Пожимая руку, Голованов говорил:

— Скоро Октябрьский праздник. На бюро мы решили провести комсомольский рейд по колхозу. Вопрос один: «Чем встречаем годовщину Октября?». Не примете ли участия?

— С удовольствием, — согласилась она. — А то вы совсем не даете мне комсомольских поручений.

— Считайте, что первое поручение дано. Запишу вас в свою группу.

— А нельзя ли привлечь к этому и моих десятиклассников?

— Вы просто читаете мои мысли, — улыбнулся он. — Я завтра хочу поговорить с ребятами. Кстати, как они ведут себя?

— Пока по-прежнему. Но я теперь чувствую себя уверенней. Ой, Саша, если бы не вы, я, кажется, натворила бы глупостей. Спасибо вам.

Сзади их кто-то догонял.

— Саша, — послышался голос Настеньки. — Почему же ты, Саша, не пришел в кино?

— Был занят, — хмуро ответил он.

— Занят… Понимаю, понимаю, чем и кем ты занят, — с упреком процедила девушка и вдруг, разрыдавшись, бросилась прочь.

— Саша, догоните ее, — сказала Валентина.

Парень не двинулся с места.

— Идите, Настенька ждет вас, — чуть громче повторила она.

Был холодный ветреный вечер. Остро пахло снегом. Сквозь темные облака порой на какое-то мгновение проглядывала круглым желтым глазом луна, будто для того, чтобы убедиться — все ли в порядке на земле, на месте ли стоит обдуваемое со всех сторон ветрами степное село Михайловка.

Михайловка незыблемо стояла на месте, она поблескивала веселыми огоньками окон, где-то звенела девичьей песней, приглушенно гудела над головой струнами проводов. На всей земле, должно быть, тысячи или даже миллионы вот таких же деревушек, и каждая живет своей жизнью, и в каждой есть свои счастливые и несчастливые…

Огромный, немыслимо огромный мир кругом, и сейчас в этом мире есть плачущая девушка — Настенька, обиженная парнем. Если бы в эту минуту постучал к ней в окошко Саша, вошел в дом, пусть ничего не сказал бы, а только взглянул, улыбнулся, и глаза Настеньки засияли бы счастьем.

Почему же, почему не спешит к ней парень?

Валентина сердито бросила короткое — до свидания.

— Погодите, — пытался задержать ее Саша Голованов.

— Вы жестокий, бездушный. Я не думала, что вы можете быть таким, — с болью проговорила она.

— Жестокий? А если не люблю. Что делать? Обманывать? Притворяться нежным? Что же вы молчите, Валентина Петровна, посоветуйте, как быть.

Валентина молча ушла, не зная, что посоветовать парню.

Лиля уже была дома. Она сидела за столом, что-то писала.

— А, явилась, полуночница. Ужин еще горячий.

Будто оправдываясь, Валентина сообщила:

— У нас было комсомольское собрание.

— Вдвоем с Сашей?

— Школьное комсомольское собрание!

— Рассказывай сказки, — лукаво улыбнулась Лиля. — Я вас видела с Сашей. Стоите, воркуете, как голубки…

— Противный этот Саша Голованов. Если бы ты знала, как он обидел Настеньку.

Лиля вздохнула:

— Эх, Валечка, сердцу не прикажешь…

— Так говорят только жестокие, бездушные люди, чтобы оправдать себя.

Лиля серьезно посмотрела на Валентину, спросила:

— Ты разве ничего не замечаешь?

— Не понимаю вопроса?

— Тебя он любит, по тебе страдает.

— Оставь глупости, — без обиды отмахнулась Валентина, привыкшая к частым шуткам подруги.

— Да, любит, — продолжала Лиля. — Но ты, не отвечая на его чувства, тоже обижаешь парня. Значит, и ты — жестокая, бездушная…

— Подумай, Лиля, что ты говоришь!

— Почему же ты осуждаешь Сашу? Если тебе не нравится встречаться с ним, если он тебе противен, скажи ему об этом.

— И скажу! Скажу!

Лиля с сомнением покачала головой.

— Нет, Валечка, не скажешь. Я знаю, ты храбрая, ты очень храбрая, но Саша Голованов уже чуточку нравится тебе. И потому не скажешь.

Валентина рассмеялась, обхватила подругу за талию, закружила по комнате.

— Лиля, Лиля! — восклицала она. — Нравиться могут многие, а есть один, один-единственный!

— Ты говоришь об Игоре? Ну что ж, парень видный, красивый, но мне всегда почему-то кажется, что он не герой твоего романа.

