– Стой! – Она резко открыла глаза. – Это обман, мама. Свобода – единственное, чего мне не может предложить равнина Кентавров!

Зов ворона окончательно смолк, забрав с собой теплый ветер, пахнущий домом. Бригид задрожала. Не стоило удивляться тому, что мать послала ей духа-проводника. Предчувствие, которое она ощущала весь день, было вызвано чем-то большим, нежели ее приближение к проходу в горах. Бригид надо было почувствовать в этом руку матери.

«Нет! – исправилась Бригид. – Я ее лишь почувствовала, а надо было узнать. Я сделала выбор, стала охотницей клана Маккаллан, дала клятву верности и не жалею о своем решении».

Охотница расправила плечи и пошла в туннель, физически и мысленно избавляясь от остатков ощущения материнского присутствия. Она вдруг обрадовалась тому, что проход достаточно заснежен. Хорошо, что ей потребуется вся ее концентрация и большая часть недюжинной физической силы, чтобы пробраться через него. Бригид не хотелось думать ни о матери, ни о знакомой красоте родины, которую она решила покинуть навсегда.

День был в самом начале. Лохлан сказал, что надо до темноты уничтожить все явные следы, которые могли бы ее выдать. Если все пройдет хорошо, завтра она найдет лагерь фоморианцев и Кухулина. Кентаврийка сосредоточилась на следах и двинулась дальше, стараясь ступать осторожно и не угодить копытом в щель, скрытую под снегом. Она не думала о матери и о той жизни, от которой отвернулась, не обращала внимания на чувство вины и одиночества, омрачавшее любое решение. Бригид была уверена в том, что сделала правильный выбор, но это не значило, что путь ее будет легким.

Она пробиралась по узкому, извилистому туннелю, мрачно улыбаясь. Этот вот вполне реальный путь, по которому шла охотница, очень скоро оказался почти таким же трудным, как и жизнь, выбранная ею.

Бригид была расстроена беспорядком, охватившим душу, и внешними проблемами. Она заметила глаза, наблюдающие за ней из пещеры, но это промелькнуло в ее подсознании всего лишь как краткое чувство неудобства. Кентаврийка приняла его за остатки раздражения от вмешательства духа-шпиона, посланного матерью.

В темноте она чувствовала себя свободно. Глаза Бригид вспыхнули огоньком цвета запекшейся крови. Охотница продолжала наблюдать и ждать.

 Проклятый ветер никак не стихал. Кухулин подумал, что именно его он больше всего ненавидит в Пустоши. Воин мог переносить холод, хотя и с трудом. Он даже находил необычной и интересной эту землю, открытую всем ветрам и устеленную необычно низкими растениями. Но его постоянно раздражал этот проклятый Богиней ветер. Он выл не переставая, делал обнаженную кожу влажной и грубой. Ку задрожал и натянул на голову капюшон плаща с меховой подкладкой. Наверное, пора возвращаться в лагерь. Вечер приближался быстро. Брат предводительницы клана Маккаллан провел в Пустоши меньше двух полнолуний, но уже понял, что находиться на открытом месте после заката, даже совсем недолго, очень опасно.

Кухулин остановился, присел на корточки и осмотрел глубокие отпечатки острых копыт, оставленные на снегу. Следы были свежими. Порывы ветра не успели их замести. Снежные бараны не могли далеко уйти.

Молоденькая волчица приглушенно заскулила и прижала замерзшую мордочку к его боку. Кухулин рассеяно потрепал ее по загривку.

 – Фанд, тебе тоже холодно и голодно?

Зверушка снова тихонько взвизгнула и ткнулась влажным носом ему в подбородок. Кухулин резко встал и туго завязал плащ.

 – Тем более надо наконец-то найти баранов. Идем, Они где-то недалеко. Давай уже доделаем наше дело.

Волчица перестала скулить и побежала рядом. Она не выросла и до половины нормального размера, но была полностью предана своему приемному родителю и следовала за ним, куда бы он ни отправился.

