шопроне.

Есениус задумался. Даниель был его полной противоположностью. Он никогда не был особо силен в учении. С малых лет его влекло в поля и в лес. Уже мальчишкой он знал всех птиц не только по виду, но и по голосу; всех лесных зверей он распознавал по следам; все деревья — по листьям. Он знал все кусты, цветы и травы. Разумеется, он желал для себя такой службы, которая позволила бы ему как можно чаще быть в лесу. Женитьба на дочери зажиточного горожанина в Шопроне доставила ему такую должность: он стал лесничим города Шопрона. Он был главным распорядителем на всех охотах и снискал известность наилучшего в стране стрелка.

И вот тут-то и узнал о нем племянник короля, эрцгерцог Штирийский Фердинанд.

— В таком деле тяжело советовать, — отозвался Есениус. — Я не сомневаюсь, что на новой службе тебе было бы лучше. Только эрцгерцог слишком ревностный католик.

— Именно этого я и боюсь. Потому я и хотел посоветоваться с тобой.

— К сожалению, о Фердинанде рассказывают малоутешительные вещи. Говорят, он дал обет деве Марии извести в своей стране еретиков. А эти еретики, как ты знаешь, — мы, протестанты. Я думаю, тебе свободнее на нынешней службе. А у Фердинанда тебя будут окружать чужие люди. Тебе придется все начинать сначала, а в этом нет ничего приятного, поверь.

— Значит, ты думаешь, мне следует отказаться?

— Не спеши. Ты должен узнать, каковы там условия, и только обсудив вопрос со всех сторон, ты можешь решить.

На этом братья расстались. Есениус обещал, что, как только приедет Мария, они вместе навестят Даниеля в Шопроне.

Через несколько дней к Есениусу явился университетский педель с письмом от ректора Сигизмунда Гейслера.

От волнения лицо Есениуса покраснело. Он надеялся, что университет пригласит его читать лекции или хотя бы на публичное трупосечение.

Но, когда он вскрыл письмо, на его лице появилось разочарование.

Университет, опираясь на свои былые, традициями установленные права, указывал, что в городе Вене работу врача могут исполнять лишь доктора, которых уполномочил на то университет. Вместе с тем ректор требовал от Есениуса, чтобы он представил свой докторский диплом, без коего он не имеет права практиковать.

Есениус горько улыбнулся. Опять старая история с дипломом!

Придется идти к ректору и выполнять эти неприятные формальности.

В глазах ректора не было ни капли сочувствия или даже обыкновенной любезности, которая должна была бы возникнуть при встрече двух коллег, — ведь уже десять лет назад Есениус исполнял должность ректора.

Он представился ректору и сказал, что явился по его вызову.

— Да, да, — отозвался ректор холодно и смерил его испытующим взглядом. — Я надеюсь, диплом вы принесли с собой.

— Простите, что я не попросил у здешней академии разрешения на практику, я не знал, что это требуется. Ни в Виттенберге, ни в Праге санкции университета не требовалось. Да и в качестве личного врача его императорской милости…

— Ваше положение личного врача его императорской милости не обязывает нашу академию относиться к вам иначе, чем к другим. Его императорская милость может именовать своим личным врачом любого знахаря-фельдшера. Нас это абсолютно не касается. Но что касается практики, тут мы следуем предписаниям, вменяющим нам в обязанность проверять диплом каждого доктора, который намеревается практиковать в нашем городе.

По холодному, осуждающему тону ректора было ясно, что он получил о Есениусе самые неблагоприятные сведения.

Кто в этом заинтересован? Ведь университет не стал бы по собственной инициативе интересоваться дипломом личного королевского врача. Кому он стал поперек дороги?

Долго думать не пришлось. Имя Гофбауэра тут же всплыло а его памяти.

Но как Гофбауэр узнал о дипломе?

— Что ж, мне придется подчиниться местным законам. Диплом я вам охотно представлю. То есть не диплом, но подтверждение всех профессоров Падуанского университета о том, что я сдал предусмотренные для докторов экзамены. Только мне придется просить вас подождать несколько месяцев, потому что этого документа у меня с собой нет, он остался в Праге.