— А мне сообщили другое — была. Да ты не стесняйся, говори прямо, ведь сам знаешь — честность украшает человека. Зачем же ты учительнице своей говоришь неправду. Нехорошо, Быстров, не ожидала я от тебя, — огорченно качала головой Марфа Степановна.

— Правду я вам говорю.

— Иди, Быстров, у меня о тебе было другое мнение. Значит, ошиблась. Что же ты стоишь? Иди.

— Я вам правду сказал, — повторил он и вышел.

Марфа Степановна считала себя тонким психологом и серьезно думала, что есть у нее жилка приличного следователя. Она любила дотошно разбирать всякие школьные происшествия, устраивать допросы и очные ставки. Может быть, поэтому разговор с Аней Пеговой она повела по-другому и своего добилась…

День был веселый, солнечный и даже какой-то звонкий. В чистом почти неподвижном воздухе поблескивали чуть видимые иголочки инея. Ярко, до боли в глазах, искрился девственно-белый снег.

По утоптанной скрипучей тропинке Валентина спешила в мастерскую. Она знала, что нынче у десятиклассников большое событие — ребята обкатывают и сдают комиссии отремонтированный ими трактор. Она волновалась: а вдруг ребята сделали что-то не так, в чем-то ошиблись, и трактор этот подымит-подымит, но с места не тронется. Вот позору будет…

В мастерской Валентина увидела директора, председателя колхоза, Ракова, Лопатина, Сашу Голованова. Покуривая, они стояли кружком, о чем-то разговаривали. Стоявшие поодаль десятиклассники были неузнаваемо сосредоточенны, серьезны. Даже известный балагур Федор Быстров и тот молчалив, озабочен.

Прибежали десятиклассницы. Им тоже интересно взглянуть на работу своих товарищей.

Оставив станки, сгрудились у трактора все бывшие в мастерской механизаторы, кивками и улыбками подбадривали учеников.

Подрезов подошел к Зюзину, тронул его за плечо.

— Ну, Костя, давай заводи!

Неуверенно чихнул мотор, стрельнув из трубы сизыми колечками дыма.

«Неужели не заведется?» — встревожилась Валентина, но мотор затрещал, загудел, наполнив высокое здание мастерской мощным рокотом. Дребезжаще загомонили в ответ закопченные стекла.

Валентина радовалась. Она видела, как метнулись в кабину Зюзин с Вершининым. Подрезов сам распахнул широкие ворота, махнул рукой.

— Поехали!

Гусеницы вздрогнули, залязгали…

Широко улыбался Николай Сергеевич, говоря что-то Лопатину. Вслед за трактором побежали возбужденные десятиклассники.

— Молодцы ребята, отлично отремонтировали машину! — сказал Подрезов директору и Лопатину.

Валентина улыбнулась, хотелось подойти к председателю и напомнить ему, как совсем недавно он и слушать не хотел о том, чтобы доверить ребятам трактор. Ей сперва казалось, что Подрезов зол на учителей за ту статью, из-за которой ему чуть было не записали выговор. Но он и с директором, и с Лопатиным, и с ней вел себя так, будто ничего не было.

Комиссия приняла трактор, отремонтированный десятиклассниками, с оценкой «отлично», и ребята радовались, даже Яков Турков и тот улыбался довольный.

— Знаете, Валентина Петровна, я не буду получать аттестат зрелости до тех пор, пока не научу вас управлять трактором, — сказал ей Дмитрий Вершинин.

А что? Это мысль! В самом деле, почему бы ей тоже не научиться водить трактор? Весной, в посевную, выедет вместе с классом в поле и сама будет управлять машиной. Хорошо!

Валентина снова увидела: к Зюзину подошел Подрезов, взял под руку парня и, улыбаясь, что-то говорил ему. Ей нравилась дружба председателя с учеником.

Но вскоре из-за этой дружбы произошло ошеломляющее событие — Зюзин бросил школу. Она узнала об этом в классе, на уроке.

Дежурный Дмитрий Вершинин доложил: класс к занятиям готов, отсутствует один Зюзин. Валентина забеспокоилась:

— Что случилось? Быть может, заболел.

— Болезнь его известна, — откликнулся Федор Быстров. — Костя в школу больше не придет.

— Как не придет?

— Выучился, — ухмыльнулся Яков Турков.

— Ученье — свет, а неученье — хороший заработок в колхозе. Доска почета, портреты в газетах. Костя всего этого добьется, — продолжал Федор Быстров.

