— Ты, Серег, не отмахивайся, — предупредил Вершинин. — Тут, вишь, праздник, не порть его своей харей, отошло твое время, так что смирно веди себя, а то ненароком вышвырнут и жаловаться некому. Так-то вот.
Вообще в Дом культуры теперь хоть не заходи — никакой свободы, чуть что, сразу дежурные подбегают, выйди — и крышка. Таран злобно поругивался, но что с ними поделаешь, если все заодно…
На душе у Тарана скверно, тошно, смотреть на все это противно. Он стоял в сторонке, жевал во рту не-прикуренную папиросу. Закури попробуй, опять подбегут… Исподлобья поглядывая на танцующих, он увидел Майорову, она с Сашей Головановым — веселая, улыбчивая. Саша что-то говорит ей, и сам улыбается, тает… Таран сплюнул. А вот и Настенька. Одна стоит, тоскует… Но почему ей быть одной? Чем ей не пара на сегодня он, Таран? Если девке скучно, с ней и разговаривать проще… Таран воровато оглянулся по сторонам, будто боялся, что кто-то подслушает его мысли. Покачиваясь, он подошел к Настеньке.
— Что не танцуешь? Или нет подходящего кавалера?
— Интереса нет, — ответила она.
— Это правильно. Какой тут интерес, одна тоска зеленая. На улице погодка — закачаешься. Выйдем погулять?
Настенька промолчала, поглядывая на Майорову, которая стояла с Подрезовым и что-то ему доказывала. Подрезов улыбаясь, кивал головой, соглашался. Вот она увидела Сашу Голованова, окруженного десятиклассницами. Пегова, Кучумова наперебой приглашали танцевать. Он отказывался:
— Извините, жду, когда пригласит другая.
«Майорову ждет, — ревниво подумала Настенька. — А может быть, мне подойти к нему и пригласить… Ведь объявлен дамский вальс… Нет!» — отмахнулась она и обратилась к Тарану:
— Ты, кажется, приглашал на улицу? Идем, Сережа. — Настенька демонстративно взяла парня под руку. Пусть Саша Голованов знает, что в нем не очень-то нуждаются. Проходя через зал, она оглянулась и снова увидела Сашу. Тот с тревогой смотрел ей вслед.
На улице чуть морозило. Под ногами сердито похрустывал непрочный весенний ледок. Пахло горьковатой степной полынью.
Таран шел рядом, болтая о каких-то пустяках. Время от времени он клал руку на плечо Настеньки. Она стряхивала ее.
Подойдя к своему дому, Таран остановился.
— Ты что? Идем дальше, — сказала Настенька.
— Зачем дальше. Видишь, у нас никого нет дома. Зайдем?
— Нет, нет.
Таран обхватил Настеньку за талию.
— Пусти, Сережа, ты с ума сошел.
Было темно и жутко. Она силилась вырваться из его рук, но Таран поднял ее, толкнул ногой скрипучую калитку и понес Настеньку во двор.
— Пусти! Слышишь? Пусти! — закричала она, колотя его по лицу…
* * *
Марфа Степановна взглянула на часы. Был поздний вечер, а Настенька еще не возвращалась из Дома культуры. Чужая свадьба там… А она порой грезила о другой свадьбе и не в Доме культуры, а здесь, в этих просторных комнатах. Марфа Степановна уже деньжат поднакопила, прошлым летом дом отремонтировала, сундук дочери приготовила. Не бесприданница ее Настенька! Приданое-то есть, а вот удача пока обходит их, и все из-за Майоровой…
«Ничего, ничего, будет и на нашей улице праздник», — бодрилась Марфа Степановна, веря, что ее письмо в райком и обком все дела поправит.
В дверь кто-то тихо стучался. Марфа Степановна вышла на веранду, спросила, кто там, отворила.
Вбежала Настенька — бледная, испуганная, с горящими глазами, в распахнутом пальто. Не сказав ни слова матери, она сбросила пальто, пошла, как слепая, в спаленку, не раздеваясь, повалилась на кровать и разрыдалась.
Марфа Степановна поспешила за дочерью.
— Настенька, милая ты моя, да что с тобой? — всполошилась мать.
— Ой, мама, ой, мама, — сквозь слезы отвечала дочь, — какие подлые люди, какие подлые.
Марфа Степановна села на кровать, положила руку на голову Настеньки.
