Начальник УКГБ генерал-майор В. С. Гузик вручает наказ молодому сотруднику. Май 1982 г.

— В учебную роту, — вспоминает Николай Яковлевич, — вернулся худущий, длинный, страшно смотреть. Узнал, из деревни девчата приехали, не пошел, застеснялся. Проезжаю иногда на машине мимо того места, где наши землянки-казармы стояли, даже не верится, что все это тут происходило со мной — семнадцатилетним. Ничего, перетерпел, преодолел, как и многие… Младшим сержантом прибыл под Оршу, в 99-ю гвардейскую, Свирскую ордена Кутузова II степени воздушно-десантную дивизию. Так начались мои фронтовые, боевые будни, которые закончились 9 мая 1945 года таким праздником, такой невообразимой радостью, что и рассказать невозможно!.. Впервые в жизни танцевал да еще с девушкой-чешкой, выкамаривал и выкаблучивал что-то сверхъестественное… Нет, словами не передать, что тогда с нами творилось, какое это было торжество победы, мира и жизни!.. После такой крови, таких потерь и всего пережитого…

Перетерпел, преодолел, пережил… Эти тяжкие глаголы с детства сопровождали Николая Яковлевича Евдокимова, будто навсегда сроднились с ним. А на войне их значение, их смысл обострились до той последней крайности, когда еще мгновение — и можно было и не пережить. И в момент самого первого прыжка с парашютом. И во время дневных и ночных поисков обрывов проводов телефонной связи, грозивших даже худшим, чем смерть, — пленом. И в уличных боях, где смертельная опасность за каждым незнакомым углом, домом, окном. И в тот вечерний час, когда, доверившись карте и ориентирам, въехали в деревню, где оказались немцы, встретившие огнем трассирующих пуль. Да мало ли было таких критических минут и мгновений, пока дошел до нашей границы и двинулся дальше с ожесточенными боями, оборонами, окружениями и штурмами: по Румынии, Венгрии, Австрии и Чехословакии.

— Нет, о смерти как-то не думалось, — твердо произносит Николай Яковлевич. — Мы молодые, отчаянные, бесшабашные были…

В армии, на фронте и особенно после окончания войны Николай Яковлевич продолжал приобщение к партийной работе. В 1947 году, будучи старшиной и комсоргом школы младшего комсостава связи, он избирается делегатом на окружную партийную конференцию. (Евдокимов: «В перерыве накупил книг, еле довез».) В этом же году становится кандидатом, в следующем — членом партии, а вскоре — и секретарем партбюро школы.

Каптерка старшины постепенно превращается в филиал библиотеки, в которой были и учебники для подготовки в восьмой класс. А служба и партийная работа забирают все время, с утра до вечера. Трудно, но хорошо на душе! Потому что солдаты и сержанты называют его тепло и уважительно — «наш старшина». Потому что командование высоко ценит его труд и армейская газета пишет о нем:

Но самой большой наградой был отпуск к матери. Как ехал тогда, в 1948 году, с Дальнего Востока, как добирался до родной Орловщины, об этом можно целую приключенческую повесть написать. Последние двадцать пять километров шел пешком по непролазной грязи. А увидел свой дом и ахнул: состарился, прохудился под ветрами войны, пожух. У матери топить нечем, и кругом нищета ужасающая. Во всей деревне всего две лошади, пахать готовятся на себе. Выложил солдатский гостинец матери, сестрам, а больше чем помочь? Через трое суток простился:

— Не плачь, мама, как демобилизуют, приеду, помогу!

Через год снова награда — отпуск за первое место школы в боевой и политической подготовке. Теперь деньги, скопленные за прыжки им, инструктором парашютной подготовки, уже не на книги, а матери на корову пошли. С собой вещи, одежду привез. Помог по хозяйству, прочитал в школе лекцию о международном положении — и обратно…

И вот в октябре 1950 года последняя награда в добавление к боевым, фронтовым — волнующие проводы из армии на вокзале, куда вся школа, нарушая распорядок дня, явилась строевым шагом. С громовыми криками:

— Нашему старшине, ура!

С ответом, который Николай Евдокимов произнес, едва справившись с комком в горле:

— Служите отлично, старшина вас не подведет!

До самого отправления поезда начальник школы и другие офицеры продолжали отговаривать Евдокимова:

— Напрасно уезжаешь!

— Надумаешь, возвращайся сразу, по службе пойдешь быстро!

— Давай по политической части или в школу контрразведки!

— Что, коров решил пасти?

Отвечал:

— Куда мне дальше в армии со своей семилеткой? Поеду строить Куйбышевскую ГЭС. Буду заканчивать десятилетку, а там посмотрю, что и как…

Кто-то сказал:

— Быть тебе секретарем райкома!

Тогда в это всерьез не верили, но говорили, видно, неспроста…

— Ура старшине, ура! — неслось вслед медленно набиравшему ход поезду.

Все, уехал!.. Разве тут сдержишь слезу?.. Долго еще стоял Николай Евдокимов в тамбуре, не закрывая двери, прощально махая рукой. С неуемным волнением и чувством сыновней благодарности расставался он с армией. С собой увозил добрую память о многих товарищах-друзьях, отличные характеристики, грамоты, благодарности, именные часы, два мешка книг, положенный солдатский паек и скарб…

Еще до демобилизации Николай Евдокимов договорился с матерью и сестрами: они продают дом, он помогает им перебраться в Борский район, к тетке, в колхоз имени Клары Цеткин, а сам устраивается на строительство ГЭС или в Куйбышеве и поступает в вечернюю школу. Но и тут вдруг возникли очередные препятствия. Николай встал на партийный и военный учет, и начались нервотрепные паспортные хлопоты с многократными путешествиями за семнадцать километров в Борское районное отделение милиции. Раз «деревенский» — паспорта тебе не положено! Не дают и все — был тогда такой порядок. А без паспорта разве можно в город ехать!..

И хотя расстраивался, огорчался очень, а порой даже в легкую панику впадал, без дела не сидел. Одновременно с покупкой и устройством дома, самостоятельной подготовкой для поступления в восьмой класс организовал в колхозе кружок по изучению истории партии. Да так увлекся и увлек слушателей, что этот его кружок уже вскоре превратился в едва ли не самый отрадный огонек общественной жизни тогда еще не повеселевшей, еще не окрепшей послевоенной деревни. Устроившись завхозом школы, Николай Евдокимов, пересилив неловкость и смущение, садится за парту восьмого класса, ученики которого были моложе его чуть ли не на десять лет. А к концу весны выдали ему наконец паспорт, открыв дорогу в город.

Словно на крыльях прилетел он в июле 1951 года в Куйбышев, да тут же пришлось их в замешательстве и растерянности опустить: на некоторых заводах, где были общежития и, по слухам, платили больше ученикам токарей и слесарей, хотя документы и брали, но принимать не торопились, говорили: «Ждите!». А ждать-то и негде, да и жить не на что было! О том, чтобы снять угол, и речи не могло быть — денег таких не имелось. Поночевал с неделю в крошечной комнатушке на Хлебной площади у знакомой старухи, почувствовал — стесняет. Поблагодарил, сказал, что получил общежитие, а сам начал устраиваться по ночам на «плацкартные места» — на лавках в зале ожидания железнодорожного вокзала или в скверах на площади Куйбышева. Между прочим, благодаря давней привычке писать на книгах время и место покупки сохранилась точная дата одной такой ночевки: