— И чого ты пристала до той Медниковой? Куда вона, туда и ты, як теля без матки… Я вчора стояв, стояв, ждав, ждав, аж ноги к ботинкам примерзли, а ты и не пришла…

— Тебе было скучно без меня?

Синько ничего не ответил, распотрошил сверток, достал пирог и начал его с аппетитом есть. Панька взяла парня под руку, прижалась к нему и заговорила ласково:

— Ты, Гриша, на меня очень обиделся? Хороший ты мой! Я ведь не хотела идти с Лизкой. Она побежала на свидание к Ермакову, а меня в провожатые взяла. Там познакомила меня с Колькой Гущиным.

— Який Колька Гущин? — спросил Григорий, останавливаясь.

— Из Сотого квартала, помощник Ермакова. Он шел в красный уголок на Новинку, а Лизка повернула его обратно, познакомила меня… Ты, Гриша, ничего плохого не думай. Я все время вместе с Лизкой была, даже ни на шаг от нее не отлучалась.

— А чого вы так долго были в Сотом квартале? Я ждав до часу ночи на дороге и не дождався.

— А мы сидели в избе у Ермакова, семечки лущили, чай пили, Ермаков в гармошку играл, так мы слушали. Потом Гущин с Ермаковым проводили нас до самого общежития.

Недоеденный пирог Синько сунул в бумагу, освободил локоть от Панькиной руки и пошел вперед.

— Гриша, голубчик! — поспешила Панька за ним. — Я, ей-же-ей, ни в чем не виновата! Сегодня Лизка снова пошла в Сотый квартал, а я с ней и не думала идти, я к тебе спешила… А ты на меня дуешься.

Она дотронулась до локтя Синько, тот не оттолкнул ее. Она крепко зацепилась за его-руку, снова прижалась к нему.

— Ты не сомневайся во мне, Гришенька. Больше я никуда от тебя не стану уходить. От всех парней стану сторониться… У тебя опять, поди, ноги зябнут?

— Ни, не зябнут, — сказал Синько, раскрывая сверток.

— А пирожки-то, Гриша, с рисом-с мясом, я ведь знаю, ты любишь такие… Вот бы нам с тобой комнатку иметь. Я бы каждый день для тебя пироги стряпала, ты бы у меня как сыр в масле катался.

— Так иды до администрации, проси якийсь-нибудь куток в новых хибарах.

— Мне не дадут, много нас в общежитиях. Вот если бы ты, Гриша, хорошо работал, тебе бы комнату дали. Пошел бы к Зырянову, к замполиту. Он для всех старается жизнь хорошую сделать. Ну, чего ты молчишь, Гриша?

— Ты говоришь, Панька, що пироги-то з мясом-з рисом, а мне один с капустой попался. Надули тебя в столовци, — сказал Синько, комкая промасленную бумагу и кидая ее в сторону.

Перед Октябрьским праздником подводились итоги соревнования лесоучастков, бригад. В контору леспромхоза поступали длинные списки отличников производства. Из районного центра, находящегося от Чаруса почти за сотню километров, был приглашен фотограф, который на директорских лошадях разъезжал по всем лесоучасткам и снимал людей для портретов на доску почета. Это был солидный мужчина в шубе с бобровым воротником, в очках, с огромным желтым портфелем, вмещавшим в себя всякую всячину. Портфель походил на жирного, только что опаленного на костре борова.

В лесосеках на Новинке, когда фотограф разыскивал Лизу Медникову, его приняли чуть ли не за министра. Всем было интересно, зачем такому солидному человеку понадобилась девушка. Да и сама Лиза, когда он подошел к ней, чуть оробела.

— Да, я Медникова, — ответила она, недоуменно поглядывая на очкастого краснощекого человека.

— Так это вы по две-три нормы выполняете? Великолепно! Девушка-богатырь среди дремучего леса, вооруженная передовой техникой. Этот этюд и Москва с пальчиками оборвет.

— А вы кто будете? — спросила Лиза.

— Я — Евгений Чирков, мастер фоторепортажа, сотрудник фотоартели «Художник»… Сейчас я вами займусь.

Он раскрыл портфель, достал треногу, начал ее устанавливать.

— Вы поскорее, — попросила Лиза. — Мне надо работать. Меня ждут.

— Спешить, девушка, некуда. Кстати, как вас звать? Лиза? Великолепно! Сперва сфотографирую вас, потом сделаю групповой снимок, после чего вы поедете со мной.

— Куда?

