– Артабан прибыл в Вифлеем, когда там началось так называемое избиение младенцев? – спросила Алиса.

– Да, и его приезд туда помог спасти по крайней мере одного из них. Воин царя Ирода схватил очередного младенца одной рукой, а второй замахнулся мечом, но, увидев волхва, почему-то смутился и не стал убивать младенца. В благодарность за это Артабан подарил воину сияющий рубин – второй из тех даров, которые он вез младенцу Иисусу.

– Получается, что из приготовленных даров у него остался только один. И что произошло потом? – с заинтригованным видом спросила Алиса.

– Потом Артабан тридцать лет и три года скитался по разным городам и странам, пытаясь отыскать обетованного Мессию. Когда он наконец – уже павший духом и изнемогающий от усталости – подошел к стенам Иерусалима и вошел через ворота в этот город, он остановил прохожего и спросил: «Скажи мне, где находится Иисус из Назарета?» «Ты уже не сможешь с ним встретиться, – ответил незнакомец. – Иисуса приговорили к смерти, и в этот самый момент римские солдаты гонят его на Голгофу. Весь Иерусалим собрался там, чтобы посмотреть, как его распнут».

– Значит, Артабану так и не удалось встретиться с Мессией, которого он искал тридцать три года? – спросил Линкольн, с завороженным видом слушавший рассказ дона Рамона.

– Артабан побежал к Голгофе, намереваясь при помощи последнего из приготовленных им ценных даров выкупить Иисуса и спасти его, но по дороге ему встретилась девушка, глаза которой раскраснелись от слез. Ее отец был должен крупную сумму денег, но уплатить не мог, и его заимодавец требовал продать ее, эту девушку, в рабство. Артабан, сжалившись над девушкой, отдал ей драгоценную яшму из своей дорожной сумки, чтобы она могла продать ее и, уплатив долг отца, остаться свободной. Иисуса же тем временем уже прибивали гвоздями к кресту, и вскоре он умер ради спасения всех людей. В этот момент, как говорится в Библии, гробы раскрылись, и из них восстали покойники. Земля задрожала, и с горных склонов обрушились камни. Один из них, согласно преданию, угодил в Артабана, отчего тот упал замертво. Когда же волхв пришел в себя, перед ним стоял неизвестный ему царь. Этот царь ему сказал: «Когда я почувствовал голод, ты дал мне еду; когда я захотел пить, ты дал мне питье. Я был твоим гостем, и ты принимал меня у себя с великой приязнью. Ты увидел, что я нагой, и одел меня. Я заболел – и ты меня излечил. Я угодил в темницу – и ты пришел меня навестить». Артабан, удивившись таким словам о себе, сказал: «Когда я это все сделал?» «Истинно говорю тебе: все, что ты сделал для братьев и сестер моих, сделал ты и для меня самого…» И тогда Артабан наконец-таки понял, что те добрые дела, которые он совершал, совершались в угоду Иисусу – тому самому Иисусу, которого он так долго искал и которого он, сам того не ведая, давным-давно нашел в лице тех людей, которым оказывал помощь.

– Это очень красивая легенда, однако мне непонятно, каким образом легенда может послужить причиной смерти человека и членовредительства еще троих людей, – пробормотала Алиса, закрывая лицо ладонями.

– Это – один из тех вопросов, на которые нам необходимо найти ответ, – сказал Геркулес. – И чтобы его найти, нам, наверное, нужно съездить в Португалию. Поищем там следы этих самых «Пророчеств Артабана».

В этот момент в двери библиотеки постучали, и все, кто находился в ней, вздрогнули.

– Кто это? – громко спросил Геркулес.

– Извините, что я вам мешаю, – раздался голос мажордома.

– Что случилось? – спросил Геркулес.

– Внизу, у входа, вас ждут несколько полицейских.

– Полицейских? А что им от меня нужно?

– Они приехали с ордером на ваш арест.

– С ордером на мой арест? В связи с чем?

– Вот! – Мажордом вошел в библиотеку и протянул Геркулесу на серебряном подносе какой-то документ.

В библиотеке стало очень тихо: все молча смотрели на Геркулеса, ожидая, что он прочтет им этот документ вслух.

– Что там написано, Геркулес? – не выдержал Линкольн.

