Его собеседники переглянулись, а затем Геркулес жестом показал профессору, что предоставляет ему право дать разъяснения. Профессор, взглянув на Линкольна, подумал, что этому чернокожему вряд ли понравятся идеи, которые выдвигаются в евгенике относительно различия человеческих рас.

– Фрэнсис Гальтон, о котором упоминал ваш товарищ, попытался определенным образом развить теорию, выдвинутую его двоюродным братом Дарвином…

– Не знал, что они родственники, – вырвалось у Геркулеса. – Ой, извините, я вас перебил.

– Так вот, как я вам уже сказал, Гальтон попытался развить теорию эволюции человека и создал на ее основе новое учение, которое назвал евгеникой. Этот термин в переводе с греческого означает «хорошего рода», «породистый». Многие философы и прочие ученые поддержали идеи Гальтона, который считал, что более развитые человеческие сообщества должны отделиться от менее развитых, потому что нельзя позволять им друг с другом смешиваться. Подобные идеи выдвигал еще Платон, и они были реализованы на практике в Древней Спарте. Гальтон подверг жесточайшей критике христианство и его идею милосердия, потому что считал, что это приводит к тому, что слабые люди потребляют то, что предназначено природой для людей сильных. Некоторые подобные идеи реализовывались в Соединенных Штатах: там стерилизовали людей с физическими и психическими изъянами. А еще запрещались браки между здоровыми и больными людьми.

– Но ведь это же недопустимо! – воскликнул Линкольн. – Кто может присвоить себе право решать, у кого есть изъяны, а у кого – нет?

– В Германии совсем недавно появилась организация, называемая Общество защиты расовой чистоты. Подобные организации существуют также в Англии, США и Франции.

– А что по поводу этой евгеники думаете лично вы, профессор? – спросил Линкольн.

– Я невролог. Вскрывая череп пациента, я вижу те или иные повреждения и симптомы тех или иных заболеваний, но у меня нет возможности определить, отстает ли мой пациент в развитии, есть ли у него какие-либо врожденные расовые изъяны. Человеческое тело – даже самое нескладное на вид – представляет собой отлаженный механизм, очень хорошо приспособленный для выживания. Меня учили продлевать человеческие жизни, а не прерывать их.

– У меня, дорогой профессор, не идет из головы одна мысль: почему три умных высокообразованных профессора совершили членовредительство? Они ведь, кстати, занимались исследованиями в абсолютно разных научных сферах. Что может быть общего в этих инцидентах?

– Уважаемый Геркулес, эти события нужно проанализировать в противоположном направлении.

– В противоположном направлении?

– Именно так. Мы ведь не можем идентифицировать болезнь, если нам неизвестны ее симптомы.

– Я вас не понимаю.

– Дорогие друзья, членовредительство – это не болезнь, а ее симптом.

– Я все еще ничего не понимаю, профессор.

– Членовредительство было совершено в результате тяжелой психической травмы, которая оказала сильное воздействие на этих трех профессоров. Что, по-вашему, у них есть общего?

– Во-первых, все они занимались какими-то исследованиями. Во-вторых, все они – иностранцы. В-третьих, все они проводили свои исследования в Национальной библиотеке, – перечислил Линкольн.

– Нет, уважаемый Линкольн. Это, если можно так выразиться, симптомы. То, что у них действительно есть общего, – это их страсть к научным исследованиям, страсть к знаниям. И к чему же привели их исследования?

В лаборатории воцарилось напряженное молчание. И вдруг в это полутемное помещение ворвался утренний свет, отчего пробирки с реактивами начали поблескивать и по столу забегали разноцветные блики.

– Они привели их в состояние ужаса, уважаемые господа. Да-да, именно так: в состояние ужаса!

Дон Рамон дель Валье-Инклан, придвинув маленький столик к дивану, почувствовал, как сердце у него в груди забилось быстрее. Ему не часто удавалось насладиться покоем. Его супруга большую часть своего свободного времени проводила дома и неизменно начинала ворчать, когда видела, как он лежит на диване, опершись на диванную подушку, и читает газету или же просто смотрит в потолок. Однако сегодняшнее утро было особенным: он держал в руках книги, на поиски которых у него ушло немало времени. Всю прошедшую ночь он не спал и думал лишь о том, как бы ему прочесть их так, чтобы никто не мешал.

