Оправившись от смущения, Сергей сказал обиженно:

— Нехорошо, девушка, делаете!

— А вы хорошо: ходите мимо, нос задираете и на людей ноль внимания?

— А вы кто такая, чтобы на вас внимание обращать?

— Я девушка и притом красивая… Правда, Коноплев? — обратилась она к своему соседу.

— Так точно! — поддержал ее парень.

— Вот, — продолжала девушка, — вы, молодой человек, должны были подойти и поздороваться, а не бежать мимо, как верхогляд.

— Ладно, — снова сконфузился Ермаков и спросил: — Где ваш бригадир?

— Пошел к электростанции. Туда привезли подогреватель воды и масла. Устанавливают с Лемтюгиным.

— А Медникова где?

— А вот я самая Медникова и есть.

— Вы? — удивился Сергей и начал в свою очередь разглядывать Лизу.

— Да. А вы — Ермаков?

— Я — Ермаков.

— Так вот вы какой, Ермак Тимофеевич? Я тут полгода живу, мне все уши прожужжали про Ермакова, хочу хоть поглядеть на него, а он мимо ходит, ни на кого не смотрит.

Потом она стала серьезной и просто по-товарищески сказала, протягивая ему руку:

— Ну, ладно, Сергей! Давай познакомимся. Я тебя увидела, как ты вон из того лесочка вышел. Спрашиваю, кто идет? Мне говорят: Ермаков. Ну, и решила подшутить, узнать характер: думаю, если парень вспыльчивый — разозлится, если размазня — будет краснеть, растеряется… Тебе передали, что мы тебя вызвали на соревнование?

— Передали… Вызов мы принимаем.

— Значит, поборемся!.. Слышишь, Коноплев?

— Слышу, — отозвался парень.

— Это мой помощник в звене, Коноплев, — продолжала Медникова. — Все колхозники, члены бригады, решили в лесу по мотоциклу заработать.

— Знаю, слыхал!

— А нам с тобой, Ермаков, не мешало бы по легковушке. Мы ведь кадровые рабочие. У нас ответственности за леспромхоз больше.

— Зачем вам две? — заметил Коноплев. — Заработайте одну и ездите вместе.

— Чего ты городишь! — вспыхнув, сказала Медникова и стукнула Коноплева по шапке.

— Нам тут и без машин хорошо, — поддержал Ермаков. — Шибко-то не разъедешься. В делянку поедешь — на пеньке где-нибудь застрянешь.

Подошел Кукаркин.. Он был чем-то взволнован. Ни к кому конкретно не обращаясь, он сразу, словно с трибуны, заговорил:

— Нет хуже работы обрубщиков сучьев! Вам что, электропильщикам. Вы подошли к дереву с пилой, моментально его свалили или раскряжевали и айда к другому, к третьему. Вы не работаете, а играете. А возьмите сучкоруба — у него, как и сто лет назад, в руках топор. Ну, к топору придумали длинное топорище. А топор как был, так и остался. И вот после вальщиков к дереву подходит сучкоруб. Некоторые считают, что эта работа плевая. Сшибай сучки — и все. А подсчитайте, сколько на дереве сучков, сколько раз надо взмахнуть топором, чтобы очистить только одну лесину? Электропильщики их легонько навалят сотни, а как за ними поспеть обрубщикам сучьев? Сколько на этом деле надо занять людей? Ужас сколько! Дальше опять все механизировано: и трелевка, и разделка на эстакаде, и вывозка. Люди придумали электропилы, трелевочные тракторы, трелевочные лебедки, колуны, автокраны, автомашины, узкоколейки. Везде труд облегчен, а сучкорубам никто на помощь не приходит.

— Есть ведь такая специальная машина, Кирьян Корнеевич, — сказал Ермаков. — Я недавно читал об этом.

— Какая?

— Электрические топоры-сучкорубы. Они вроде пневматического отбойного молотка. Поднесешь такой инструмент к сучку, включишь, тяп-ляп — и готово. Только ходи возле дерева и ссекай сучки.

— А получше ничего не придумали?

— Не слыхал.

— Ну, так я тебе скажу, что это не машина, а безделушка.

— Почему безделушка?

— А потому. Ну, скажи, чем она лучше топора? Ведь все равно ее надо держать в руках, срубать каждый сучок по отдельности. Попробуй-ка поработай денек такой машиной — без рук останешься, а сделаешь немного больше, чем топором. Не такая тут нужна машина!