Кухулин пошел быстрее. Он представлял себе счастливые крики детей, которые раздадутся, когда он принесет в лагерь добычу. На самый краткий миг мысли воина смягчились. Дети, конечно, стали для него неожиданностью, хотя он и знал об их существовании. Более того, именно из-за них Ку пришел сюда. Он отправился в Пустошь и должен был привести детей – новых фоморианцев, как им нравилось себя называть, – в Партолону, на родину их давно умерших матерей из племени людей. Но мысли об этом и реальные действия так же отличались друг от друга, как суровая Пустошь и зеленая, цветущая Партолона.

Новые фоморианцы, весьма скромные и бесхитростные, удивляли его каждый день. Когда Кухулин представлял себе встречу с ними, его воинский разум воображал их варварами, которые вполне могли оказаться опасными. То, что Лохлан был цивилизованным, не играло никакой роли. Да, он представлялся весьма непохожим на них. Эпона даже предназначила его в супруги сестре Кухулина. Конечно, муж Эльфейм отличался от своих соплеменников, но ее младший брат слишком хорошо знал, что потомки фоморианцев могли быть очень свирепыми.

Они выживали в суровой Пустоши больше ста лет. Пусть безумие недавно исчезло из их крови, но эти существа оставались порождением демонов. Сестра настояла на том, чтобы они вернулись в Партолону, землю, которая являлась частью их наследия. Эльфейм руководила кланом. Обязанность брата состояла в том, чтобы повиноваться ей. Но помимо прочего, Ку был также опытным воином и ни за что не привел бы врагов в Партолону. Ему приходилось проявлять осторожность и мудрость. Это было одной из причин, по которым он настоял на том, чтобы отправиться в путь без других воинов-людей. Брат предводительницы клана хотел сам выяснить правду. В случае необходимости Ку мог вернуться в Партолону с предупреждением.

Вместе с новыми фоморианцами, близнецами Керраном и Невином, он проехал от замка Маккаллан до леса, лежащего на севере, и дальше, до самого скрытого прохода в Трирских горах. Кухулин ждал, наблюдал за близнецами и лелеял незаживающую рану своего горя. То, что он каждое утро просыпался и заставлял себя проживать очередной день, было маленьким чудом. Оглядываясь назад, воин вспоминал путь до Пустоши как одно длинное и болезненное пятно. Керран и Невин были молчаливыми попутчиками. Они не выказывали никакой склонности к насилию, не жаловались на скорость, с которой он ехал, не реагировали на его грубые, несдержанные манеры. Кухулин говорил себе, что их доброжелательное поведение ничего не значит. Он собирался добраться до их лагеря, проверить реакцию остальных фоморианцев на новости, привезенные им, а потом сделать так, как будет лучше для Партолоны.

Воин пробирался на север, борясь с горем внутри и воображаемыми демонами снаружи. У него не было никаких незалеченных физических повреждений, но рана, нанесенная смертью Бренны, кровоточила в душе, оставалась зияющей, хотя и невидимой. Со временем боль начала притупляться. Ку вряд ли удалось бы когда-нибудь полностью оправиться от нее. Он просто пережил ее. Это было нечто другое.

Кухулин стал думать о других вещах, чтобы мысли о Бренне не вызвали боли. Нет, потеря всегда была с ним. Он никогда про нее не забывал, но понимал, что нельзя отдаваться отчаянию, думать о том, что могло бы быть, если бы она осталась жива. Тогда боль из тлеющих углей превратится в пламя, в жгучую, сжигающую тоску, которая никогда не пройдет. Бренны больше нет. Это неизменно. Гораздо лучше не горевать и не чувствовать вообще ничего.

«Просто иди по следу баранов, убей их и возвращайся в лагерь», – приказал воин сам себе, чтобы остановить беспокойные скитания мыслей.

Кухулин и волчица спокойно пробирались между заснеженных камней, лежащих на северном склоне Трирских гор. Он был рад, что снега стало заметно меньше. Всего несколько дней назад охотник вряд ли последовал бы за баранами к подножию горы. Если удача их не покинет и снег больше не выпадет так неожиданно, то через несколько дней проход расчистится настолько, что через него можно будет пробраться. Конечно, Кухулину придется в этом удостовериться. Дети были терпеливы и обладали силой воли, но, несмотря на все их рвение и раннее развитие, оставались всего лишь детьми, пусть и необычными.