— Почему не можете?

— У меня и дров больше нет, и домой спешу. Ко мне брат на побывку из армии заехал. С сорок первого года не видались. Он только приехал, перешагнул порог, а я локомобиль пускать пошел… Как вы думаете, надо мне с братом повидаться или нет? Он, может быть, завтра обратно поедет, а мы с ним даже рта еще ничем не смочили. Понимать надо это дело.

— Мы понимаем, — сказал Сергей, — но нам тоже завтра с утра на работу. Мы соревнуемся, обязались давать по две нормы. Это, выходит, нам надо завтра дать триста двадцать кубиков. Задержитесь, товарищ машинист, на часик.

— С превеликим удовольствием бы, но… А вы подождите до утра. Утречком часиков в шесть локомобиль будет на ходу, и вы спокойненько сварите свою пильную раму и вовремя придете в лесосеку.

— Мы ведь не здешние. С Новинки.

— С Новинки? А как сюда попали?

— Пешком пришли, прямо с дороги.

— Вон что, вон что. А я смотрю, вы белехонькие зашли сюда, думал, где-то в снегу барахтались, баловались… Вон что, вон что… Так ведь у меня дров нет, чтобы гнать для вас машину. Дрова только к утру подвезут.

— А стащить где-нибудь нельзя?

— Где стащить? Разве в столовой? А ну-ка, идемте со мной. Оставьте пилу тут. Нас трое, по беремю захватим.

Машинист повел Ермакова и Медникову в поселок, привел к поленнице. Сам первый стал набирать сухие, звонкие дрова, накладывать на согнутую руку.

Вернувшись к локомобилю, он поставил условие:

— Буду гонять машину полчаса и ни минуты больше. За полчаса не справитесь — на себя пеняйте. У меня дома уже печку затопили и воду кипятят для пельменей. Ваше счастье, что вы новинские.

И загремел топкой.

Кузнец, он же электросварщик, крепко спал в своем домике на три окна. Огня не было. Ермаков постучал. Долго никто не отзывался. Наконец, в избе вспыхнул свет. В окне, разрисованном затейливой изморозью, точно кружевами, показалась тень.

— Кому там не спится? — послышалось из избы.

— Дядя, откройте побыстрее! — сказала Лиза.

Через несколько минут из избы вышел человек, скрипя деревянным протезом.

— Что вам надо, полуночники?

— Пришли за вами, дядя, — сказала Лиза. — Раму у электропилы сварить надо.

— Какая еще рама? Дня, что ли, для вас нет? Выдумали тоже! Приходите завтра.

— Нам с утра надо на работе быть.

— С утра все на работе будем, никто дома сидеть не станет. Придете к семи часам. Раму сварить недолго. Что это вы, сговорились, что ли, хряпаете рамы у пил? А потом ходите: завари, завари. Айдате-ка домой да спите.

— У нас дом-то в Новинке да в Сотом квартале.

— Так вы сейчас оттуда?

— Кабы не оттуда, не стали бы вас беспокоить.

— Так ведь свет-то вот-вот выключат. Уже первый час. У машиниста, видно, часы неправильные.

— Правильные. Мы его попросили погонять машину полчасика лишних, чтобы сварить раму.

— Как же это он мог согласиться, когда он у директора просил разрешение остановить двигатель в одиннадцать часов? Ведь у машиниста брат приехал… Погодите, сейчас оденусь. В одном месте лопнула рама-то? — спросил он на ходу.

— В одном.

…Электросварочная мастерская находилась недалеко от парового двигателя. В обшитом тесном помещении на земляном полу стояло несколько аппаратов на колесиках, похожих на миниатюрные вагончики, от которых вдоль мастерской по полу тянулись черные электрические кабели.

Бородатый кузнец-инвалид достал с полочки железный пруток-электрод, обмазанный известью, настроил аппарат, дал для пробы вольтову дугу. И когда все оказалось в порядке, взял у Медниковой электропилу, осмотрел место излома.

В это время в мастерскую вошел высокий человек в военной шинели с золотистыми погонами, в шапке-ушанке со звездой.

— Здравия желаю! — козырнул офицер.

— Здрасте, здрасте! — ответил кузнец.

— Как ваши дела? Меня брат послал в разведку. Велел узнать и доложить, когда можно выключить локомобиль. Время ваше истекло. Тридцать пять минут первого.