— А какая?

— Такая, чтобы подошла к дереву, облапила его кругом, как удав, выпустила стрелу вверх, до самой макушки, смахнула сразу все сучья — и обратно. Дерево бы стояло, как морковка, голенькое, а ты тогда подходи к нему с электрической пилой и вали. А то бы комбайн такой придумать, чтобы подошел к дереву, очистил и тут же свалил. Есть ведь степные комбайны, горные, а вот лесного комбайна нет. Никто над этим как следует еще не задумался.

— Может, и думают.

— Не слышно что-то. А нам, лесным людям, без такой машины невозможно.

— Придумай ты.

— Ха! Легко сказать — придумай! Видишь, знаний у меня нет. Тут надо специалисту, механику этим делом заняться… Я иногда так разожгу себя мыслями о сучкорубной машине, что уснуть никак не могу. Думаю, думаю, а ничего не выдумаю. Все фантазия одна, вроде как в сказке, по щучьему веленью.

— Значит, пустая твоя затея.

— Нет, не пустая. Я уже и электропилу такую круглую придумал, которая вокруг дерева может обвиваться, как удав, только никак не придумаю, как бы она вверх и вниз по дереву скользила, чтобы на двадцать-тридцать метров вверх по дереву могла подниматься и счищать все сучья.

— Такой машины, Кирьян Корнеевич, никогда никто и не придумает.

— Человек придумает все, если захочет. На то и человек! Атомную силу научились извлекать, а такую машину для сучков не придумают, что ли? Придумают, обязательно придумают. Неужели мы и в коммунизме будем сучки топором обрубать?

— Ты прав, Кирьян Корнеевич! Стыдно с топором в новый мир идти.

— Я об этом и говорю…

Он поддернул свою кожаную сумку на плече и пошел прочь.

Зимние вечера, особенно в лесной глуши, ой-ой, какие долгие! В самые короткие дни в пять часов вечера уже, темно, а рассвет наступает только в девятом часу. Как человеку скоротать это темное время? Спать? Опухнуть можно, да и бока заболят. Книжки читать? Кто занимается этим делом, уже перечитал все интересное, что было в маленькой Новинской библиотеке. Танцевать? Так ведь не каждый способен на это. Да и где танцевать? В красный уголок набивается молодежи столько, что повернуться негде. Люди толкутся в куче, зубоскалят, грызут семечки, шушукаются в углах, льнут к радиоприемнику. Петь? Насчет этого, правда, раздолье! Поют почти в каждом общежитии. Придут с работы, маленько отдохнут — и за песни. Собьются в кружок, в середку гармониста — и отводят душеньку. А голоса у всех хорошие: свежие, крепкие; парни — басистые, девушки — голосистые. Но и петь в общежитиях разрешается только до десяти часов. А тем, кто не хочет спать, что делать? Люди начинают прятаться по укромным местечкам. Куда только скука не загонит человека!

Лиза Медникова вначале проводила вечера с парнями из своего звена. Народ веселый, за словом в карман не полезут! Развлекали ее и себя. Потом это Лизе надоело, надоело и парням. Драмкружковцы из колхоза «Новая жизнь» решили поставить пьесу. Порылись в Новинской библиотеке, съездили в Чарус — ничего подходящего не нашли и решили сочинить пьесу сами. Достанут бумагу, чернила, удалятся куда-нибудь в уголок, поставят перед собой тумбочку — и сочиняют: тему наметили, сюжет придумали, героев, а потом стали все расписывать по порядку, как делают настоящие драматурги. Все это, конечно, держалось в секрете. Трое колхозников-драмкружковцев говорили и думали только об одном — о пьесе. Койки поставили рядом. Дело дошло до того, что кто-нибудь из них ночью просыпается, берет бумагу и пишет, а утром говорит товарищам:

— Мне во сне вот что приснилось: в третьем действии надо ввести такой разговор. — И читает.

Лиза совсем загрустила. Борис Лаврович показывался редко, разъезжал где-то по другим участкам, проводил собрания, совещания. Паня стала все время отлучаться — пропадала где-то с Григорием Синько. А куда податься Лизе? В красном уголке толкаться неохота. Петь? Что-то настроения нет. Начала ходить в политкружок, но занятия только раз в неделю, по вторникам. Книжки читать все время — надоело, хороших книг в Новинской библиотеке мало.