Под вечер доктор собрался к Бахачеку в Главную коллегию. Бахачек был дома, он как раз переписывал оду, сочиненную по случаю свадьбы богатого пражского горожанина.

— Добро пожаловать! — обрадовался профессор.

Он предложил гостю стул и принес из кладовой бутылку вина.

После небольшого вступления Есениус рассказал Бахачеку ⁰ беседе с Вавринцем, не называя его имени, и спросил Бахачека, что бы он ответил студенту.

— С той поры, как Колумб открыл новый свет и Магеллан объехал вокруг Земли, человечество добыло немало новых сведений. Из свидетельств этих путешественников мы узнали, что в мире есть множество вещей малопонятных и достойных удивления. Почему же и не существовать таким, о которых говорит Мандевилла или пишет Мюнстер в своей «Космографии»?

— То же самое думал и я, — сказал Есениус. — Но, когда я вспомнил, что читал в этих новых описаниях путешествий и что слышал от самих путешественников, я ничего не мог припомнить о людях, тело которых устроено иначе, чем наше. Люди отличаются лишь цветом кожи, ростом и строением лица. Что касается животных, то я допускаю, что на свете есть много таких, о которых мы и не помышляем. Например, в императорском зверинце имеются страусы. Если бы мы их не видели собственными глазами, мы не поверили бы, что такие могут существовать. Или, например, чучело крокодила в императорских коллекциях…

Бахачек хмуро глядел на своего друга. Он признавал, что, по существу, тот прав, но…

— Если к каждому научному произведению мы будем подходить с сомнением, не расшатаем ли мы столпы, на которых зиждется все человеческое знание? Мы лишимся тогда самой крепкой своей опоры. Чего же мы, в таком случае, достигнем?

— Мы приблизимся к правде, — задумчиво ответил Есениус.

Бахачек быстро встал и принялся ходить по комнате. Разговор с Есениусом так его взволновал, что он не мог усидеть на месте.

— Я мог бы вам на это ответить вопросом: что такое истина? Что это, постоянная, неизменная величина? Нет. Каждая эпоха признает свою истину. Древние исповедовали науку Птоломея, Гиппократа, Галена. Сегодня мы исповедуем учение Коперника, Везалиуса, да и многих других, потому что они представляют научные истины нашего века. Разве мы знаем, за какую правду будут биться поколения, которые придут после нас?

Бахачек остановился перед Есениусом и посмотрел на него в упор.

Но Есениус отвечал ему немного насмешливо:

— Наука минувших времен теперь многих уже не удовлетворяет. Например, студента, о котором я вам говорил. Он уже полон сомнений. И его сомнение — это творческая сила, которая должна перейти и к нам.

— Так что же я должен делать? — взволнованно воскликнул Бахачек.

— Я думаю, так, как мы комментируем Гиппократа, Галена, Разеса и Авиценну в медицине, Аристотеля — в философии, именно так мы должны поступать, преподавая и другие науки. Растет новое поколение, которое не удовлетворяется тем, что удовлетворяло нас.

— Значит, мы должны капитулировать перед неуважением молодых к вечным истинам?

— Я бы не называл это неуважением, но силой сомнения. Не будем закрывать глаза на эту бунтующую силу, потому что и нам она может принести немало пользы.

— А авторитет университета? Уважение студентов к профессорам?

Есениус посмотрел на Бахачека и медленно ответил:

— Авторитет университета тем больше, чем больше нового он вкладывает в головы своих студентов. И тут не прогневайтесь на меня за искренность — наш университет в настоящее время не на первом месте. Что же до уважения студентов к профессорам, то оно пропорционально знаниям, которые они получают от них. Мы же не каменные идолы, а люди, которым не чужды чувства и мысли наших студентов. И не будем открещиваться от сомнений, которые мучают наших учеников. Подумайте об этом. И поверьте мне, это совсем не повредит университету.

Зимний вечер.

От окон дует, и Есениус придвинул стул к камельку. Дрожащее пламя в закопченном очаге не в силах согреть всю комнату. Стены дышат холодом.

