Это для Москвы Мильский был «некий», в Самарском ОГПУ его знали и в свое время интересовались им вплотную. Вершинин дал поручение молодому учителю, бывшему чапаевцу; тот прекрасно справился с заданием: подружился с сыном Мильского, стал своим в семье, и многое о бывшем хозяине мастерской, потом совслужащем, было известно в ОГПУ.

Вершинин же способствовал поездкам Мильского в Польшу, думал, что игра только начинается. И вот такой неожиданный шаг — Мильский не вернулся в Самару…

— Николай Афанасьевич… — услышал Вершинин над ухом и сразу очнулся от задумчивости. Перед ним стоял его помощник Ильин с папкой бумаг.

— Есть ли что нового, Петр Васильевич? — спросил Вершинин. — В варшавском деле?

— Как будто бы всех проверили. Но особо нового — ничего. Валентинов действительно является уроженцем Самары, но выехал из города с родителями до революции…

— А как знакомства Мильского?

— Здесь нас могут заинтересовать прежде всего вот эти трое… — Ильин развернул бумаги. — Коротков, Клюге, Караваев. Проживают и работают они на прежних местах, наблюдение ничего интересного не дает. Правда, в поведении Короткова чувствуется некоторая нервозность.

— Может быть, почувствовал, что им заинтересовались?

— Нет, работа делается чисто, я проверял. А почему он волнуется — попытаемся установить. И вот еще что, Николай Афанасьевич, — продолжал Ильин. — Есть тут одна идея, хотел с вами посоветоваться. И Коротков, и Клюге, и Караваев, и другие знакомые Мильского под присмотром, от нас они не уйдут. А вот в Варшаве рядом с Доктором неплохо бы иметь своего человека. Ведь Москва прямо предупредила, что ее варшавский информатор сильно ограничен в действиях…

— Человека, человека… — Вершинин встал из-за стола, прошелся по комнате и остановился у окна. — Я, Петр Васильевич, об этом в последнее время не раз думал. Мильский сбежал, и все карты смешаны. Нужен нам там человек. Но кого послать?

— А вы Козырева Михаила не забыли? Того самого, которого мы Мильскому присватывали? Чапаевец, отчаянный человек.

— Так он же в свою Белоруссию уехал, так мне рассказывали.

— Правильно, уехал, учительствовать начал. А зазноба-то его — наша, самарская, тут осталась, на швейной фабрике работает. Вот он к ней и приехал и ко мне по старой памяти заходил вчера…

— Постой, постой, — оживился Вершинин. — Он же еще с сыном Мильского тогда подружился… Это, брат, мысль. Всплыви он в Варшаве да с репутацией борца с большевиками — белорусский националист, к примеру, — поляки так или иначе его к Валентинову приведут. А тут и…

— А тут и Мильский его узнает, — докончил Ильин, — и даст рекомендацию своему человеку — он там сейчас это с радостью сделает.

— Ну что ж… — Вершинин снова уселся на свое место и склонился над столом. — Мысль хорошая. Только что думает об этом сам Михаил Козырев… Мы ведь его к дьяволу в пасть… Ладно, давай его побыстрее ко мне.

Михаил Козырев второй день ходил по Самаре без дела и злился, что так бездарно тратит короткий отпуск, с таким трудом добытый. Маши, ради которой он ехал за тысячи верст, не оказалось дома: комсомольская ячейка фабрики послала ее и еще нескольких девчат, целую агитбригаду, в деревню. Приехать девчата должны были только послезавтра, да и то неточно.

Михаил остановился у своего старого знакомого, однополчанина по Чапаевской дивизии, который сейчас работал в столярной мастерской. Хозяин обрадовался другу. Выпили водки, посидели, вспомнили былое, товарищей — и живых, и сложивших голову в степях от Андросовки до Оренбуржья.

Но два дня за столом не просидишь. И Михаил бесцельно слонялся по городу, который, как он заметил, стал более деловым. Хотя казаться это могло и от нынешней Михайловой праздности.

Зашел он, правда, вчера в ОГПУ к своему знакомому Ильину. Поболтали, вспомнили дело, которое Михаил по заданию Ильина выполнял, — похаживал в дом к немцу Мильскому.

