— Как не ценят?

— Очень просто. Работает человек добросовестно, иной раз ночами не спит, лишает себя выходных дней, приводя в порядок свой рабочий инструмент, а с этим никто не считается. Другие вон на танцы бегают, в экскурсии на Водораздельный хребет, а я знаю только делянку да свою машину, а мне после всего этого даже на уступки не идут. Что мне теперь делать? К трем начальникам обращался и нигде не нашел поддержки. Остается еще в трест податься или уж плюнуть на все.

— Э-э, нет, парень! Если мы с тобой, коммунист да комсомолец, не умнем этот вопрос на месте — грош нам цена. Ты вот говоришь, что ночами не спишь, на танцы не ходишь, в экскурсиях не бываешь. Для молодого человека это очень плохо. Молодому человеку надо везде поспеть: и на работу, и на вечерку, и на прогулку в горы, и в библиотеку, и в политкружок. Иначе он может стать запечным тараканом, сверчком, который только и знает, что верещать. Ну что ты уцепился за свою пилу? Старая, разбитая…

— Она мне служит не хуже новой, у нее только немножко подносился цилиндр, — упорствовал Ермаков.

— Вот, вот: подносился цилиндр, разболтались болты-гайки, спаяна пильная шина. Разве я не знаю твою пилу? Она только и живет благодаря тому, что ты ночей не спишь. Было время, когда мы дорожили всяким техническим барахлом, потому что и этого барахла нам не хватало. Те времена ушли! Наша техника шагает вперед, и цепляться за старье просто смешно.

— А давно ли, Яков Тимофеевич, у нас в лесу появились бензомоторные пилы?

— Недавно, Сергей, совсем недавно. Но значит ли это, что мы должны на них работать десятки лет? Мы ведь не капиталисты, чтобы замораживать технику, огребать высокие барыши. Громоздким бензиновым пилам пришли на смену более легкие электрические, а скоро получим высокочастотные, которые весят всего лишь восемь килограммов.

— Сколько? — удивился Ермаков.

— Восемь килограммов, всего полпуда.

— А обычная электрическая?

— Обычная весит пуд. А твоя бензиновая старушка весит целых два пуда. Вот и подсчитай, сколько ты за день перетаскиваешь лишнего груза? А ведь пила у тебя висит на шее, как камень, с которым ты ходишь от дерева к дереву, держишь ее в руках на весу, когда спиливаешь лесину. С электрической пилой ты сможешь быстрее передвигаться, меньше затрачивать сил и давать еще большую выработку, чем теперь. Потом, пилу тебе дадут совершенно новую, она не потребует столько ухода за собой, как твоя старая развалина. У тебя будут свободные вечера и выходные дни, и тогда, пожалуйста, используй их в свое удовольствие. Так спрашивается, чего же тебе протестовать, жалеть свой старый инструмент?

Ермаков мял пальцами край скатерти, лежавшей на коленях, молчал.

Наступал рассвет. Розовый свет дрожал на тюлевых занавесках, заливал комнату; усталое лицо директора казалось серым, поблекшим, а щеки Ермакова, сидевшего напротив, пылали, как заря.

— Ну? — спросил директор. — Согласен, что ли?

— Нет! — решительно заявил парень, вскинув искрящиеся глаза на Черемных.

— Почему нет? Какой, оказывается, ты упрямый!

— Привык я к своей пиле. Расставаться боязно.

— Чего бояться?

— А вдруг не пойдет дело с новой пилой? Я в свою моторку налью бензина, заведу и пошел, куда мне надо. Я полный хозяин своего инструмента.

— А разве ты не будешь хозяином электропилы?

— Какой же я хозяин, если буду привязан к электростанции? Куда идти — кабель за собой тащить, он будет цепляться за пеньки. Зауросит электростанция — и ты сиди со своей исправной пилой, прохлаждайся, природой любуйся…

— Но ведь простои могут быть и с твоей бензиновой пилой?

— У меня их не бывает! Если я выхожу в делянку со своей пилой, так уж знаю, что она меня не подведет.

— А скажи-ка, Сергей, сколько времени ты теряешь зимой на разогрев, на запуск мотора? Как чуть покрепче мороз, так твоя пила и закашляет: ты возьмешься за шнурок, дернешь, а она тебе только: кхе, кхе.

— У меня теперь не кашляет.

— Как это не кашляет?

— А так, я приспособился. Моя пила в трескучие морозы зубами под елкой не ляскает. Она у меня спит ночами в шубе, будто в термосе. Утром прихожу — она еще тепленькая, лишь дернешь за поводок, она как закусит удила и возьмет с места, только гул пойдет по лесу. Скорее начинаешь валить деревья, помощников поторапливаешь. Ведь какая красота, когда входишь в лес, начинаешь его крушить! Смотришь, перед тобой стена. Ты идешь на эту стену, ты маленький, а деревья огромные, и они будто от страха перед тобой падают. Идешь вперед, наступаешь на них, они сдаются, с шумом и грохотом откидываются от тебя, валятся, гудят. А ты в азарт входишь, ты сознаешь, что хозяин тут, что ни одно дерево перед тобой не устоит, любое уступает тебе дорогу, ты — победитель. Врежешься в темный лес, оглянешься назад — только пеньки торчат да поверженные тобой великаны… Люблю работать в лесу, страсть люблю!.. Так как же я теперь расстанусь с оружием, которым покоряю лес, становлюсь сильным, могучим, ровно богатырь в сказке. Мое оружие надежное, а другое, кто его знает, какое оно будет?

— А поедем, Сергей, попробуем.

В глазах у директора, бывшего лесоруба, как и у Сергея, загорелись радостные, торжествующие огоньки. Он позвонил по телефону на конный двор и велел тотчас же подать пару верховых лошадей.

— Испробуем, Сережа, испробуем! — в азарте говорил директор. — Это же будет действительно красота, когда на урему в наступление пойдет большая цепь электропильщиков; как зайдут в лес, окружат со всех сторон сразу несколько гектаров и начнут его валить — только гул пойдет по тайге! Это же красота, черт возьми, а!

Он подбежал к Ермакову и потряс его за плечи.

— Едем, Сереженька, едем!

Вскоре подали двух оседланных лошадей, и Черемных с Ермаковым галопом помчались к Новинке.

В Сотый квартал Сергей вернулся после полудня, зашел на конюшню, запряг лошадь в телегу и поехал в свою лесосеку; обратно он возвратился под вечер с бензомоторной пилой, осторожно снял ее с телеги и понес на руках, как ребенка, в избу. Мать выдвинула стол из угла на середину комнаты, сняла скатерть, а сын положил на него свою машину; отдаленно она походила на большущий кинжал с толстой ручкой, а лезвие этого кинжала по форме напоминало гусеницы танка или трактора.

— Зачем привез пилу-то? — спросила мать недоумевая.

— Завтра буду сдавать, приедет человек с Мохового, — Сергей принялся тщательно обтирать машину тряпкой.

Мать всплеснула руками.

— Ой, ой! Неужели решил отдавать?

— Решил, мама, распроститься.

— Вон что, вон что. Ой, господи! Силой, что ли, кто заставляет?

— Да нет, мама, сам решил отдать эту пилу… Были мы с директором в новых делянках на склоне Водораздельного хребта, куда завезены электростанции. Ну, попробовали эти самые новые электропилы. Идут вроде хорошо. Посоревновались с Яковом Тимофеевичем. Пустили электростанцию, он одну пилу взял, я — другую. Та пила, мама, гораздо легче этой, и включение самое простое, рычажком. Бензину никакого не требуется, соединишь электрический кабель с пилой муфточкой — и работай… И вот навалились мы с директором на лес, я играючи свалил сто деревьев. Как подведешь пилу к дереву, только нажмешь легонько — вжж — и готово! Лесина вдруг вздрогнет, будто встрепенется, и падает.

— А уросов у той пилы нет? — спросила мать. — Ты хорошо проверил ее, Сергей? Смотри не нарвись. Вдруг не пойдет дело с новой пилой? Кабы нам не наплакаться, сынок. У меня сегодня с утра что-то сердце щемило, не было бы беды.

— Ничего, мама, не беспокойся! На нашу технику надеяться можно. И электрическая станция хорошо сделана, и новые пилы, видать, добротны. Правда, пила дает нечеткий рез, опилки мнет, так это целиком зависит от пильных цепей — тупые, видимо. Пилоправа Кукаркина попрошу наточить цепи как следует — и дело пойдет. С нашим Кирьяном Корнеевичем ни один лесоруб в лесу не пропадет, он любую пилу до точки доведет.