Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Уважаемый дон Рамон, присаживайтесь вот здесь, – обратился к нему Буэно-и-Гарсиа.

– Спасибо, – поблагодарил писатель.

– Мы уже было подумали, что вы не придете. В течение нескольких часов я тщетно пытался вас найти, – покачал головой Буэно-и-Гарсиа.

– Жизнь писателя – намного сложнее, чем можно себе представить.

– Охотно вам верю, уважаемый дон Рамон.

– Ну, теперь все, кажется, готово.

– Знаете, а у нас в самый последний момент возникли серьезные трудности. Нам пытались помешать из правительства. В нем ведь полно англофилов. Эти люди, похоже, не понимают, что наша старушка Европа имеет германские корни. Англичане – не более, чем слабое подобие арийцев.

– Интересный тезис. Нам, однако, уже пора начинать, – попытался прекратить разговор дон Рамон.

Ортега-и-Гассет поднялся со стула и направился к трибуне. Люди в зале стали поспешно рассаживаться, однако, когда философ начал говорить, его первые слова потонули в неутихающем гуле.

– Дамы и господа, благодарю вас за то, что пришли. Здесь, в театре «Атенео», на этой сцене, из уст героев произведений Софокла, Кальдерона и Шекспира звучали самые прекрасные слова нашей европейской культуры. В наших ушах – ушах зрителей – отдавались эхом фразы Отелло, дона Жуана и Сехисмундо, погруженного в мир своих мечтаний. Однако источником и первоосновой поэзии, саженцем густолиственных деревьев науки, нетленным семенем, из которого произрастает все полезное, является немецкая культура.

Глубоко вздохнув, философ окинул взглядом аудиторию, поднял обе руки и продолжил:

– Есть люди, которые полагают, что если уж говорить о войне, то обязательно нужно заявлять либо о полном ее неприятии, либо о всесторонней поддержке, при этом даже и не собираясь переходить к каким-либо конкретным действиям и ограничиваясь лишь «политикой». Я с уважением отношусь к такому подходу, однако сам исповедую иной подход, который мне кажется достойным большего уважения. Я согласен: в том, чтобы пассивно взирать на дела человеческие, и заключается судьба тех, кто пишет статьи для таких изданий, как «Обозреватель».[20] Тем не менее, ничто не кажется мне более неразумным и бессмысленным, чем поведение тех людей, которые, даже и не собираясь воевать, делают воинственные заявления. Мне противны вялые и нерешительные люди, которых, кстати сказать, в нашей стране немало.

Все сидящие в зале напряженно вслушивались в слова оратора. Было тихо, и лишь изредка раздавался чей-то одинокий кашель. Ортега-и-Гассет, прежде чем продолжить свою речь, вздернул подбородок и снова окинул взглядом заинтригованную им публику.

– Более того, я полагаю, что ужасы войны представляют собой кару для европейцев за то, что они не удосуживались поразмышлять о войне со всей серьезностью, невозмутимостью и искренностью. Трудно вылечить от туберкулеза того, кто путает его с насморком. Не стоит ожидать ничего хорошего от тех, кто намеревается вычеркнуть войну из будущей истории и думает, – как, например, англичанин Уэллс, – что война будет результатом воли кайзера или алчности семейства Круппов. Мне, возможно, возразят, что Уэллс так не думает. Может, и не думает, но он, по крайней мере, так пишет, чтобы подогреть у англичан патриотизм, который, как и все бытующие в народе настроения, является исключительно результатом манипулирования наивностью масс…

Показав на австрийского посла и повысив голос, философ продолжал:

– Австрия всегда была для нас дружественной страной. Время от времени мы проводили согласованную политику. И единственное, что я могу ответить упомянутым мною людям – так это то, что для меня еще худшим, чем война, злом являются простодушие народных масс и существующее у писателей обыкновение писать то, чего они сами не думают. Говоря о причинах войн, – причины ведь могут быть самыми разными, – я могу отметить, что войны чаще всего вспыхивают сами по себе. Наиболее значительная причина сложившейся сейчас предвоенной ситуации заключается в том, что в Европе почти не существует свободы мышления. Мы сплошь и рядом видим, что те, кто считается свободными мыслителями, смотрят на все происходящее исключительно со своей колокольни, являясь при этом пленниками интересов государства, в котором они живут. А потому они выдвигали и выдвигают ложные мысли вместо того, чтобы правдиво молчать.

