– Да, конечно, как вам будет угодно.

– Присаживайтесь вот здесь, я скоро вернусь.

Дон Рамон вышел из гостиной, прикрыв за собой дверь, а затем быстренько схватил с вешалки пиджак и шляпу, взял оставленные на кухне книги и – осторожно, стараясь не шуметь, – открыл входную дверь. Сердце забилось так сильно, что его удары отдавались в виски. Много лет назад он подрался с писателем Мануэлем Буэно и с тех пор никогда больше не вступал в физическое противоборство ни с кем: боялся, что, потеряв в результате той драки одну руку, вполне может расстаться и со второй в результате следующей драки… Осторожно закрыв за собой входную дверь, дон Рамон побежал вниз по лестнице. Он с трудом удерживал на бегу книги в своей единственной руке и несколько раз едва не выронил их. На лестнице ему никто не встретился, а вот у выхода на улицу сидел на стуле консьерж, лениво обмахиваясь старой газетой.

– Рамирес, – позвал дон Рамон размышлявшего о чем-то консьержа.

– Чего вам угодно, сеньор? – рассеянно поинтересовался консьерж.

– Когда придет сеньора Хосефа, скажите ей, чтобы не поднималась к нам домой, а немедленно шла в дом своей сестры и находилась там, пока я ее оттуда не заберу. Постарайтесь ее не прозевать.

– А почему она должна так поступить?

– У нас там развелось множество крыс, я вызывал дезинфекторов, и они сказали, что теперь нельзя заходить в помещение сорок четыре часа.

– А почему никто не сказал об этом мне? Вечно я узнаю о подобном последним, – с недовольным видом пробурчал консьерж.

– Не забудьте передать моей жене все то, что я вам сейчас сказал. Это вопрос жизни и смерти.

– Да не переживайте вы так, дон Рамон.

Хлопнувшая где-то на верхних этажах дверь заставила их обоих вздрогнуть.

– Боже мой, какие сквозняки! Эти чертовы сквозняки когда-нибудь сведут нас всех в могилу…

Дон Рамон, не говоря больше ни слова, зашагал в направлении улицы Алькала. Звук его быстрых шагов тонул в топоте ног сотен прохожих, спешивших по улицам. Дон Рамон несколько раз оглядывался, чтобы проверить, не идет ли высокий светловолосый мужчина за ним. Куда он, Рамон, мог сейчас пойти? И что такого особенного было в этих чертовых книгах, раз ими вдруг так сильно кто-то заинтересовался?

В библиотеке стеллажи высотой более пяти метров были сконструированы в два яруса, – верхний и нижний, – разделенные посередине длинным балкончиком. Чтобы попасть на этот балкончик, нужно было подняться по деревянной винтовой лестнице. Линкольн пол-утра рыскал по стеллажам, внимательно осматривая некоторые книги. Его удивляло, как это Геркулес умудрился обзавестись таким количеством книг. Полтора десятка лет назад его друг прозябал в бедности в гаванских трущобах, а вот теперь, в Мадриде, он стал человеком с высоким социальным статусом, обладающим немалым состоянием.

Подобные мысли роились в голове Линкольна, пока он брал в руки то экземпляр «Фауста» Гете на немецком языке, то какое-нибудь из произведений Зигмунда Фрейда, недавно опубликованных на испанском. По правде говоря, читать Линкольн не любил, но все же приучил себя прочитывать научные труды, в которых выдвигались новые идеи в области проведения уголовных расследований. Ему почему-то подумалось, что у Геркулеса должны быть подобные книги, и ему, Линкольну, было бы интересно почитать книги, содержащие анализ противоправного поведения людей и его причин. Но сейчас он искал книги из тех, которые упомянул Рамон-и-Кахаль.

Дверь библиотеки приоткрылась, и в проеме показалась голова Алисы. Ее маленькая соломенная шляпка и рыжие волосы подчеркивали выразительность ее зеленых глаз. Линкольн так и замер, глядя на Алису с высоты лестницы.

– Сеньор Линкольн, мне кажется, вам лучше спуститься вниз.

– Ой, извините, мои мысли были далеко отсюда, – смущенно пробормотал чернокожий американец.

– Мажордом сказал, что Геркулес ушел.

