Тот принялся оправдываться:

— Откуда же мне было знать, что сегодня день рождения? Да и во вчерашней записке об этом ничего не говорилось!

— Милое дело! Я не раз упоминала об этом в вашем присутствии. А писать про это в записке брат не захотел, и я с ним согласна — ведь вы, скорее всего, совсем бы не пришли. Господин Ду, как ребенок, стесняется большого общества! — закончила она с улыбкой.

— Вот видишь, Дасинь, какой острый язычок у моей сестрицы!

Та расхохоталась, на ее щеках образовались ямочки.

Тут заговорил Чэнь Бинбо, поглаживая коротко подстриженные усики:

— Дасинь, на мой взгляд, твоя последняя поэма уступает «Триумфу Сатаны». Нет ли у тебя еще чего-нибудь для нашего журнала?

— Ты совершенно прав. У меня с некоторых пор неважное настроение, да и дел по горло. На меня все время что-то давит, нет сил взяться за перо. Вот и «Стоны души» — та поэма, о которой ты упоминал, — написана как будто из-под палки, оттого и не получилась… У меня нет сил… Нет сил для творчества… — Голос Ду Дасиня становился все более грустным.

— Да нет, я хотел лишь сказать, что новая поэма уступает предыдущей. Ты же не должен расстраиваться, тебе нужно писать как можно больше!

— Хорошо бы, коли так. Но я на самом деле чувствую, что стихи у меня больше не получаются. Я осознал, что слова сами по себе бессильны, если они не подкреплены должными действиями. В «Стонах души» много пустот, потому что стало пусто у меня внутри…

В разговор вступил Линь Цююэ:

— Господин Ду, вы слишком скромничаете. Я высоко ценю ваши стихи, они так волнуют!

— А я не раз плакала над ними! — подхватила Чжэн Яньхуа.

— Мое мнение не совпадает с вашим. Я считаю, что стихи господина Ду совсем не похожи на их автора, они пугают людей! — заявила Ли Цзиншу. — Они, конечно же, волнуют меня, но мне от них страшновато. Мне кажется, что изображенное в них слишком страшно, преувеличено, так не бывает, не должно быть. Взять его первую поэму, о которой было столько разговоров: там такие проклятия жизни, такие восхваления Сатаны, что в дрожь бросает при чтении, а уж чтоб разделить эти мысли… Господин Ду, я не слишком резка в своих суждениях?

— Мисс Ли говорит сущую правду! — Юань Жуньшэнь даже захлопал в ладоши.

Ду Дасинь еще больше помрачнел; он совсем забыл о своих собеседниках, он почувствовал себя судьей, оглашающим смертный приговор целому классу, целому обществу. Он верил в абсолютную справедливость приговора и потому произносил слова спокойно и холодно:

— Я не хотел никого пугать. Если меня упрекают в том, что я проклинаю жизнь, я отвечаю, что она достойна проклятия. Если меня обвиняют в том, что я прославляю победу Сатаны, я отвечаю, что она действительно заслуживает прославления. Мисс Ли права со своей точки зрения, но у меня другая исходная позиция. Вы считаете мои описания ужасными, но ведь на свете вправду много ужасного. Вы говорите, что так не должно быть, не бывает, но другие-то уверены, что бывает и должно быть…

— Я с вами в корне не согласен! — возмутился Юань Жуньшэнь.

Ду Дасинь усмехнулся:

— Вы еще успеете опровергнуть меня, когда я закончу.

— Позвольте ж ему договорить! — промолвила своим мягким ласковым голосом Ли Цзиншу.

— Я ненавижу зло не меньше, чем мисс Ли или кто-либо еще. Но именно потому, что я ненавижу зло, я не могу забыть о нем, отстраниться от него, я должен изображать его, чтобы все люди видели, что представляет собой этот мир. Сказать по правде, я порою и сам говорю себе: «Довольно, довольно! Сколько можно расписывать зло, тревожить людской покой?» Да только люди не сознают, сколько вокруг зла. Они закрывают глаза, затыкают уши, притворяются, что ничего не видят и не слышат, и сами продолжают творить зло. Я сказал однажды в гневе: «Что ж, если людям все еще мало того зла, которое уже совершено, так пусть лучше Сатана правит этим миром!» По крайней мере он не наденет на себя никаких масок. Я стучался во все врата жизни, но обнаружил, что каждая их створка полита кровью невинных людей. И пока мы не смоем эту кровь, у нас нет права воспевать человеческую жизнь…

Юань Жуньшэнь смотрел на Ду Дасиня в полной растерянности, лица остальных собеседников помрачнели. Было ясно, что они скорее скорбят вместе с Дасинем, чем возмущаются его словами. Взгляд больших глаз Ли Цзиншу словно молния проник в глубь зрачков Дасиня, как будто девушка искала там ответа на мучительный вопрос. Голос ее слегка дрожал:

— По-моему, эти следы крови надо смывать любовью, ненавистью можно лишь добавить новые кровавые пятна.