— А ведь мы не ошиблись в нем, — сказал Ильин о Мильском. — Сбежал-таки за границу.

Больше Ильин об этом ничего не добавил, а Михаил не расспрашивал…

Сейчас же делать было совсем нечего. Он направился в кино. У входа в кинотеатр Михаил заприметил белобрысого парня в меховом картузе и в сером легком пальтишке. Парень лузгал семечки и беззастенчиво разглядывал Михаила. Затем подошел к Михаилу и попросил прикурить.

— Петр Васильевич просил сегодня зайти в семь часов, — сказал парень и, подмигнув, улыбнулся. — Наше вам.

Петром Васильевичем звали Ильина.

…Маша приехала на следующий день. Они полдня сидели с ней за столом, в ее маленькой комнатке, пили чай с баранками и переговорили, казалось бы, обо всем. А о главном, о том, что он хочет забрать ее с собой, расписаться и увезти, Михаил молчал, хотя видел, что Маша ждет этой самой важной части разговора.

Наконец он отстранил от себя стакан с чаем, взял ее руку, притянул к себе и сказал:

— Я, Машенька, за тобой приехал. Хотел увезти, как договаривались. А сейчас это, Маша, придется отложить.

И, видя, как она напряглась вся от неожиданности, от обиды, добавил:

— Ты ведь знаешь — я партийный. Вот и получил задание. Придется уехать. Ненадолго…

Последние слова он уже сказал, жалея ее, чувствуя, как она забилась в беззвучных рыданиях.

Что еще он мог сказать ей? Не скажешь, что вчера он имел долгую беседу с Ильиным и Вершининым. Они предупреждали: задание трудное, ответственное и опасное, но крайне необходимое в борьбе с контрреволюцией. Берется ли он? Он не отказался, хотя мог сделать это.

Знакомя Михаила в общих чертах с заданием, Ильин говорил:

— Через границу тебя переправим с помощью наших товарищей в Белоруссии. На польской стороне тебя задержат, начнут допрашивать. Ответы нужно подготовить заранее. Тут же нужно помянуть и Самару. Важно, чтобы ты понравился, глядишь — привлекут к сотрудничеству. Лучше всего здесь, пожалуй, работать под белорусского националиста. Но даже если и не завербуют, будешь искать Мильского в Варшаве. Встреча, конечно, должна быть случайной. А тот рано или поздно приведет тебя к Доктору, к Валентинову. Вот он-то для нас и важнее всего. Сейчас он сидит на голодном пайке: своим хозяевам-англичанам рапортовать не о чем. Тебе он обрадуется — ты для него находка. Яроша, сына Мильского, постарайся тоже отыскать: вы с ним друзья, данные им характеристики и рекомендации будут для нас кстати…

Михаила допрашивали десятые сутки, выясняя, кто он такой, откуда, что ему известно о дислокации воинских частей в Белоруссии, о положении в колхозах, об отношении крестьянства к Советской власти.

Польский офицер был доволен ответами. Михаил тоже успокоился, понял: удалось убедить контрразведку в своей враждебности к Советам. И в причинах: он ненавидит их за раскулачивание, за преследование семьи… Его поместили на квартиру, обеспечили множеством книг и заставили их прочитать. Он понял: началась идеологическая обработка.

А вскоре и Валентинов имел возможность познакомиться с невысокого роста худощавым молодым человеком, произведшим на него хорошее впечатление. При первой же встрече Валентинов сказал:

— Генштаб передал нам материалы о перебежчиках из Белоруссии. Думаю, что ваша ненависть к Советской власти сблизит нас в дальнейшей работе.

Он интересовался деятельностью белорусских националистов, настроением народа, спрашивал, можно ли в современной обстановке поднять массы на восстание. Ничего утешительного Козырев сказать не мог. Встречи продолжались. Во время одной из них Валентинов сообщил, что их организация ведет большую работу на Украине и в других областях Советского Союза, а в Белоруссии не имеет до сего времени людей, с помощью которых можно было бы восстановить связь с группами, враждебными Советской власти, и развернуть работу.

— В этом, — сказал он, — вы должны нам помочь и, возвратясь в Белоруссию, положить начало нашей работе.