— По лесу будем ездить. Эту, как ее, электропилу с собой возьмете. По дороге сюда я видел замечательные места, великолепный фон, а к этому фону не хватает только человека. Вы будете позировать, а я снимать.

— Никуда я не поеду.

— Как это не поедете? Вы в моем распоряжении. Я имею разрешение снимать все, что мне здесь понравится.

— Ну и снимайте. А я при чем?

— Я вас засниму в разных видах. Мои снимки пойдут в газеты, в журналы. Я вас прославлю на весь Советский Союз. Откроете журнал «Огонек», а там снимок девушки-богатыря Лизы Медниковой. Разве это не приятно?

Настроив, наконец, треногу, он начал привинчивать к ней фотоаппарат. Делал все медленно, раскручивал да закручивал разные там винтики, поглядывал по сторонам, что-то соображая…

— Ну, вы скоро? — раздражаясь, спросила Лиза.

— Скоро, скоро, имейте терпение.

— Вы, наверно, работаете без норм?

— Почему вы так думаете?

— Если бы у вас была норма, вы бы не копались так.

— Я работаю аккордно: сделаю леспромхозу витрину лучших людей — и тысяча рублей в кармане.

— Легко вам даются тысячи. Поэтому вы по полчаса и настраиваете свой аппарат. Я бы за это время сколько деревьев разделала.

— Нельзя равнять ваш труд с моим. Фотография — это, знаете, тонкое дело. Сейчас бы вот мне нужно солнышко, а его нет. Я ведь здесь снимаю не в ателье, мне надо приспособиться… Ну, готово! Становитесь к этой сосине — так ведь, кажется, называется это дерево? Пилу свою на руки возьмите.

— Зачем на руки?

— Чтобы видно было, чем вы работаете. Повыше к груди приподнимите, будто ребенка держите. Это же ваш любимый инструмент, который вам приносит славу. Так. Чуть голову к пиле наклоните. Вот, вот. Ну, спокойно, снимаю. Готово! Вот это будет снимок! Как только Москва напечатает, я вам вышлю экземпляр газеты или журнала… Теперь становитесь всей артелью.

Перед тем как фотографировать все звено, Чирков, потирая руки, прошелся перед шеренгой людей.

— Сейчас я вас запечатлею на всю жизнь. Пройдут десятки лет, вы уже состаритесь, разойдетесь в разные стороны, но у вас сохранится фотография. Она будет напоминать, что в таком-то году были вместе, работали на лесозаготовках и к вам специально приезжал фотограф Евгений Чирков. Я, конечно, не обязан раздавать бесплатно фотографии, я тоже ценю свой труд, несу расходы… Но мы с вами можем договориться. За небольшую плату я сделаю вам великолепные фотоснимки.

— А сколько это будет стоить?

— Пустяк! Одна карточка десять рублей, две — пятнадцать, а если полдюжины — за тридцатку сделаю.

— Что-то дорого?

— Так ведь это не в ателье, а в лесу! Один фон чего стоит! Это только я, дурак, согласился выехать в лес. Какой порядочный фотограф согласится поехать сюда? А вот я поехал. Поехал потому, что считаю нужным сделать хорошее, полезное дело для людей, самоотверженно работающих на лесозаготовках.

— Ладно, согласны! Только не волыньте.

— Задаточек соберите, чтобы я в надежде был, что тружусь не зря.

— Соберем! Рядимся из-за пустяков. Пока канителимся, сколько бы разделали леса…

— Но, друзья мои, я у вас редкий гость.

— Редкий, да меткий!

Перед праздником витрина появилась. Была она хорошо оформлена: расписана, раскрашена, оплетена пихтовыми гирляндами. В ней много было новых портретов передовиков соревнования. Среди них и портрет Лизы Медниковой. Посмотрев на него, девушка чуть не расплакалась. Она не походила на себя, а пилу, которую держала на руках, можно было принять за муфту или за кошку… Лиза была сфотографирована на фоне грязной стены, и не многие знали, что эта стена сооружена фотографом из «сосины».

Напротив витрины висела подновленная доска показателей работы лесных участков. Второе место на ней после Чаруса занимал Моховой. Ошурков выполнил октябрьский план на сто процентов с хвостиком, тогда как остальные участки застряли где-то на восьмидесяти-семидесяти процентах. Степан Кузьмич ходил козырем. Встречаясь со своими соперниками, он подтрунивал над ними, выкатив свои водянистые, вечно воспаленные глаза.