— Ты сама испытывала? Любила Игоря, вздыхала, ждала его, а он плюнул на все и удрал. Почему же ты здесь? Почему не мчишься к нему в городскую квартиру со всеми удобствами? Он же звал тебя? Где же твоя любовь, способная простить все?

— Есть вещи, которым нет прощения.

— Значит, есть что-то сильнее, выше любви! Любовь — это прежде всего человек. Я знаю, верю — Аркадий не из тех, кто на всех перекрестках трезвонит о своих чувствах и лезет с поцелуями и признаниями. Он мне просто сказал: «Лиля, я долго думал, долго смотрел на тебя и решил, что лучшей искать не буду, хотя лучшие есть». И он впервые поцеловал меня. Я, как ты знаешь, терпеть не могу целоваться, когда была студенткой, даже поссорилась из-за этого с одним ухажером. Стыдно говорить, но мне с Аркадием очень понравилось целоваться… Холод на улице, а мне было тепло, тепло.

Валентина не знала, что ответить на это. А может быть, Лиля и Ветров давно любят друг друга, и если этого не замечали посторонние, не их вина.

Только сегодня Валентина поняла, почему так привязана к Лиле Муратовой, сельскому библиотекарю. Лиля чем-то очень похожа на подругу студенческих дней Зину Солнышко. В общежитии на сон грядущий они, бывало, заведут интересный, волнующий обеих разговор. Валентина, конечно, горячится, доказывает, а Зина вдруг уснет на полуслове… Удивительно! Невеста Лиля тоже уснула на полуслове… Вот беззаботные головушки!

А Валентине не спалось, и мысли роились, роились в голове. Она думала о Лиле, о Ветрове, о себе, о Люсе Иващенко… Как отнесется Люся к этой уже состоявшейся помолвке? Все-таки надо осторожненько поговорить с ней… А умеешь ли ты, Валя-Валентина, говорить на эту вечную тему? Нет, кажется, не умеешь, и придется тебе опять обращаться к Василию Васильевичу или к Ивану Константиновичу… Ох, и когда ты станешь такой же, как они?

Воскресным утром Евдоким Турков сердито растолкал спящих сыновей.

— Вставайте, лежни, загорелось!

— Что загорелось? — испуганно спросил спросонок Яков.

— Озеро, должно быть, загорелось. Да скорей вы, лодыри! — торопил отец. — Давай, мать, мешки и сама собирайся, нынешний день год кормит.

Прихватив тару, двое санок, Турковы потащились к озеру, где спозаранок уже кто-то трудился. Евдоким Турков зло сплевывал, поругивал домочадцев, которые шли медленно. Алчно поблескивал глазами, бранил тех, кто опередил его, раньше прибыл на озеро. Одно удивляло, почему озеро так рано «загорелось», ведь следил он, и не уследил, опередили…

— Самую крупную выловят, сволочи, — шипел он.

Потянулся к озеру и еще кое-кто из михайловцев.

Еле дыша, Евдоким примчался на озеро, и то, что увидел там, взбесило его. Человек двадцать школьников долбили с Сашей Головановым большие проруби, учительница Майорова с девчатами носили охапки соломы. Турков, конечно, понимал, что это означало — озеро теперь не «загорится», рыбку не поймаешь, не засолишь, не покоптишь.

— Что вы делаете, сукины сыны! — завопил он.

Ближе всех стоявший к нему Федор Быстров ответил насмешливо:

— Производим аэрацию воды. Вам знаком этот термин? Становитесь, Евдоким Феофанович, помогайте доброе дело делать.

— А ну кишь отседова и чтобы ноги вашей не было! — приказал он.

— Ты, дяденька, не очень-то покрикивай, не твой лед рубим, — огрызнулась Аня Пегова, бросая в прорубь большую охапку соломы.

Подошло с десяток мужчин, любителей поживиться дармовой рыбкой, и среди них Таран, Щукин, завуч по производственному обучению Кузьма Фокич Раков. Все они были с ломами, мешками, санками, подсачниками.

— Что ж вы, мужики, стоите, — петушился Турков. — прогнать их нужно, пока все дело не испортили!

— Искупать бы в проруби, чтоб знали, — сказал Таран. Он подошел к Федору Быстрову, потребовал: — Ну-ка, парень, дай сюда лом.

— У тебя свой имеется. Действуй. Долби…

— Вот я тебя сейчас как долбану, искупаешься в проруби..

— Но, но, Серега, ты потише, прорубей много, и для тебя найдется, — смело ответил Быстров.