— Успокойся, успокойся, родная, — уговаривала она, а у самой внутри бурлил неукротимый гнев. Она знала, кто обидел дочь — Саша Голованов и Майорова. Ох, эта Майорова.
— Уеду я, мама, уеду, — сквозь рыдания сказала Настенька.
— Не дури. Куда ты уедешь. От счастья разве бегут.
Настенька подняла голову.
— От счастья… Какое тут счастье, мама…
— Все уладится. Вот увидишь, милая, все уладится. Майорову прогоним. Да, да, Настенька, не долго ей осталось тут, вытурим. Да я за тебя, за радость твою все переверну вверх дном, никого не пощажу, ненаглядная ты моя.
Настенька утихла, убаюканная словами матери.
Свадебное веселье закончилось глубокой ночью. Саша Голованов провожал Валентину домой. Он бережно поддерживал ее под руку, освещал дорогу карманным фонариком. У директорского дома остановились. Он потушил фонарик.
— Наконец-то пришли, — обрадовалась Валентина.
— Жаль, — вздохнул Саша. — В такую весеннюю ночь можно идти долго-долго и далеко-далеко… Давайте еще пройдем из конца в конец по селу, — предложил он.
— Это бесчеловечно, Саша, — с улыбкой упрекнула она. — Мы с вами за целый день даже не присели…
— Валентина Петровна, идея! Сейчас присядем. У дома Лопатиных есть удобная лавочка.
— Вы, наверное, знаете все михайловские лавочки, — сказала Валентина, и ей почему-то стало неприятно и больно от того, что когда-то, быть может, Саша Голованов сидел на той лавочке с Настенькой Зайкиной и вот так же держал ее руку в своей теплой ладони…
— В своем селе я все знаю. Присядемте?
— Нет, нет, уже поздно, уже очень поздно. Папа будет волноваться…
— Валентина Петровна, десять минут, и не больше, если хотите, будем следить за часами, — упрашивал Саша Голованов.
Саша, Саша… Валентина все чаще и чаще думала о нем, но никак не могла разобраться в думах и чувствах к нему. Полюбила? Нет, пожалуй, нет, ей просто хорошо с ним, очень хорошо. Она догадывалась, что из-за Саши злится, придирается к ней в школе Марфа Степановна. И странное дело, от этого он становился милей и дороже. Ей было жалко Настеньку, но опять же странное дело — она теперь не уговаривала Сашу подумать о Настеньке.
37
Проходя мимо почты, Николай Сергеевич вытащил из кармана потертый конверт. Это было письмо, адресованное Гале, Варенькиной матери. Он до сих пор не отправил его.
В первый же день, когда Валентина перешла в отцовский дом, Мария Михайловна сказала мужу:
— Ты не имеешь права скрывать от матери. Ты должен сообщить Галине Григорьевне о дочери.
— Маша, а вдруг она приедет… Наверняка приедет…
— Пусть приезжает, встретим как дорогую гостью, — отвечала Мария Михайловна, а на душе у самой было тревожно-претревожно. Приедет первая жена, мать… Он любил ее когда-то. И кто знает, что будет, если они встретятся вновь… А вдруг он вернется к первой жене, простив ей все обиды? Что будет делать она, Мария Михайловна? Ведь у нее тоже сын…
Точно разгадав эти мысли, Николай Сергеевич осторожно сказал:
— Маша, может быть, все-таки повременим сообщать. Летом отправим к ней в гости Валю. Мне кажется, так лучше.
«Он тоже боится встречи», — подумала Мария Михайловна, а вслух твердо повторила:
— Нет, садись и пиши ей.
Валентина не знала о таких разговорах и тревогах. Однажды она спросила у отца, известно ли ему, где, на какой дороге погибла при бомбежке мама?
— Твоя мама жива, — с непонятной ей грустью ответил он.
— Жива? Моя мама жива? Почему же, почему же вы молчали! — с недоумением воскликнула она.
— Успокойся, доченька. Я запросил адрес, — лукавя, продолжал Николай Сергеевич. — Адрес придет, и мы тогда…
— Поедем к ней, к маме! — обрадовалась она.
После этого разговора он заметил: дочь стала менее стеснительной в его доме. Иногда они поднимали такой шум с братишкой Мишей, что приходилось вмешиваться отцу или матери: «Дети, не шалите!». А дети шалили, хохотали, возились. Валентина полюбила черноглазого, шустрого Мишу и смеялась, когда он говорил:
