Жили мы неплохо. Отец был непьющий. Не пришлось только нам долго покрасоваться. На какой-то срочной работе он простыл и скоропостижно скончался, оставив тебя на втором годочке. Дали мне небольшую пенсию, помогать стали на заводе, но без нужды разве обойдешься, когда в доме нет работника?

И еще Сергей вспомнил весну и лето в том маленьком камском городке. С какой радостью встречал он вместе с другими мальчишками первые большие пассажирские пароходы. Это был настоящий праздник! А сколько на реке появлялось барж: больших, черных, которые тянули на буксире приплюснутые к воде пароходики, с натугой шлепавшие колесами. Пароходы оставляли за собой огромные дымные хвосты, стелющиеся вдоль реки. С верховьев Камы двигались плоты с лесом, на которых стояли новенькие, будто игрушечные, домики. Глядя на эту картину, Сергей уже не думал о столярном цехе. Ему хотелось уплыть по реке вверх, где рубят лес, где собираются плоты, откуда плывут вместе с избушками довольные, счастливые люди.

И получилось так: после четырех классов школы на работу его никуда не приняли. Пришлось проучиться и в пятом классе, и в шестом, и в седьмом. После семилетки он пошел в школу ФЗО учиться на столяра. Окончив ФЗО, поехал на лесозаготовки в далекий Чарусский леспромхоз. Поглядел, как работает бензомоторная пила, как ухают деревья, срезаемые ею, — ну, и влюбился в пилу.

…Новинка, по сравнению с Сотым кварталом, показалась Ермакову городом. Сотый квартал теперь уже спит, керосиновые лампы потушены, и только, может быть, возле клуба вспыхивают цигарки в зубах парней, уговаривающих девчат не спешить домой. А здесь все залито электрическим светом. В окнах общежитий мелькают люди, в красном уголке только топоток стоит, в лесу на горке за домами чья-то гармонь жалобно поет.

Миновав Новинку, Ермаков снова оказался в густом темном лесу. Лежневая дорога двумя широкими серыми лентами уходила в лесную даль.

В Чарус он пришел в глухую ночь. Кругом стояла ничем не нарушаемая тишина. Поселок был погружен во тьму, и только в конторе леспромхоза в двух окнах угловой комнаты виднелся свет. Подойдя к освещенному окну через скверик, Ермаков увидел в директорском кабинете много народу.

Помимо своих, конторских, тут была группа людей в одинаковых черных костюмах с позолоченными пуговицами и треугольными золотыми нашивками на рукавах, какие носят горняки; на полочке и крючках вешалки громоздились форменные фуражки.

«Наверно, приехали взрывать Водораздельный хребет! — подумал Сергей. — Вот встряхнут гору! Значит, скоро Глухая Ильва потечет на юг. Наш лес поплывет к большим городам, к заводам. Это будет здорово!»

Он живо представил, как горняки начнут развертывать свои работы: привезут на Водораздельный всякое оборудование, разобьют брезентовые палатки. От передвижных компрессоров сжатый воздух по трубам, по шлангам пойдет к бурильным молоткам. Они затрещат, как пулеметы, врезаясь в камни. Начнутся взрывы. В горе будут пробиты штольни, а внутри во все стороны — дудки. Потом эти дудки и штольни начинят взрывчатым веществом и подпалят: хребет вздрогнет, загудит от страшного взрыва, гора камней полетит вверх, и в Водораздельном образуется огромная брешь; ниже этой бреши русло Глухой Ильвы будет перегорожено обрушенными скалами, и река кинется в брешь через Водораздельный хребет, вольется в Ульву. Ведь только подумаешь — дух захватывает! А рядом с горняками будут работать лесозаготовители. Вот подымется тарарам! У медведей только пятки засверкают, как начнут удирать со страху.

Но вдруг Ермакова будто кто-то подтолкнул под бок и язвительно спросил: «Думаешь, счастье тебе принесли горняки, эти люди в форменных костюмах? Если бы не они, так, может быть, никто и не подумал отбирать у тебя бензомоторную пилу. Это они торопят Чарусский леспромхоз убирать скорее лес со склона горы. Поэтому и присланы на Новинку передвижные электростанции… Не останешься ли ты в проигрыше от их затеи?»

И радость сразу погасла.