— Сейчас, мы сейчас, — засуетился кузнец.

— Ничего, ничего, пожалуйста! — сказал офицер. — Еще немножко подождем.

Свет в Чарусе погас мгновенно. Поселок погрузился во тьму. Домики сразу стали как будто меньше, припали к земле, затаились. Очутившись на улице, когда окончились хлопоты, Ермаков и Медникова вдруг почувствовали себя одинокими.

— Пойдем к директору леспромхоза, — предложил Сергей. — Попросим лошадь. Не до утра же нам здесь среди улицы торчать. Пошли!

— Удобно ли ночью тревожить директора?

— Удобно, чего не удобно-то. Пускай выручает. Я ведь у него уже не первый раз. Человек свой, всегда поможет, выручит.

Через два часа к директорской квартире была подана пара лошадей, запряженных цугом. Положив пилу в кошеву, закрывшись тулупами, Ермаков и Медникова отправились в обратный путь. Проводить их вышел Яков Тимофеевич.

Буран затих. На высоком небе, точно в снегах, мерцали далекие звезды.

После поездки на Новинку Зырянов заметно изменился. На эти перемены первой обратила внимание секретарша Маша. Утром, бывало, замполит являлся на работу бодрый, жизнерадостный, в темных глазах — веселые искорки. Прежде чем открыть кабинет, непременно подойдет к ее столу, поздоровается. Расстегнет свою полудошку, от которой еще пышет морозом, снимет с шеи серый, с красными прожилками шарфик. Расспросит, не поступили ли для него какие бумаги, все ли сданные накануне на машинку материалы перепечатаны. Затем начинает полушутя-полусерьезно спрашивать, чем же Маша занималась вчера вечером, что произошло вчера в ее жизни особенного, замечательного. Девушка вначале смущалась, потом, преодолев смущение и потушив огонь на щеках, чистосердечно рассказывала, где была, что делала. Нередко у них происходили, примерно, такие разговоры:

— А знаете, Борис Лаврович, я достала очень, очень интересную книгу! — просияв, скажет Маша.

— Какую же? — спросит Зырянов со снисходительной улыбкой, зная слабую струнку секретарши.

— О большой любви, о наших людях. Как я переживала! Читала всю ночь напролет. Все наши девушки запоем читают эту книгу. У нее уже нет многих листков, нет обложки. Ах, какая интересная! Хотите почитать, Борис Лаврович?

Чтобы не огорчить Машу, замполит согласится прочесть книгу. А на завтра или в тот же день она лежит у него на столе в кабинете, в книге голубая ленточка-прокладка. И когда откроешь книгу в том месте, где лежит прокладка, обязательно прочтешь высказывание героев о любви.

Иногда Борис Лаврович скажет:

— А не сходить ли нам, Машенька, вместе в кино? Что-то я уже давненько не бывал там.

Маша с восторгом принимает это предложение. Заранее купит билеты, и обязательно на тот ряд, где любит сидеть Борис Лаврович.

А теперь вот с Борисом Лавровичем что-то произошло. На работу явился раньше обычного, прошел прямо к себе в кабинет, разложил перед собой бумаги, в одну руку взял карандаш, другую локтем поставил на стол, ладонь приложил ко лбу и в такой позе, неподвижно, просидел, наверно, часа два. Маша несколько раз входила к нему, он вскидывал на нее глаза и говорил: «Позже, Маша, зайдите со своей папкой…» Потом кабинет сразу ожил: прогремел сдвинутый с места стул, лязгнул затвор тяжелого ящика с документами. Выйдя из кабинета, замполит пристально посмотрел на Машу. Никогда еще не было такого возбужденного, лихорадочного взгляда у Зырянова.

— Вы больны, Борис Лаврович? — спросила она в тревоге.

— Ничего, Машенька, ничего! — Он пытался улыбнуться. — Все в порядке, Машенька, будем работать. Ну, давайте вашу папку.

С тех пор он стал проходить сразу в свой кабинет, какой-то сгорбленный, будничный, иной раз даже не поздоровается. Вечером все из конторы уйдут, а он все сидит, что-то пишет, что-то читает. А под полночь, когда каток на Чарусском озере опустеет, он один бегает на коньках. Огни на столбах возле катка погаснут, поселок погрузится во мрак, а он продолжает вихрем носиться по льду, словно отыскивая в ночи свою исчезнувшую тень.