— Любовь? А где вы ее, барышня, видели? Хватит, довольно нас обманывали подобными рассуждениями. Если бы любовь действительно существовала, разве мир дошел бы до такого состояния? Сколько тысяч лет люди болтают о любви, а кто ее видел? Нет уж, лучше я буду призывать людей ненавидеть друг друга. По крайней мере тогда они не попадут в ловушку, не пострадают, не погибнут зазря. Это общество все еще продолжает существовать лишь потому, что вы словами о любви пробуждаете прекраснодушные мечтания. А я больше не могу терпеть, я слышать не хочу это слово — любовь! — Последние слова он произнес запальчиво, в большом возбуждении, но тут же смолк, посмотрев на Ли Цзиншу. Та сидела с опечаленным видом, ее прозрачные, словно хрусталь, зрачки потемнели. Она глубоко задумалась и ничего не возразила Дасиню. Поняв, что он наговорил лишнего и задел ее, Дасинь заметно смягчился, ему захотелось загладить свой промах.

Однако тут заговорил рассерженный Юань Жуньшэнь:

— Дасинь, ты много себе позволяешь. Ишь как разошелся! — Он говорил, широко разевая рот, размахивая правой рукой и качая головой.

Дасиню это показалось смешным, и он перестал обращать на Юань Жуньшэня внимание.

За все время спора Ли Лэн не проронил ни слова. Теперь он с улыбкой взглянул на сестренку и заговорил:

— Наша критикесса нынче попала в нелегкое положение, хотя, если говорить по существу, я тоже не разделяю взглядов Дасиня. Впрочем, у нас сегодня не дискуссионный митинг! Странное дело, вы пришли отпраздновать мой день рождения, а завели между собой перепалку. Что ты скажешь по этому поводу, сестренка?

У Ли Цзиншу на щеках вспыхнул румянец, ее ямочки стали еще привлекательнее. Ду Дасинь смотрел на нее, и в его душу будто вливались свет и тепло. Ощущая взгляд Дасиня на своем лице, она со смущенной улыбкой ответила на замечание брата:

— То был мой промах, это мои рассуждения задели господина Ду и вызвали такую взволнованную отповедь. Извините меня, господин Ду! И с этой минуты я не разрешаю никому касаться этой малосимпатичной темы!

«Какой приятный у нее голос!» — подумал Ду Дасинь и улыбнулся.

— У меня есть предложение: пусть каждый расскажет что-нибудь смешное! — воскликнул Ли Лэн.

— Очень интересно, я обеими руками «за»! — громко произнес Юань Жуньшэнь, закуривая вторую сигарету. К нему присоединились все остальные, кроме Ду Дасиня.

— Но только у меня есть и свое предложение: пусть мисс Ли сначала споет нам что-нибудь! — после некоторой паузы продолжил Юань Жуньшэнь и выпустил несколько клубов дыма.

Опять все высказались «за», и опять Ду Дасинь не раскрыл рта.

— Любите же вы, господин Юань, подсмеиваться над ближними. Да какая из меня певица!

— Спой, сестра, не отказывайся! — воскликнул Ли Лэн, подбадриваемый окружающими.

Немного поколебавшись, Ли Цзиншу со сдержанной, несколько смущенной улыбкой выразила согласие. Она подошла к роялю, открыла крышку, села на вращающийся стул и пробежала пальцами по клавиатуре.

— Эту вещь я только что разучила. Она связана с предводителем Крестьянской войны в России в семнадцатом веке, казаком Разиным. Вы, конечно же, читали о нем в последнем номере журнала «Современность». Я спою только начало — о том, как Разин прощается с невестой и уходит на Дон разжигать пламя восстания…

Лицо Ду Дасиня вдруг приняло необычное выражение, услышанное для него было неожиданностью, он был и удивлен, и обрадован. Он весь как будто засветился, но этого никто не заметил — все взоры были в тот момент обращены на Ли Цзиншу. А она на мгновенье задумалась и затем стала петь под собственный аккомпанемент.