— Медникова, да и остальные электропильщики в нашей лесосеке без меня — как рыба без воды. Они все у меня как на веревочке. Не подам ток — и будут на пеньках сидеть, матушку репку петь. А колхозные ребята, которые домой собираются на мотоциклах ехать, если я стану плохо работать, и на билет для проезда по железной дороге не заработают. Так ведь?

— Правильно! — хором ответили ему.

— Знаю, что правильно. Из-за меня еще не стояли? Моя станция работает, как часы. Подтверждаете?

— Подтверждаем!

— Жалоб на меня нет?

— Нет.

— А скоро будете жаловаться. Почему? А потому: вот ударят посильнее морозы, я и сам матушку репку запою. И вы мне будете подпевать.

Зырянов постучал по столику, призывая парня к порядку.

— Вы, товарищ замполит, меня не перебивайте, — продолжал тем же тоном Лемтюгин, — а призовите к порядку Чибисова. Я ему давно заказал масло-водоподогреватель, а он и не чешется. Я вынужден на два часа раньше выходить на работу, чтобы разжигать костры, разогревать воду для заливки в радиатор, разогревать масло для смазки машины… А каково мне рано вставать, если меня до полночи не отпускает от себя… (он прищурился, перебрал глазами поближе сидевших девчат) — Лиза Медникова.

— Чего ты брешешь? — вспыхнув, сказала Лиза. — Городишь и сам не знаешь чего!

— Верно, девчата, брешу! — сознался Лемтюгин. — Мне Лиза нравится, вот я и захотел проверить: если покраснеет — значит, любит, не покраснеет — не любит. Выходит, любит! Покраснела… А в общем — беру обязательство обеспечить бесперебойную работу электрических пил. От Чибисова требую срочно масло-водоподогреватель, без чего я вместе с электростанцией могу превратиться в сосульку.

Время было позднее. Глянув на часы, Зырянов хотел было закрыть собрание, распустить людей, а из-за печи кто-то крикнул:

— А почему не взял обязательств Сараев, другой электромеханик? Видно, хочет отмолчаться, отсидеться в кустах? Сергей Ермаков с ним каждый день воюет, у Сараева каждый день простои на электростанции. Жалко, что тут нет Сергея!

И люди загудели снова:

— Просим Сараева высказаться!

— Давай его на свет, из кустов-то за ушко да на солнышко!

— Пусть скажет, как думает дальше работать?

В глубине общежития поднялся высокий, худой, черный мужчина с челкой.

— Что говорить? — сказал он, хмуро глядя исподлобья. — Лемтюгин тут уж объяснил, что негде подогревать воду и масло… Потом из-за горючего перебои. Будут подогреватели воды и масла, будет горючее — и у меня простоев не будет.

— А сам-то что делаешь, чтобы все у тебя было?

— Так я говорю начальству.

— Ты говоришь, а руководители тебя не слушают? Ты и успокоился, ты и рад этому?

В разговор вмешался Зырянов.

— Сараев, идите-ка сюда! — позвал он электромеханика.

И когда тот нехотя подошел к столу, свесив плетьми сухие длинные руки и глядя под ноги, замполит посадил его возле стола напротив себя и спросил:

— Вы сколько раз приходили в Чарус к директору леспромхоза?

— Не помню.

— Вы при мне у него были раза три-четыре. И что вы говорили директору? Забыли? Так я не забыл! Вы ходили и плакались, что работа лесоруба вам стала не по душе, что вы механик, до войны работали машинистом на паровозе, что вы затосковали по машине. Вы говорили: «Как увижу человека в одежде, испачканной мазутом, меня аж в дрожь кидает. Завидую всем механикам! Дали бы мне машину, так я в нее всю душу вложил бы». Ну вот, вам поверили, допустили к машине. А где же у вас душа? Почему вы работаете без души? Почему до пускаете простои? Как вас понять: или вы не умеете работать, или не хотите работать?

— Я буду работать, товарищ замполит!

— А вы, Сараев, не ко мне обращайтесь, вы скажите во всеуслышание собранию, как вы будете работать, обеспечивать бесперебойную подачу тока к электрическим пилам. От вас только это требуется!

Сараев встал, угрюмо посмотрел в глубь общежития.

— Так что, с простоями стану бороться.