– Боюсь, он и в самом деле ушел, сеньорита Манторелья.

– Не называйте меня сеньоритой Манторелья – вполне достаточно и просто Алисы.

– Извините меня еще раз, сеньорита Алиса.

– Не сеньорита Алиса, а просто Алиса, – настаивала женщина, вытаскивая из волос шпильки, которыми была закреплена ее шляпка, а затем села в кресло.

Линкольн стал неуклюже спускаться вниз с лестницы. С большим трудом ему удавалось скрывать влечение, которое он испытывал к этой женщине. После той первой встречи в оперном театре он не раз вспоминал о ней, однако даже представить не мог, что ему доведется оказаться с ней наедине.

– На Кубе мы с вами, похоже, ни разу не встречались.

– Боюсь, что нет.

– Я жила там до четырнадцати лет, а потом, после того как мы проиграли войну, нам пришлось все бросить и уехать в Испанию.

– Я вам сочувствую, Алиса, – вздохнул Линкольн.

– Человеку не дано предугадать, что с ним может произойти в жизни.

– Ну, по крайней мере, дела у вашего отца шли отнюдь не плохо.

– Вы ошибаетесь, Джордж. Я ведь могу называть вас Джорджем?

– Да, конечно.

– Первые несколько лет ему приходилось весьма туго. Многие экспатрианты приезжали в Мадрид в надежде получить какую-нибудь административную должность, однако на всех должностей не хватало. Годами я встречала на улицах искалеченных солдат, просящих милостыню. Невеселая это была картина.

– Войны всегда приводят к трагическим последствиям.

– Кроме того, вскоре после нашего приезда в Испанию моя мама заболела и умерла. Я теперь для своего отца-адмирала – единственное утешение.

– Ваш отец – выдающийся человек.

– Когда ему предложили возглавить полицию Мадрида, к нему снова вернулась его былая энергичность.

Линкольн сел в кресло напротив Алисы и украдкой окинул взглядом стройную фигуру своей собеседницы. В свои тридцать лет эта женщина выглядела как молодая девушка, почти подросток. Ее белая, нежная и гладкая кожа уже собиралась возле уголков глаз и губ в крохотные морщинки, однако в ее зеленых глазах еще пылал юный задор. Голос ее был ни высоким, ни низким. Линкольн подумал, что смог бы вот так сидеть напротив нее и слушать, как она говорит, всю оставшуюся жизнь. Он мысленно представил эту женщину в роли матери его детей, сидящей рядом с ним у камина в жилом доме где-нибудь в пригороде Нью-Йорка – города, где чернокожие мужчины, бывает, женятся на белокожих женщинах. Подобные смешанные браки, правда, не находят там всеобщего одобрения, однако в Нью-Йорке, в этом космополитическом центре Соединенных Штатов разрешено практически все.

– Вы меня слушаете, Джордж? – спросила Алиса, заметив, что американец смотрит куда-то в пустоту. Линкольн тут же посмотрел на Алису и улыбнулся. – Вам неинтересно слушать про мою ничем не примечательную жизнь?

– Нет, наоборот, я думал о том, что сейчас – один из самых приятных моментов моего пребывания в Испании.

– Правда?

– Когда я сюда приехал, все происходило как-то слишком быстро. Я еще не отошел от долгого путешествия, и у меня болела голова от тех усилий, которые я прилагал, чтобы переводить в уме на английский все, что я слышал на испанском.

– Вообще-то вы очень хорошо говорите по-испански.

– Благодарю за комплимент, однако лично мне кажется, что я говорю на испанском языке довольно скверно, – возразил Линкольн, откидываясь на спинку кресла.

– Да нет же, очень даже хорошо. Однако вы мне ничего не рассказываете о себе. Как вам жилось все эти годы? Вы женаты, у вас есть дети?

Лицо Линкольна стало таким серьезным и даже печальным, как будто Алиса вдруг разбередила его старую рану, которая недавно качала заживать. Несколько лет назад он просил руки одной девушки, и она дала согласие, но им так и не довелось стать мужем и женой: она умерла от туберкулеза несколько месяцев спустя.

– Я, похоже, чрезмерно любопытна. Пожалуйста, простите меня, – сказала Алиса, заметив, каким стало выражение лица ее собеседника.