Дон Рамон нежно погладил шероховатые и потертые корешки книг и, скрестив ноги, наконец открыл первую из них. Но не успел он прочесть и строчки, как в дверь его жилища кто-то постучал. Дон Рамон чертыхнулся себе под нос, но все же встал и пошел посмотреть, кто там колотит в дверь. Уже в длинном узком коридоре он заметил, что непроизвольно прихватил книги с собой. Дон Рамон зашел на кухню и положил их на стол. В дверь опять постучали, и дон Рамон в сердцах мысленно обругал всех нетерпеливых людей, какие только есть на белом свете.

– Клянусь Юпитером, быстроногий Гектор – и тот не смог бы добежать до этой двери быстрее меня. Кто там нарушает мир и покой этого дома?

– Сеньор Рамон, откройте, пожалуйста, дверь.

– А кто это? – спросил писатель так громко, словно кричал с высоченной стены человеку, стоящему у ее подножия.

– «Что нового, брат Эдмунд? О чем вы так глубоко задумались?» – донеслось из-за двери.

– «Я все думаю, брат, о предсказании, о котором я читал несколько дней тому назад»,[19] – ответил писатель, рассеянно подумав, что цитирование «Короля Лира» Шекспира – прекрасная манера взывания к музам.

Отодвинув засов и открыв дверь, писатель посмотрел на стоящего перед ним странного незнакомца: если бы не черный пиджак французского покроя, дон Рамон подумал бы, что к нему явился ни кто иной, как бог древних викингов Тор. Однако этот высокий светловолосый мужчина скандинавской внешности заговорил с доном Рамоном на прекрасном испанском языке:

– Вы дон Рамон дель Валье-Инклан?

– Он самый.

– Извините за беспокойство, но я – большой почитатель вашего творчества.

– А откуда вы приехали?

– Боюсь, что из довольно далекой страны.

Дон Рамон молча смотрел на бледно-розовое лицо незнакомца, держась своей единственной рукой за ручку двери. Он не испытывал ни малейшего желания приглашать его в дом.

– Из какой именно страны?

– Из Австрии.

– Вы приехали из Австрии, чтобы познакомиться со мной? – недоверчиво спросил писатель.

– Нет, не совсем так. В Мадрид я приехал по делам, а один из моих здешних друзей подсказал мне, где вы живете, и я взял на себя смелость к вам явиться.

– Понятно. К сожалению, должен признаться, что я никого у себя дома не принимаю. Если желаете со мной пообщаться, то могу сообщить, что я – пунктуально, как часы, – прихожу каждый день после полудня выпить кофе в новом кафе «Леванто», которое находится на улице Ареналь.

– Мне неудобно вам докучать, но я уже в ближайшие дни уезжаю в Барселону.

Незнакомец немного подался вперед, встав между краем двери и косяком дверного проема так, чтобы дон Рамон не мог захлопнуть дверь. Писатель невольно отступил на шаг назад. У него появилось какое-то нехорошее предчувствие. Как же отделаться от этого бестактного визитера, не вызвав негативной реакции с его стороны?

– А какое из моих произведений вам нравится больше всего?

– Ваши сонаты, конечно же. Ваши сонаты – это мои самые любимые произведения.

– И какая из моих сонат нравится вам больше всего?

– Мне очень нравятся пять из них. Вы – выдающийся писатель.

– Ну что ж, заходите, – проговорил дон Рамон, широко открывая дверь.

Незнакомец натянуто улыбнулся и решительным шагом вошел в дом.

– Прошу прощения за свой непрезентабельный вид: я не имею обыкновения принимать посетителей у себя дома, – сказал дон Рамон, приведя незнакомца к себе в гостиную. – Вы не станете возражать, если я оставлю вас одного в гостиной, а сам пойду одену что-нибудь более… приличное.