— Валентина Петровна, я вам собиралась объяснить, что Зюзин ушел работать в колхоз, да не успела, — сказала староста класса Вера Побежимова.

— Даже завидно! Зюзина сразу перестанут считать ребенком, не будут прогонять с танцев, разрешат ходить в кино на последний вечерний сеанс, — вставила Люся Иващенко.

— Мне стыдно слушать вас, друзья мои, — сердито сказала Валентина. — Ваш товарищ бросил школу, ошибся, а вы оправдываете его, даже завидуете. Так настоящие друзья не поступают.

Десятиклассники заговорили хором:

— Но Зюзин пошел не в тунеядцы. Как же мы можем осуждать его!

— Какая разница — работать на тракторе с аттестатам или без оного.

— В соседнем колхозе есть пастух. Без аттестата, а мастер, Герой Социалистического Труда.

— И депутат Верховного Совета!

— Тише, товарищи, — вмешалась Валентина. — Я вижу, есть необходимость поговорить об этом серьезно и откровенно. Давайте поговорим, только в другое время. На комсомольском собрании!

В этот же день Валентина зашла к директору.

— Зюзин бросил школу? — удивился Николай Сергеевич. — Не может быть! Такой прилежный ученик… Выяснили причину?

— Выяснила — ушел работать в колхоз. Вслед за ним могут пойти и другие.

— Не преувеличивайте, Валентина Петровна, — возразил директор. — Он отворил дверь, позвал в кабинет завуча. — Марфа Степановна, слышали, Зюзин бросил школу.

Та холодно ответила:

— Слышала. За него нас ругать не будут, Зюзин под всеобуч не подходит. Выдадим ему документ об окончании девяти классов.

— Да как вы можете так говорить, Марфа Степановна! — возмущенно воскликнула Валентина. Неужели завуч и в самом деле беспокоится только о том, чтобы не отругали за всеобуч? А человек? Разве ей не дорог человек, его будущее? — Я верну Зюзина в школу! — решительно заявила она.

Уходя из кабинета, Марфа Степановна равнодушно молвила:

— Дело ваше, возвращайте.

— Николай Сергеевич, разве это не наше общее дело? — с изумлением и обидой спрашивала Валентина.

— Погодите горячиться, — неторопливо ответил директор. — Сходите к Зюзиным, узнайте, в чем дело, а потом уж думать будем.

Валентина знала, что Константин Зюзин жил в Михайловке у брата Родиона. По дороге из школы она завернула к ним, но дом был заперт на замок. Досадно. Вечером опять явилась к Зюзиным и облегченно вздохнула, увидев свет в окнах, — дома! Валентина почему-то была уверена, что ей легко удастся уговорить Константина вернуться в школу.

На стук вышел хозяин дома Родион Зюзин в валенках, в полушубке, наброшенном на плечи, без шапки.

— Валентина Петровна? Вы к нам? — удивился он.

— Если разрешите, к вам.

Родион помолчал, нерешительно переступил с ноги на ногу. Было заметно, что гостья пришла не вовремя.

— Ладно, — махнул он рукой, — заходите.

В избе было накурено, пахло гарью и керосином. У печки, на табуретке, с надрывом шипел примус. На примусе что-то жарилось и уже успело подгореть. За столом сидел с растрепанной шевелюрой изрядно хлебнувший Таран. На столе — недопитая бутылка водки, пустые стаканы, тарелка с огурцами и капустой, куски хлеба, доверху переполненная окурками пепельница. Таран покосился на хозяина, взглядом упрекая — зачем пригласил сюда эту занозу.

Родион беспомощно пожал плечами, как бы оправдываясь: а что я мог сделать, если пришла.

— Валентина Петровна, пожалте, за стол, — развязно пригласил Таран, с грохотом ставя табуретку. — Не побрезгуйте нашим хлебом-солью.

— Потушите примус, — посоветовала Валентина Родиону. — Картошка горит.

Родион кинулся к примусу, задел сковородку, и сковородка с подгоревшим картофелем шлепнулась на пол. Откуда-то появился черный пушистый кот, нюхнул картошину, фыркнул, с осуждением посмотрел на хозяина своими узкими глазами.

Высокий, скуластый, большелобый, с сильными руками, Родион Зюзин растерянно смотрел себе под ноги. Он был похож на провинившегося школьника, которого вызвали в учительскую.