На столе Есениуса — славные творения Андреаса Везалиуса, личного врача императора Карла V и испанского короля Филиппа II: «Семь книг о строении человеческого тела». Он перелистывает страницы, и взгляд его останавливается на рисунках Калькаро, ученика великого венецианского живописца Тициана. До сих пор еще никто не изображал человеческое тело так наглядно и точно. Для создания этого произведения объединились два мастера: искуснейший хирург и прекрасный художник. Везалиус анатомировал, а Калькаро рисовал. А врачи, глядя потом на рисунки Калькаро, не верили собственным глазам: ведь эти рисунки опровергали древние авторитеты! Например: человеческая печень изображалась состоящей только из двух долей, а не из пяти, как учил Гален. И это не было ошибкой художника. Рисунки Калькаро лишь подтверждали то, о чем писал Везалиус. Свыше двухсот ошибок в учении Гиппократа и Галена. Да ведь это богохульство, безбожие — низвергать старые идолы! Молодое поколение восхищалось Везалиусом, боготворило его, но старые ученые призывали на его голову все громы и молнии. Что же удивительного, если известный профессор Сорбонны, учитель Везалиуса Жак Дюбуа, назвал его сумасшедшим.

Открытая книга лежит перед Есениусом, но его взгляд оторвался от рисунков и блуждает по стене, на которой играют отблески света и причудливые тени от горящей свечи.

Есениус размышляет о Везалиусе. Нужно вновь издать его «Исследование анатомических взглядов Филлапио». Для студентов-медиков это произведение Везалиуса служит отличным учебным пособием. Но книга давно уже распродана, и ее нигде не достанешь. Да, нужно снова издать ее и дополнить описанием жизни Везалиуса. Великий анатом заслужил это. И Есениус выполнит свой долг.

Он пишет жизнеописание Андреаса Везалиуса. Его детские годы, проведенные в Брюсселе, затем годы учения в Париже, Лувене и Падуе, где двадцатилетний доктор Веэалиус стал профессором хирургии и анатомии. И всю свою жизнь Везалиус занимался лишь одними вскрытиями. Сначала вскрывал мышей, лягушек, кошек и собак, которых боялись брюссельские мальчишки и которых Андреас относил домой, а там разрезал и анатомировал. Его круглые черные глаза блестели от волнения. А отец Андреаса, доктор Везалиус, после безуспешной попытки запретить ему его забавы примирился наконец с пристрастием сына и решил, что тот будет врачом. В Париже, Лувене и особенно в Падуе Андреас дружил с палачами и использовал эту дружбу для греховных дел: он доставал у них тела преступников, а потом дома, в своей студенческой каморке, анатомировал их. Мало того: он крал человеческие трупы с виселицы либо выкапывал их на кладбище. И, застань Везалиуса за таким делом местные власти, его собственное тело закачалось бы на виселице.

Есениус очень живо представляет себе, что чувствовал при этом Везалиус, — ведь и ему, Есениусу, тоже приходилось тайком добывать трупы.

И сколько общего в дальнейшей судьбе Везалиуса с его судьбой! Андреас был личным врачом императора и короля, так же как и Есениус. Общее есть и в их научной работе, хотя содержание и сущность произведений Везалиуса значительнее. И их произведения пользовались одинаковой славой.

Зато страшный конец Везалиуса невольно удручает Есениуса. Если доктор завидует славе великого анатома, то не завидует последним годам его жизни.

Однажды Везалиус вскрывал тело какого-то дворянина с согласия и в присутствии его родственников. Когда же вынул сердце и показал его собравшимся зрителям, сердце внезапно сократилось.

Везалиуса обвинили в убийстве. Говорили, что дворянин был еще жив и что это Везалиус убил его.

Напрасно доказывал анатом, что дворянин был уже мертв, что он не ожил бы, даже если б его сердце не тронули.

Лишь по милости короля смертную казнь заменили Везалиусу другой карой: он должен был отправиться в Святую землю и там покаяться в своем грехе.

Везалиус покорился приговору, надел власяницу, взял посох пилигрима и, как последний из последних, отправился в далекий путь, из которого уже не вернулся. Он умер на острове Занте.