Таран ухватился за быстровский лом.

Увидев это, Валентина перепугалась. Федор Быстров стоял на краю большой проруби, в которой зло поблескивала холодная маслянисто-темная вода.

— Не хулиганьте, Таран! — предупредила она.

Подбежали Саша Голованов, Дмитрий Вершинин, неторопливо подошел Константин Зюзин. Таран попятился.

— На спички, поджигай солому, — приказал Евдоким Турков Якову. Тот нерешительно взял спички, держал их в руках, не зная, что делать.

— Только попробуй, Яков, — пригрозил Дмитрий Вершинин.

— Жги, тебе говорят! — повторил отец.

— Смотри не обожгись! — Аня Пегова ловко выхватила из рук Якова спички, отскочила прочь.

— Мужики, неужто позволим? Да неужто не дадим по шеям этим соплякам, чтоб знали свое место! — науськивал Евдоким Турков.

У Валентины пробежал по спине колючий холодок. Она понимала — может вспыхнуть драка. Вон Таран, задиристо поблескивая красноватыми глазами, что-то шепчет соседу, угрюмому дюжему трактористу. Да и ребята сгрудились, готовые постоять за себя. Дмитрий Вершинин натянул кожаные перчатки, Федор Быстров смотрел исподлобья, опершись на лом. Широко расставив ноги, невозмутимо стоял Константин Зюзин, всем своим видом как бы говоря: пусть кто попробует тронуть.

Вмешался Кузьма Фокич Раков.

— Ко мне, ребята, — по-командирски распорядился он.

Ученики неохотно окружили Ракова.

— Вот что, идите все по домам, а мы тут сами ваше дело докончим, — сказал Кузьма Фокич, уверенный, что его послушают.

— Нет, мы не уйдем, — за всех ответила Валентина.

Евдоким Турков сплюнул.

— Ваше-то какое дело до всего этого? Вам-то какая корысть? — с удивлением и злобой спрашивал он.

— У нас до всего есть дело! Не одним днем живем! — ответила Аня Пегова.

— Ох и не знаю, как довезти рыбку домой, — улыбаясь, говорил пожилой колхозник. — Придется уходить несолоно хлебавши. Не станешь же драться с ними. — Колхозник поплелся домой, волоча пустые санки.

— А вообще-то правильно ребята задумали, зачем зря губить рыбу, наша она вся, в Америку не уплывет, — сказал Щукин и сам стал долбить прорубь. Во все стороны летела сверкающая на солнце ледяная крошка.

Таран постоял немного, ругнулся, махнул рукой и тоже потащил назад пустые санки. Только самый жадный Евдоким Турков, еще не веря в поражение, ругался, грозил. На эти угрозы никто уже не обращал внимания.

— Пошли, нечего глазеть! — приказал он своим домочадцам.

Яков не тронулся с места.

— Ты чего торчишь? Аль примерз! — крикнул на него отец.

— Я с ними останусь, — тихо сказал Яков.

— Что-о-о? Да я тебя за это… — наступал разъяренный родитель.

Между отцом и сыном встала мать.

— Не позорь, отец, и так от стыда глаза болят, — сказала она мужу.

Бросив пешню, мешки, санки, Евдоким Турков подался в Михайловку. Он шел, проваливаясь в снег, и не оглядывался.

«Яков остался, остался, — удовлетворенно повторяла Валентина. — Только ради этого стоило приходить на озеро и долбить толстый крепкий лед». — Она видела, как подошел к Якову Туркову Быстров, подхватил его под руку, отвел в сторонку, начертил валенком квадрат на снегу.

— Здесь долби, Яков.

— Нехорошо, Валентина Петровна, скверно получилось, — упрекал Раков. — Ученики проявили неуважение к старшим, и вы подбили их на это.

Валентина промолчала.

Перед вечером ребята возвращались домой. Они были возбужденно-веселы: пели, валялись в снегу, дурачились.

— Я думаю, что сейчас в озере самый почтенный и самый влиятельный Лещ проводит рыбий митинг и нас благодарит за благородный поступок, — балагурил Федор Быстров. — Я думаю, что весной Лещ подбросит нам на удочки отличных рыбешек на уху. Валентина Петровна, вы любите уху?

— Конечно, люблю.

— Предлагаю свои услуги. В конце мая придем сюда рано-рано и окуней натаскаем!

Саша Голованов шел рядом. Он был тоже весел, хорошо настроен, и Валентине показалось, будто и он ее десятиклассник, такой же шумливый и дурашливый.