— С простоями надо не бороться, а не допускать их! — крикнул Лемтюгин, — а то выходит вроде того — человек сделает пожар, потом его тушит. Тут энтузиазма никакого не требуется.

После собрания Лиза и Борис Лаврович долго бродили по узеньким дорожкам, пробитым в снегу, по затихшим улицам поселка. Ночь была светлая. Выпавший за последние дни глубокий снег искрился радужными блестками. Все вокруг казалось волшебным: и тихие ели в белых шубах, и серебристая полоса хребта, и дома, накрытые огромными-снежными шапками, и золотисто-желтоватое небо с большой луной в алмазном ореоле изморози.

Лиза говорила не умолкая, словно боясь, что ее перебьют.

— Ты знаешь, Борис, наконец-то я нашла свою долю, свое счастье. У меня есть профессия, будущее. У меня ровно крылья выросли! Этим я обязана тебе!

— Ничем ты мне не обязана, Лиза!

— Нет, нет, Борис! Если бы тогда ты не встретился нам на дороге, мы бы с Панькой до сих пор метались с одной стройки на другую, таскали бы кирпичи, глину, гонялись бы за своим счастьем.

— Та встреча была чисто случайной.

— Не скажи, Борис! Ты мне сразу почему-то понравился… Ты помог мне найти себя.

Заглянув ему в глаза, она продолжала:

— Мне теперь, наверное, многие завидуют. Но сама я еще не совсем счастлива. Мне не хватает близкого человека, с которым всегда можно было бы поговорить по душам. Правда, есть у меня подруга, но о чем с ней говорить? Паньке бы только поесть, полакомиться сластями, поспать. День прошел, ничего плохого не случилось — и ладно… У Паньки покладистый характер, а у меня — дурной. Я сумасбродка. Настроение у меня часто меняется. Иной раз сама себе не рада. На душе одно, и делаю совсем другое. Мне кажется, очень трудно человеку примениться к моему характеру, если он не такой, как Панька…

— Не так уж трудно! Мне, Лиза, честное слово, нравится твой характер! — Борис Лаврович весело глянул на нее живыми карими глазами. — И хотя я не такой, как Панька, но, думается, сумел бы примениться. Все от тебя зависит.

Зырянов пригласил девушку зайти в квартиру заезжих. Она согласилась.

В комнате было тихо и уютно. Серебристый свет луны заливал все вокруг. Лиза осторожно огляделась и неуверенно прошла к дивану. Зырянов сел рядом. Ласково коснувшись ее волос, припудренных волшебным блеском, он крепко обнял ее. Медникова глянула на него, улыбнулась.

— Лиза, а что если ты поехала бы со мной в Чарус?

— Зачем? — удивилась девушка.

— Ну, чтобы вместе быть, всегда.

Лиза в ответ ласково погладила его по ершику волос, потом сказала:

— Подумать надо… Это такое дело. Подожди. — И засобиралась, заспешила. — Завтра рано на работу.

Проводив Лизу до общежития, Зырянов возвратился в квартиру заезжих, тихо прошел в свою комнату и, не зажигая света, разделся и лег в постель. Лежал, думал, ворочался с боку на бок. Сон не приходил. Разговор с Лизой растревожил его не на шутку. И чем больше он думал об этой встрече, тем дальше бежал от него сон. Мысли раскаляли мозг, роились, как мошкара перед ненастьем.

Будущая жизнь представлялась Борису Лавровичу необыкновенно интересной, потому что всюду рядом с собой он видел Лизу — красивую и мужественную девушку. Он о такой мечтал всю жизнь, такую искал… И нашел!

За стеной громко прозвенел будильник. Кто-то загремел ведрами, кто-то бросил дрова возле печки в коридоре, почти беспрерывно захлопали двери барака.

Наступило утро.

— Ну, Сергей, берегись! — сказал Николай Гущин, входя в избу.

Сергей сидел за столом и читал «Повесть о настоящем человеке». Нехотя оторвавшись от книги, он глянул на часы, лежащие тут же, возле керосиновой лампы. Время было позднее — без четверти двенадцать.

— Кого мне беречься? — спросил он рассеянно.

Гущин взял стоявший возле порога голик, обмел снег с валенок, сложил в шапку рукавицы, бросил ее на приступок возле печки и, пройдя в передний угол, к столу, сел рядом с Ермаковым.