– Меня обвиняют в убийстве, – с ошеломленным видом пробормотал Геркулес.

– В убийстве? Убийстве кого?

– В убийстве начальника полиции Мадрида – сеньора Манторельи.

Длинные коридоры больницы с заложенными кирпичом окнами, а также палаты, в которых содержались психически больные, – обитые стегаными одеялами (чтобы пациенты не могли сами нанести себе увечья), освещались ослепительным электрическим светом.

Дежурный фельдшер совершал последний ночной обход за эту смену, заглядывая через смотровые окошечки поочередно во все палаты. Порядок действий при таком обходе был всегда одним и тем же: посмотреть через смотровое окошечко на пациента и, если в его поведении наблюдаются незначительные отклонения, сделать отметку в тетради с красной обложкой; в случае же более серьезных отклонений – немедленно поставить в известность дежурного врача.

– Палата номер сто один, все в пределах нормы, – громко сказал сам себе фельдшер.

– Палата номер сто три… – фельдшер умолк, словно ему требовалось некоторое время для составления словесного описания того, что увидели его глаза.

Так ничего и не сказав, он бросил тетрадь с красной обложкой на пол и – с выражением ужаса на лице – засеменил в конец коридора.

Дежурный врач отдыхал в маленькой комнате со стеклянной дверью. Фельдшер, увидев очертания тела врача, укрывшегося с головой одеялом, попытался позвать его, но почему-то не смог вымолвить даже и одного слова. Тогда он подошел к спящему и легонько потряс его за плечо. Врач даже не пошевелился. Фельдшер стал трясти сильнее, но врач никак не реагировал. Более того, его тело показалось фельдшеру каким-то остекленевшим и безжизненным. Фельдшер замер в замешательстве, затем стал сильно трясти врача за плечо – так сильно, что ржавые пружины кровати заскрипели, – но врач никак не реагировал.

– Сеньор, проснитесь, – наконец-то проговорил фельдшер, однако не услышал от врача никакого ответа.

Вдруг фельдшер заметил под кроватью какое-то пятно. Точнее, не пятно, а маленькую лужицу с противоположной стороны кровати. Задрожав от страха, фельдшер схватил одеяло и рывком сорвал его с врача. Простынь, на которой лежал врач, была пропитана кровью, а горло врача – перерезано. Рана казалась настолько глубокой, что голова врача почти полностью отделилась от туловища. Фельдшер несколько секунд стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от этого ужасного зрелища, затем его стошнило, и он, едва успев отпрянуть от кровати, начал блевать на пол.

Кое-как придя в себя, он побрел в комнату отдыха, чтобы сообщить о случившемся товарищу по смене. Он подумал, что нужно спуститься на первый этаж и позвонить в полицию, но ему показалось, что сил на это у него уже не хватит. Надзиратель – товарищ фельдшера по смене – лежал на стареньком топчане. Фельдшер, опасаясь неприятного сюрприза и здесь, не стал подходить близко к надзирателю, а от двери позвал его по имени.

– Антонио, проснись! – тихо окликнул он – так говорят, когда будят ребенка.

Надзиратель слегка приподнялся на топчане и, потерев ладонями глаза, сонным взглядом уставился на фельдшера, одежда которого была перепачкана кровью на рукавах, а ниже воротника виднелось большое желто-коричневое пятно.

– Что случилось? Зачем ты меня разбудил? Наша смена уже закончилась?

– Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.

Надзиратель сел на край топчана, зевнул и потянулся, чтобы прогнать сон, затем надел туфли и неохотно поплелся за фельдшером. В комнате дежурного врача, почувствовав сладковато-приторный запах крови, надзиратель вздрогнул, и его едва не стошнило. На кровати он увидел врача с почти отрезанной головой, выскочил в коридор и согнулся пополам, пытаясь подавить приступ тошноты.

– Загляни в палату номер сто три, – посоветовал фельдшер.

Надзиратель прошел десяток метров, отделявших одно помещение от другого, и заглянул в палату номер сто три через смотровое окошечко. К проводу электрической лампочки на потолке было подвешено тело. Лицо повешенного с пустыми глазницами распухло, и на нем застыло такое выражение, словно этот человек перед смертью перенес жуткие страдания. Пальцы покойника сжимали собственные кишки, которые свисали до самого пола, а на полу образовалась большая лужа крови.