В контору Сергей зайти не решился, и дожидался директора у выхода. Ждать пришлось долго. Вспотевшего в дороге, его начал пробирать холод. На улице было свежо, пала сильная роса, над озером повис густой белесый туман. Чтобы согреться, Сергей прохаживался по тротуару, проложенному возле скверика. Теперь бы крепко спать в мягкой постели, в тепле, а его вынудили ходить тут, как часового на посту!

Но вот совещание кончилось, в освещенных окнах замелькали тени. Люди стали выходить из конторы. Свет в директорском кабинете погас. Черемных и Зырянов вышли последними.

— Яков Тимофеевич, я к вам! — сказал Сергей, преграждая дорогу директору.

— Кто это? Это ты, Ермаков? — удивился директор.

— Я, товарищ Черемных.

— Откуда ты взялся среди ночи?

— Из Сотого квартала. Жду вот вас.

— Что тебя погнало в такое время?

— Я насчет пилы, моторку у меня отбирают.

— А, вот что… Ну, пойдем ко мне, — и директор взял его под руку, повел. — Не хочешь расставаться со своей машиной?

— Ясно, не хочу.

— Почему «ясно»? Для меня совершенно неясно. Тебе же новую дадут, лучшую.

— Не надо мне лучшую. Я и с этой хорошо работаю. Сегодня новый рекорд установил — семьсот хлыстов!

— Ну, молодец, поздравляю!

— Яков Тимофеевич, дайте распоряжение Чибисову, чтобы он не отдавал мою пилу на Моховое. Я с ним разговаривал по телефону, так он мне сказал, что это ваше личное указание.

— Да, есть такое указание. Все бензомоторные пилы будут сосредоточены на одном участке, на Моховом, а на всех остальных будут работать электропилы.

— Но одну-то мою моторку можно оставить на Новинке?

— А какой смысл? На Моховом у нас будет специальный механик по бензопилам, туда будем забрасывать для них запасные части, горючее. Твоя мотопила на Новинке будет всю музыку портить.

— Что она испортит? Мне никакого механика не надо. Я сам все сделаю. Я гарантирую вам бесперебойную работу моей пилы, даю голову на отсечение, что никто меня не обгонит.

— Это хорошо, но зачем рисковать своей головой ради старой разбитой пилы, которая вот-вот пойдет на свалку?

Подошли к директорской квартире. Черемных постучал в дверь.

— Так вы дайте распоряжение Чибисову, — настаивал Ермаков на своем; в его голосе чувствовалось раздражение: мол, чего он еще волынит?

— Ты обожди, парень, не горячись, — спокойно сказал директор. — Сейчас зайдем ко мне, посидим, поговорим, авось как-нибудь конфликт уладим.

Дверь открыла Пелагея Герасимовна.

— А это кто с тобой? — спросила она мужа, вглядываясь в незнакомого человека.

— Это, мать, Сергей Ермаков, отличник, награжденный самим министром.

— Знаю, знаю, слыхала, — сказала хозяйка. — Ну, проходи, Сереженька, проходи!

Парень сначала было застеснялся, мял фуражку у порога, но директор отобрал ее и провел его в горницу.

— Напишите записку Чибисову, и я пойду, — сказал Ермаков, присаживаясь на стул.

— Куда ты пойдешь?

— К себе, на участок.

— Никуда ты не пойдешь, парень! Сейчас поедим, поспим, а потом я тебя на лошади отправлю.

— Никакой мне лошади не надо. Мне надо записку к Чибисову.

— Ох, Сергей, Сергей! Затолмил тоже — записку, записку. Дай хоть мне маленько отдышаться после всех дел, а то голова кругом идет.

Хозяйка поставила на стол графин, две стопки, холодную телятину, огурцы.

Директор наполнил стопки водкой и сказал:

— Выпьем за твой рекорд, за гектар леса, который ты свалил за вчерашний день. Целый гектар, ты подумай!

Ни слова не сказав, Ермаков отставил наполненную стопку в сторону. С сознанием собственного достоинства оглядел комнату, посмотрел на директора так, будто хозяином здесь был он, Сергей Ермаков, а Черемных пришел к нему, усталый, голодный, несколько дней уже не бритый.

— Ты, парень, ешь, не модничай, — сказал директор, пододвигая к нему тарелку с телятиной.

— Мне не до еды, — отмахнулся Сергей. — Мне еда в глотку не лезет.

— Отчего же?

— Оттого, что передовиков производства в леспромхозе не ценят.