Австрийский посол обеспокоенно заерзал на стуле: выступление философа казалось ему уж слишком запутанным, сумбурным и, самое худшее, нейтральным. Друзья Австрии должны не просто быть ее друзьями, они должны всячески демонстрировать это, причем просто и доходчиво.

– У философа Шанкары как-то раз спросили его ученики: «В чем, о великий брахман, заключается наибольшая мудрость?» Великий индийский мудрец ничего не сказал им в ответ. Тогда они задали ему тот же вопрос во второй раз – и брахман снова промолчал. Когда они его еще раз об этом спросили, Шанкара воскликнул: «Я же вам уже ответил, дети мои, я же вам уже ответил! Величайшая мудрость – это молчание». Я не знаю, в какой мере был прав этот индийский философ, и не знаю, всегда ли молчание является величайшей мудростью. Однако я уверен, что во время войны, когда народными массами овладевают эмоции, мыслитель совершит преступление, если станет озвучивать свои мысли. Потому что, когда говоришь, приходится и лгать, а человек, ведущий за собой других людей и занимающийся умственными изысканиями, не имеет права лгать. Во имя благополучия своей родины не зазорно лгать торговцу, промышленнику, земледельцу – не говоря уже о политиках, потому что в этом и заключается их ремесло. А вот человек, занимающийся наукой, чье предназначение заключается в том, чтобы бороться за выяснение истины, не может использовать заработанный им на этом поприще авторитет для того, чтобы говорить неправду. Геркулес внимательно слушал, стоя за кулисами, это выступление, его сознание было занято осмыслением логически не всегда друг с другом связанных фраз, которые произносил Ортега-и-Гассет, но он успевал при этом еще и следить за тем, что происходит вокруг. Линкольн то и дело поглядывал на ложу бенуара, но мог разглядеть лишь общие очертания сидящих там людей. – Когда толпа видит, что один из таких людей использует свои знания или свой художественный дар для того, чтобы служить ее чаяниям и интересам, она взрывается восторженными криками и устраивает ему овацию. Однако и у ученого, и у поэта подобные проявления восторга толпы вызывают смущение, потому что они являются свидетельством того, что он использовал имеющийся у него потенциал не по назначению, что он им злоупотребил. Восторг толпы ведь вызван всего лишь тем, что к ней присоединилась незаурядная личность. Ученые и поэты обязаны служить своей родине как обычные – среднестатистические – граждане, и они не имеют права служить ей как ученые и поэты. Кроме того, они и не имеют возможности этого делать: науке и искусству присуща высокая щепетильность, и при появлении даже самых незначительных порочных намерений они попросту сходят на нет… Мы же, сидящие здесь, господин посол, являемся сторонниками Австрии – а стало быть, сторонниками цивилизации.

Закончив свое выступление, философ под бурные аплодисменты и восторженные крики зала направился к своему месту за столом. Он шел, слегка опустив голову: его смущал оказываемый почитателями восторженный прием. Журналист Хавьер Буэно-и-Гарсиа подошел к освободившейся трибуне и поднял руки, призывая присутствующих успокоиться.

– После того как вы услышали слова философа, полные эмоций, являющихся следствием обнаружения истины, позвольте сказать несколько слов и дипломату. Прошу вас тепло поприветствовать посла Австро-Венгерской империи сеньора Алексиса фон Штрауса.

Зал снова разразился восторженными криками, и посол, опираясь на трость, вышел к трибуне. Положив на нее какие-то бумаги, он достал из кармана монокль. Затем он поднял взгляд и посмотрел своими голубыми глазами на ложи. Его остроконечная русая бородка и большущие усы закрывали значительную часть лица, которое без них казалось бы несколько инфантильным.

вернуться

20

«Обозреватель» («The Observer») – старейшая воскресная общественно-политическая газета, выходит в Лондоне с 1791 г.

23
{"b":"226501","o":1}