Валентина остановилась, удивленно заглянула в глаза подруге, шепотом возразила:

— Но у нас почти все решено…

— Вот именно — «почти», — усмехнулась Лиля. — Ты извини, Валя, возможно, я не права. Человеку может многое казаться. Я буду рада ошибиться…

Октябрьские дни Валентина думала провести с Игорем: сначала пригласить его к себе на праздничный обед, потом съездить к нему в гости в Шафраново. Но Игорь все расстроил. Сегодня перед вечером он неожиданно пожаловал к ней и предложил уехать на праздники в город. Валентина отказалась, хотя ей хотелось, очень хотелось побывать в городе студенческих дней.

— Прежде ты говорила, что не хочешь кататься за чужой счет, теперь имеешь свои деньги, и все равно с тобой трудно дотолковаться, — с досадой ворчал ом.

— Дело совсем не в деньгах, — отвечала Валентина. — Я хочу побыть вместе с учениками на праздничном вечере. Мне это просто необходимо. Да и настроение у меня не подходит для путешествий, — откровенно призналась она.

— Я, кажется, начинаю понимать твое настроение. Тебе не дают покоя тобой же выставленные двойки. Угадал?

— Ты думаешь, это приятно — двойки. В первой четверти у меня семь неуспевающих.

— Н-да, не по-современному работаешь. У меня почти сто процентов, — не замедлил похвастать Игорь.

И опять она допытывалась, как ему удалось достичь такой высокой успеваемости.

— Нужно всегда учитывать требования времени, — наставительно пояснял Игорь. — Что сейчас требуется от учителя? Работа без второгодников, стопроцентная успеваемость. И тебя никто не упрекнет, если ты вместо большой двойки поставишь маленькую тройку.

— Но это обман. А знания, а будущее ученика?

Игорь шутливо зажал уши ладонями.

— Опять громкие слова! Да перестань ты произносить их. В жизни, Валечка, все значительно проще.

Нет, не получалось у них с Игорем душевного разговора. И пусть при встречах они почти всегда заводили речь о школе, но говорили, казалось, на разных языках.

Однажды Валентина спросила у Василия Васильевича, как бы он поступил и что сделал, если бы его назначили классным руководителем десятого.

— Я понимаю, чего вы хотите, Валентина Петровна, — задумчиво ответил Борисов. — К сожалению, вынужден огорчить вас: все, что я делал бы в классе, не послужит вам примером. Откровенно говоря, у нас все пошло бы само собой, потому что каждого знаю чуть ли не с пеленок, ребята знают меня… У вас — другое дело…

В разговор вмешался Назаров:

— Может быть, мой пример будет полезен, — сказал он Валентине. — Давным-давно, еще в пору мужских и женских школ, довелось мне такому же, как вы, начинающему работать в мужской школе. Дали мне восьмой класс, и не ребята попались, а сорвиголовы… Сердился я, кричал, одного даже втихомолку подзатыльником наградил. Ничего не помогало, и авторитет мой в глазах школьного начальства упал совершенно. Отчаявшись, я вошел в класс и сказал буквально следующее: «Вот что, други ситные, давайте-ка откровенно потолкуем, не касаясь истории. Согласны?». Вижу, их заинтересовало мое необычное предложение. И стали мы толковать, засыпали друг друга вопросами… И прояснились любопытные детальки: был я на войне, штурмовал Берлин, а ничего про то не рассказывал в классе, бубнил по учебнику. Имел награды и опять-таки не поведал, за что получил ордена и медали… Пришлось мне потом самооткрываться, по-иному готовиться к урокам… С тех пор и завязалась у нас дружба, да такая, что до сих пор многие пишут мне — семейные, солидные… Вам, Валентина Петровна, тоже не мешало бы чаще и откровенней беседовать с ребятами. Люди они взрослые — поймут и полюбят вас, — подсказал Иван Константинович.

— Да, да, — горячо ухватилась Валентина, — стоит воспользоваться умным советом Назарова и устроить что-то подобное в классе. — Но тут же нахлынули другие не очень-то веселые мысли. Ивану Константиновичу хорошо было «самооткрываться», за его плечами — фронт, штурм Берлина, а она, Валентина Майорова, ничего еще не сделала в жизни, она ведь все свои двадцать два года, грубо говоря, сидела на шее государства. Государство растило ее, учило, и нет у нее ни орденов, ни медалей… Есть только диплом с отличием, есть кое-какие знания. Но разве можно удивить своими знаниями десятиклассников, которые, вместе взятые, знают, наверное, больше ее, читали больше. А вдруг они рассмеются — не оригинальничайте, мол, Валентина Петровна…